«Это же Нью-Джерси, милый. Тут никогда ничего не случается».

Как бы то ни было, она не желала, чтобы я приехал.

«Не надо, Арти. Не хочу, не сейчас», – сказала она, когда я позвонил ей вчера вечером. Голос Максин был грустным, и я понимал – что-то утрачено.

Что же я искал все эти часы, запершись в квартире Максин?

Я продолжал читать. Бумажная работа никогда мне не нравилась. Я не выносил запаха старых газет еще с московского детства, когда мама пыталась привить мне любовь к библиотекам. В библиотеках сила, Артем, говорила она. Там всегда находилось что-то стоящее, и она давала мне деньги на подкуп библиотекаря, который выдавал из-под полы запрещенную литературу. Однажды я попался. Мне было тринадцать или четырнадцать, мы изучали тоскливую тему, что-то марксистско-ленинистское – трудно поверить, что были такие времена, – а я просматривал роман Филиппа Рота и попался. Пришлось отцу явиться в школу, чтобы забрать меня.

Вечерело. Я и так был на взводе, но поставил еще кофе, дождался, когда вода закипит, выключил музыку, выпил кофе и отыскал в холодильнике несколько черствых пончиков. Съел два, обсыпав рубашку сахарной пудрой.

Пройдя на кухню, я сел на табуретку прямо у окна, чтобы яркий свет не давал мне уснуть.

Передо мной на столе лежали три последние папки. Я раскрыл одну. Страницы желтой тетради были исписаны убористым красивым почерком Сида, словно он упражнялся в каллиграфии.

Таких страниц я не помнил. Я давал их Толе, а он положил обратно? Был там один желтый листок, хрупкий от времени, на нем – столбики русских слов с переводом. Я вспомнил о попытках Максин выучить русский ради меня.

Там были записи об отрочестве Сида, о его встрече с советскими моряками, о поисках одного из этих моряков, Мэлэра, с которым они подружились.

Две страницы были приклеены к обратной стороне «словарика». Сид прятал их. Видимо, вовсе не желал, чтобы кто-то нашел их.

Эти записи на русском всецело посвящались Джеку. Сид словно зашифровал их таким образом. Судя по датам, начинались они со времен первой работы Джека у Сида и велись годы. Год за годом Сид внимательно следил за всем, что делал Джек. Читал его статьи и рубрики, наблюдал его по телевидению. Оценивал выступления. По коже побежали мурашки от такого шпионского упорства.

Должно быть, они общались и по телефону, поскольку там были стенограммы разговоров и указания на пленки с записями. А также блюда из ресторанного меню. Если верить запискам Сида, Джек становился все большим фантазером, параноиком, маньяком и просто психом.

Я снова придвинул к себе папку с газетными заметками Джека: статьи про русских бандитов на Брайтон-Бич дышали мафиозной мистикой, и когда я прочитал два случайных абзаца, в глаза мне бросилось такое, что я расплескал кофе.

Одна статья была о деле, по которому я работал почти десять лет назад, моем первом деле на Брайтон-Бич, когда мне пришлось слетать домой в Москву. Оно касалось контрабанды ядерных веществ, ничего особенного, но зато первое. До него я ни с чем подобным не сталкивался.

В статье упоминались имена – мое, Толи Свердлова. На этом деле я и познакомился с Толей. Я терялся в догадках, откуда Джек пронюхал про нас. Посмотрел на дату. Как он узнал, что я работал по этому делу, почти сразу после его закрытия? Потом, может, он и сумел бы это разведать, но тогда никто не был в курсе.

Может, и его роман с Валентиной Свердловой – не случайное совпадение. Может, его настоящая цель – ее отец. А может, и на мою свадьбу он явился, чтобы подобраться ко мне поближе.

Я встал. Расшифровка русской писанины Сида была нелегкой работой, я начал потеть, и не только от усилий.

По словам Сида, Джек не только искажал хронологию своих статей, но и перевирал исходные данные, так что, если по прошествии времени кто-то решал посмотреть документы, на которых базировались репортажи Джека, все сходило за правду. Такое легко сделать на сайтах, все поправить, чтобы даже скептики были одурачены при проверке, да и кто что проверяет в наши дни? Джека не занимали факты; его занимала идея как таковая, мифология, эпос. Факты интересовали Джека не больше, чем политиканов. Его не беспокоило, правда ли по Ред-Хуку плавает бочка с радиоактивным дерьмом. Ему было важно создать легенды. Да, Джека интересовало лишь создание очередной грандиозной городской легенды: бомба в Нью-Йорке.

