– К тому времени меня уже не было в Москве, – сказал я. – О подпольном роке во времена моего детства я знал лишь по слухам. Я был слишком робок. У нас в доме все были пуганые. Никогда не был храбрецом, веришь?

Толя улыбнулся, перегнулся через стол и положил свою лапу, размером с окорок, на мою руку.

– Смелость – это вздор, понимаешь? Храбрец – мертвец. Герои – лицемеры, – заявил он, снова глянул на фотографию и бросил ее на стол. – Больше у меня нет прошлого. Я слишком долго прожил в этой стране, Артем.

Он усердно напивался и все поглядывал в окно, словно чего-то боялся.

– Думаешь, Джек Сантьяго убил Сидни Маккея?

– Может быть. А может, нет. Один черт. Родня говорит, что смерть Маккея была случайной. Так проще. Так лучше для недвижимости. Значит, все хорошо, верно? – Толин гнев утих. Теперь, впервые на моей памяти, его умоляющая бульдожья физиономия внушала жалость. Он перешел на смесь русского и английского, на сей раз не затем, чтобы подразнить меня, а потому, что слишком устал, чтобы нормально говорить на одном языке.

– Значит, все путем. Моя дочь едет в Россию, сидеть с больными людьми, Сид Маккей, который был хорошим человеком, мертв. Тот другой, его брат, или кто он там, тоже мертв.

– А с тобой как, Толь?

– А что со мной?

– Что будешь делать?

– Не знаю. – Он поглядел на часы. – От тебя зависит.

– Ред-Хук больше тебя не манит? Больше не хочешь скупать дома?

– Нет, – сказал он. – Я мечтал жить здесь, больше не мечтаю. Это была фантазия. Сказка. Я думал что должен выбиться в олигархи. Хотел урвать кусок Нью-Йорка. Но мне никогда не владеть Нью-Йорком. Пустые грезы, да и не хочется уже. Уехать хочется.

– Куда ты поедешь? Ты сказал, в России для тебя опасно. Там сажают буржуев, тех, кто отказывается плясать под одну дудку. Ты говорил, что если смухлевал с недвижимостью – или мафия убьет, или власти упекут.

– Может, отправлюсь в долгий отпуск. В какой-нибудь райский уголок. Может, приглашу Лили с ребенком, позабочусь о них.

– Хорошо, – сказал я, заревновав. – Давай. Я протянул руку и взял фотографию Толи.

С улицы донеслось громыхание грузовика. В столь поздний час Ред-Хук замирал, но сейчас какой-то грузовик медленно подполз к дому и остановился. Мы ждали.

Парадная дверь заперта и забрана жалюзи, но разбить окно ничего не стоит, подумалось мне.

– Где твоя тачка? – спросил я.

– Оставил в городе. Приехал на такси, – ответил он.

Я достал из кармана ключи.

– Я отвезу тебя. Моя машина на парковке за домом. – Я помахал фотографией. – Можно, возьму на память?

Когда на улице стихло, я выглянул наружу. Никого. Я медленно отпер дверь и потащил Толю за собой.

– В машину, – скомандовал я, и мы побежали.

– Отвези меня, пожалуйста, в аэропорт Кеннеди, – попросил Толя, когда мы оказались в машине, готовые рвануть со стоянки. Фары по-прежнему были погашены, мы прислушивались.

Тишина и шум одинокого грузовика.

– Отвезешь? – спросил Толя.

– Да.

– Дальше я сам, – прошептал он.

– Ладно.

– Спасибо, – сказал он. – У меня все нормально.

– Откуда ты знаешь?

Он улыбнулся.

– Жрать хочется, – объяснил он.

– Толя…

– Да, Артем?

– Откуда ты знаешь, что Джек убил Сида?

– Он сам сказал, – ответил Толя и потянулся за сигарой.

– Не прикуривай. Не время.

Я выглянул в окно. Была темень. Я почти ничего не видел и не спешил включать огни. Не время.

– Когда он тебе сказал?

– Прошлой ночью. В воскресенье, – ответил Толя. – В свою последнюю ночь, перед тем, как свалился. Он упал и повис на проволоке.

Со стороны парадного крыльца снова послышался рокот. До меня дошло, что машина, напугавшая нас, была банальным мусоровозом. Я повернул ключ зажигания.

