Я был знаком с Лили почти все то время, что прожил в этой квартире, единственном жилище, которое когда-либо принадлежало лично мне, где я сам циклевал полы и вешал книжные полки, сидел у пожарного выхода и смотрел матчи по телевизору. Я пил с соседями и спал со многими женщинами. Лили и Бэт, девочка, которую я помог удочерить, проводили здесь выходные со мной.

И вдруг меня осенило, что я познакомился с Сидом Маккеем через Лили.

Это было на вечеринке, куда она меня привела. Лет десять назад. Это было на Кросби-стрит, тогда еще темной боковой улице в центре, рядом с Бродвеем, в нескольких кварталах от моего дома. Там до сих пор ютятся по ночам бездомные, а под ногами чавкают гнилые овощи, выпавшие из кузова грузовиков. Я как-то работал на Кросби-стрит по одному преступлению.

Гуляли на верхнем этаже, в просторном лофте с огромными красными и желтыми картинами на стенах. Битком народу. Славная нью-йоркская вечеринка: треп, женщины, выпивка, наркотики. Живая музыка, группа из трех или четырех музыкантов. Там был Рикки Тай. Конечно, ведь Рик и прежде знал Сида. Или это я пригласил Рикки? Не помню. Все мы, так или иначе, знали Сида. Он до сих пор хранит фотографию Рика. Они были друзьями? Любовниками?

Я потянулся за телефоном, но вспомнил, что Рик уехал по делам. Это он пригласил меня на ту вечеринку? Или же Лили? А Толя тоже был там?

Это была не просто вечеринка. Это была свадьба. Свадьба моего знакомого, или знакомого Лили, или Рика. Вспомнил.

Поздний вечер, гулянка в разгаре, симпатичный черный парень машет Лили и направляется к нам через комнату. Она представляет его. Это Сид, красавец, джентльмен. Приглашает ее на танец.

Они выходят на середину комнаты. Все смотрят, как Сид вальсирует с ней по залу, искусно, изящно. Оркестр заводит «Ты самый лучший», они продолжают кружиться. Лили всегда говорила: «Танцы не для меня, Арти. Видишь ли, у меня две ноги, но обе левые. Или дело в том, что я никогда не позволю мужчине вести?»

В ту ночь Сид вел ее по залу, и они были бесподобны, и я не мог оторвать от нее глаз.

Я посидел немного. Посмотрел на свое отражение в окне – какой-то ссутуленный, неуверенный. Я взял телефон, отложил. Толя и Сид владеют информацией, которую кто-то желает заполучить. И готов убивать за нее. Я не слишком в это верил, но прикинул, что Сид попал в переплет похуже, чем я думал. Я опять взял телефон и во второй раз передумал. Отправился в постель. Утро вечера мудренее.

Наступило утро, и я поднимался по лестнице к обиталищу Сида. Крыса скреблась за стеной, толстой, словно у крепости, стылой и сырой на ощупь и будто пропитанной запахом йода. Парадная дверь оказалась открыта, в доме раздавался шорох крысиной возни, звук льющейся воды и музыка. Где-то уронили башмак на старый деревянный пол.

Я желал покончить со всем этим. Я собирался прижать Сида к стенке и нагрянул без звонка. Он сказал, что уезжает из города на Лонг-Айленд, но когда я позвонил ему на виллу в Сэг-Харбор, трубку взяла какая-то женщина и сказала, что Сид не приезжал. Она явилась прибраться, и нет ни намека на его присутствие. Сид не отвечал ни по одному из телефонов.

Максин ждала меня на побережье, и я мечтал вырваться в Авалон, веселиться с нею и с девочками, загорать, плескаться в море, забыть о Лили, забыть на время этот город. Сейчас утро вторника, а в четверг вечером я уже буду в пути. Не так уж много у меня времени. Я должен поехать туда.

Мне не понравилось, что Сид не объявлялся на Лонг-Айленде. Куда он запропастился?

Если Сид во что-то вляпался, если прячется от кого-то, может, я сумею помочь ему все уладить, как он помог мне. когда отчаянно нужна была er поддержка. Я вспомнил его манеру взывать и ничего не говорить по существу.

Поднимаясь по лестнице старого склада, обливаясь потом, я сосредоточился на этом. Давай же заставь Сида объясниться, думал я, и сваливай к черту из этого города.

Я постучал в дверь. Ответа не последовало, и я с силой толкнул ее. Она была не заперта, я потерял равновесие и едва не растянулся ничком. Заглянув в квартиру, я крикнул:

– Сид!