Я похлопал по странице, перевернул ее и прочитал еще несколько записок Сида. По его словам, Джек получал средства от правительства. Некие федеральные агентства давали ему деньги налогоплательщиков за выполнение заказов, за проталкивание определенных тем, особенно – ядерной контрабанды. По утверждению Сида, Джек брал эти деньги и под видом новостей выставлял свою радиоактивную пропаганду. Известия о контрабанде ядерных веществ, об опасности «грязной» бомбы становились грозным оружием в правительственном арсенале страха. Сид так и выразился: арсенал страха. Может, чересчур пафосно, но он верил в это. За мзду от правительства, писал он, Джек торгует страхом в розницу.

Я принялся собирать папки, приводить все в порядок, как вдруг пришла мысль: почему Сид держал это при себе? Боялся, что может ошибаться насчет Джека, своего золотого мальчика, почти сына, кого он устроил на работу, наставлял, кому помогал? Он даже посодействовал Джеку с квартирой в Ред-Хуке. Чтобы держать его на коротком поводке? Чтобы лучше его изучить?

Может, Сид чувствовал, что надо все проверить и перепроверить? Может, этот скандал в «Нью-Йорк Таймc» с Джейсоном Блэром, пареньком, который выдумывал свои сюжеты, заставил Сида присмотреться внимательнее? Однако он собирал материалы годами, дополнял их, работал над ними, переписывал, добывал доказательства.

Чем больше я читал, тем очевиднее становилось: Сид помешан на Джеке не меньше, чем на поиске правды. Они оказались связаны. Сид год за годом громоздил свои папки, теряя уверенность, где правда, а где вымысел. Неразлучная пара, вместе они или врозь, – Сид со своими папками и Джек со своими сомнительными сайтами. Я познакомился с ними в один день, на свадьбе Джека, много лет назад.

Он все знал. Внезапно я понял: Джек знал, что Сид наблюдает за ним, идет по следу, ведет записи Каким-то образом знал. Оба вели эту игру. Сид назначил Джека на роль хорошего сына, Джек исполнил ее, а потом дал Сиду знать, что понимает положение вещей.

Год за годом Джек сочинял не только статьи, но и себя самого; он придумал сам себя. Только Сид знал все его вымыслы и мистификации. Если бы Сид дал этому ход, от Джека не осталось бы ничего. Он бы растворился в собственной лжи. Сид умер; Джеку была необходима его смерть.

Мне нужно было как-то его зацепить. Джек улетел в Россию, но, может, он еще не добрался до аэропорта или хотя бы не выбрался оттуда. Во второй или третий раз я подумал: в аэропорту задержать человека можно. Сонни может связаться с кем-нибудь. Толя может подыскать кого-то из своих.

Я вскочил и уронил все папки на пол.

Бумага разлетелась, теплый ветерок подхватил один лист и вынес его в окно.

Солнце почти скрылось к тому времени, когда я выбрался на шоссе Рузвельта, где движение было посвободнее. Темнело все раньше, близилась осень.

Справа была река, со стороны Квинса подмигивала красная реклама пепси-колы. Над головой, когда я проезжал 59-ю улицу, прокатил пригородный трамвай, возивший людей на остров Рузвельта. За все годы, что я прожил в Нью-Йорке, ни разу там не бывал.

Город раскинулся на островах, и не только крупных, вроде Манхэттена или Стейтен-Айленда, или острова Рузвельта или Ренделла в Ист-Ривер, были и безымянные клочки пустынной земли, тысячи мест, где можно выгрузить контрабанду, людей или наркотики.

Я устал. Пытался сосредоточиться на папках, на чемоданах, которые по заявлению Джека провозили в порты – выдумка это или нет? Попутно дозванивался до авиакомпаний, в Москву. Но меня отвлекала темнеющая вода, загорающиеся огни. В руках Толи были ниточки, он мог бы выследить Джека Сантьяго в Москве, но по телефону Толя был неразговорчив, лишь дал адрес в Бронксе и отключился. Поторопись, подумал я.