Затем спросил, что Толя делал с Джеком Сантьяго той ночью на Хайлайн, где Джек признался ему, что убил Сида Маккея, перед тем как поскользнулся и упал.

Толя посмотрел на меня и ответил просто:

– Я пригласил его.

– Зачем?

– Скажем так: я пригласил его поговорить о Вэл. Или просто полюбоваться видом.

К тому времени, когда мы отъехали, над Ред-Хуком занялась блеклая заря. По пути в аэропорт Толя поглядывал на старые кирпичные здания, розовевшие в утреннем свете, на реку, на статую Свободы и вдруг уставился прямо перед собой. Он попросил меня остановиться у отеля. Открыл дверцу.

– Ты ведь в Россию собрался, да? Ни на какую Кубу и ни в какую Италию, ты, блин, в Москву летишь? Тебя грохнут.

Он наклонился ко мне, трижды расцеловал, взял с заднего сиденья саквояж, вылез из машины и пошагал к отелю при аэропорте.

Наступил вторник, теплый и солнечный, и в этой части Бруклин-Хейтс, где деревья все еще зеленели, было тихо. Плотные листья шуршали, словно навес, над широкой улицей с симпатичными домиками из бурого песчаника и большой церковью с отблесками солнца в витражах.

По обе стороны дороги были припаркованы черные лимузины. Шоферы в черных костюмах и фуражках стояли у машин, кто-то курил, кто-то дремал, сморенный полуденным зноем и опираясь на теплый металл.

Двери церкви были приоткрыты, изнутри доносились звуки музыки, русской музыки, хор, сменявшийся глубоким дьяконским басом. А потом – шум людей, встающих с мест. Я не разобрал слов псалма, но подошел к дверям и заглянул внутрь как раз в тот момент, когда народ поднимался со скамеек; у входа моим глазам предстал гроб Сида с белым киком.

Я спустился с крыльца, прислонился к толстому дереву и принялся слушать музыку, парящую над землей. Несколько часов назад я высадил Толю около аэропорта. Я не пытался позвонить ему и расспросить, а просто поехал домой, принял душ и переоделся. Позвонил Максин. Попробовал объясниться с ней. Меня держали только похороны Сида. Я пришел, потому что был его другом или, может, хотелось посмотреть, кто явится.

Но почему-то я стеснялся войти внутрь и потому какое-то время лишь слушал и думал о Сиде, об Эрле, о «Джоне Доу» [11]на поле Поттера, что на острове на Ист-Ривер. Когда все это закончится, я перевезу его в другое место, и никто не спросит, зачем это мне.

Джек Сантьяго был мертв. Он убил Сида Маккея, но семья Маккей уже подсуетилась, чтобы все сошло за несчастный случай. Что касается Эрла, лишь я знаю, что его убил Сид. Никто не запомнит Сида Маккея как убийцу своего бездомного брата.

И никто больше не вспомнит об Эрле, если я не подниму тему: черномазый бомж, застрявший под причалом в Ред-Хуке, – невелика важность. Все сведется к кратким репортажам в местных вечерних новостях, перед прогнозом погоды: бездомный найден мертвым под причалом в Ред-Хуке; человек утонул в реке по собственной невнимательности; на проволочном ограждении под Хайлайн обнаружен труп.

Может, в случае с Джеком Сантьяго тризна будет масштабнее, всплывет какая-нибудь из его любовниц и расскажет, какой он был милый, а какой-нибудь писака поведает, какой великий он был талантище. Но если я не подниму шума, все будет шито-крыто. Если я не вскрою факты: да и зачем мне играть в Моисея? Расступитесь, блин, воды? Всякий обитатель этого города мечтает пожить спокойно хоть несколько дней; да и вообще уровень преступности в Нью-Йорке не так уж высок. А последние годы неуклонно снижается. Страх нарастает. Климат теплеет.

Народ в церкви поднимался со скамеек. Группа мужчин в темных костюмах торжественно прошествовала к гробу Сида.

Я отступил назад. Какое-то время я стоял, прислонившись к старому дереву, не знаю, сколько именно, разглядывал людей по мере их появления, смотрел на машины, которые отвезут их на кладбище. Было уже поздно. Поздновато для похорон. Может, Сид распорядился предать его земле на закате? Чем черт не шутит?

Я не знал, кого высматриваю. Может, ждал Алекса Маккея, чтобы принести ему соболезнования. Пусть так.