Тишина.

На меня накатил страх. На секунду возникло чувство, будто на меня надвигается тяжеленный деревянный пресс и его не остановить.

С нижнего этажа слышалась музыка, снаружи волны бились о фундамент кирпичного дома и гнилой дощатый причал. Я добрался до внутренней двери, включил свет, нащупал ствол и вошел.

– Сид!

Я был почти уверен, что квартира пуста, но двигался осторожно. За высокими окнами в водной ряби колыхалось бледное солнце.

Я достал сигарету, но тотчас убрал ее. После Сида могли остаться запахи, которые подскажут, когда он был здесь, когда ушел, один или с кем-то.

На письменном столе стояла пепельница, но она была пуста и чисто вымыта. На кушетке, где порой ночевал Сид, лежало аккуратно сложенное одеяло. Я взял его – жесткое одеяло «Гудзон-Бэй», кремовое с широкими красными и черными полосами, – и принюхался. Пахло новой шерстью и ничем более; никакого запаха дыма, пота или секса, только слабо отдает моющей жидкостью, как если бы его хранили в полиэтилене. Кажется, накануне я видел здесь другое одеяло. Хотя уверенности не было.

Это что-нибудь значит? Трудно судить. Может, Сид никогда и не спал на этой кушетке. Может, он сидел все ночи напролет, как рассказывал. Эта квартира была его офисом, его издательским домом. Может, он спал в своих апартаментах на Бруклин-Хейтс, но я заскочил туда по пути, и дверь была заперта на все замки, а пожилая леди, жившая под ним, сказала, что не видела Сида уже несколько недель.

Вдруг запищал пейджер. Я достал его, просмотрел. Поступил приказ следовать к «Мэдисон-Сквер-Гарден», на съезд республиканцев. Кому-то понадобился коп, владеющий русским. Я нацарапал имя на обратной стороне листка, что носил в джинсах, сунул пейджер обратно в карман и продолжил осмотр логова Сида.

Над книжными полками, тянувшимися вдоль кирпичной стены, висели старые виды Бруклина. Одни – девятнадцатого века, другие посвежее, одни повешены аккуратно, другие приложены к стене поверх книг. Была там и выцветшая фотография с русским судном, в рамочке. Я взял ее, подошел к окну, чтобы рассмотреть при свете. Наверное, мне нужны очки, но я не желал этого признавать.

Я сумел разобрать лишь название корабля на русском: «Красная Заря». То самое судно, что село на мель близ Ред-Хука.

В углу рамки был вставлен маленький черно-белый снимок. От времени края пожелтели, бумага стала ломкой. На снимке – паренек в русской флотской бескозырке, он смотрел прямо в объектив, настороженно, нервно. Ему, вероятно, было лет шестнадцать-семнадцать, но выглядел он совсем ребенком; после войны в России, при тогдашнем голоде, выросло целое поколение щуплых детей.

Я перевернул фотографию. Июнь 53-го. Тогда на всех снимках ставилась дата, подумал я. 1953-й. Год. в котором поженились мои родители. Умер Сталин. Мой отец, будучи немногим старше парня на фотографии, до КГБ служил на флоте. Он любил море и часто брал меня на рыбалку, правда, все больше на подмосковные реки. Мы уезжали на выходные и рыбачили вместе, или сидели на берегу, ели бутерброды и мороженое, разговаривали, и он пытался научить меня читать по воде. Я был плохим учеником. Пятьдесят один год назад. Сид тогда был совсем юнцом. Сколько ему было? Пятнадцать?

Я встряхнул фотографию, из-под стекла выпал еще один снимок. Я поднял его. Там был тот же русский морячок, а рядом с ним – тощий чернокожий подросток, опирающийся на старомодный велосипед. На заднем плане смутно виднелась статуя Свободы. В лице негритенка проглядывал призрак Сида Маккея. Вернее, подумал я, не призрак, а «предтеча», то, что потом станет Сидом. Больше там никого не наблюдалось, ни намека на Эрла, брата Сида. Может, Эрл забрал свою фотографию. Я сунул оба снимка в карман. Хотелось курить.

С минуту я сидел на подлокотнике кресла, покачивался туда-сюда, вслушиваясь в скрип колесиков созерцая лодки, баржи, почтовые катера. Краны над Джерси по-жирафьи тянули в небо шеи. Водное пространство завораживало. Убаюкивало.