На краю водохранилища показался полицейский катер и унесся прочь: может, патрулировал может по вызову. Порт был уязвим; с начала лета поговаривали о том, что порты – легкие мишени для нападения.
Потом я заметил мигание красной лампочки автоответчика на столе. Я нажал воспроизведение. С розы в стеклянном кувшине отвалился лепесток с бурыми краями и упал на стопку из трех десятков картонных папок. Прослушивая сообщения, я раскрыл верхнюю папку. В ней оказались вырезки из газет.
Среди сообщений было напоминание о приеме у ортопеда по поводу лодыжки; кто-то из «Нью-Йорк Таймс» приглашал на ланч; риелтор желал купить квартиру Сида на Бруклин-Хейтс; какая-то дама напоминала о званом обеде в «Сент-Люке». Ничего существенного. Я продолжил изучать папки.
Информация, сказал Толя. Сид владел информацией, но все, что я видел, – вырезки из новостей и кое-какие неразборчивые заметки по истории Ред-Хука.
«Перезвони мне, – знакомым голосом произнес автоответчик. – Перезвони, старик. Перезвони!» Имени не было, только номер.
Да, я знал этот голос. Дыхание перехватило. Снова прослушал сообщение и набрал номер, но там было занято. Я собрал папки и уложил их в полиэтиленовый пакет, найденный в ящике стола.
Снова огляделся. В комнате ничего необычного. Словно Сид просто вышел прогуляться, а дверь оставил открытой. Может, он отправился за сигаретами. Или кто-то позвонил, он поспешил на встречу и забыл запереть квартиру. На крючке возле двери висела связка ключей, я забрал их тоже, не очень понимая, зачем. Стащив у Сида ключи и папки, я прикрыл дверь, но оставил незапертой, на случай, если он вернется.
Меня терзал никотиновый голод. Я жадно закурил, едва очутился за порогом. Потом спустился на этаж и отыскал квартиру, откуда доносилась музыка. Позвонил в дверь. Выглянул молодой парень лет двадцати пяти. За спиной у него громоздилось что-то металлическое. В колонках играло нечто в стиле Нью-Эйдж. похожее на дождь в лесу.
– Здрасьте, – сказал он.
– Здрасьте-здрасьте. Прости, что побеспокоил…
– Все нормально.
– Ты знаешь Сида Маккея?
– А как же. Знаю и люблю Сида. Мы с ним тут единственные ранние пташки. Бывает, сижу зимой всю ночь, пытаюсь как-то довести до ума эту чертову скульптуру, на улице еще темно, а тут Сид выходит прогуляться по пирсу или за кофе. Он всегда стучит мне в окно и спрашивает, надо ли мне что-то, а бывает, я иду с ним за компанию.
– А сегодня утром видел его?
– Да каждое утро вижу.
– Во сколько?
Он засмеялся.
– Черт его знает. Но рано. Может, в пять, в шесть. Я постучал ему по стеклу, он постучал в ответ, как обычно. А что стряслось-то?
– Ты видел, как он возвращался?
– Нет. Кстати, я ждал, он обещал кофе принести, и поговорить надо было, но так и не дождался и снова лег спать. Может, позвонить стоило. С ним могло что-то случиться? Ты его друг?
– Спасибо, – сказал я, по-прежнему держа в руне мобильник и дозваниваясь на номер с автоответчика Сида. Направляясь к машине, я заметил двоих на байдарке. Они гребли в мою сторону.
Я уложил пакет с папками Сида в багажник и пошел на пирс, навстречу лодке.
Двое мужчин среднего возраста, в футболках и шортах, усиленно орудовали веслами. Они гребли сосредоточенно, мощно, их лица были мужественны и открыты, они направлялись к протоке, где обнаружили того бомжа, Эрла. Один из мужчин обратил лицо к солнцу.
Вдруг из-за угла склада вылетел трицикл и резко затормозил. С него соскочил охранник, проворный толстяк с разъяренной физиономией, красно-бурой, будто ломоть копченой говядины. Он подбежал к воде, перегнулся через перила, приблизив мясистую рожу к ребятам на байдарке.
– Убирайтесь! Валите отсюда! Частная собственность! – вопил он, тыча пальцем в помятый знак, болтавшийся на цепи ограждения.
Мужчины посмотрели на него, друг на друга, потом на меня. Я стоял поодаль, в нескольких футах. Подошел к жирному охраннику, достал свой жетон и сунул ему под нос.
– Не припомню, чтобы река кому-то принадлежала, – заявил я. – Чтобы она была чьей-то собственностью.
– Теперь это частная собственность.
– Чья? Кто тебя нанял?
– Не знаю, – ответил он. – Одна компания. Слушай, я получаю восемь баксов в час за то, чтобы никто здесь не швартовался, вот и вся моя работа.
– Что за компания?
Он запустил руку в карман, нашарил визитку и отдал ее мне.
– Вот они, – он забрался на трицикл и с ревом умчался.
– Спасибо, друг, – поблагодарил один из байдарочников.
– И часто здесь бывает такое? – поинтересовался я.
– Теперь – постоянно. Тут люди грызутся за собственность, как бешеные. Они хотят открыть здесь пассажирский порт. И платную парковку. Приходят толковые ребята, которые хотят все обустроить, насажать деревьев, тут являются другие, чтобы все испортить. Все дерутся, рвут друг другу глотки. Кто-то считает это место своим, потому что живет здесь, хотя палец о палец не ударил, чтобы что-то наладить, другие считают себя хозяевами, потому что пришли сюда раньше. Это же Нью-Йорк. Мы убиваем друг друга за место под солнцем, – добавил он.
Я спросил:
– Вы знаете Сидни Маккея?
Второй мужчина поднял на меня глаза…
– Конечно, – ответил он. – Сида все знают. Он приходит и уходит, но время от времени мы встречаем его в баре на Ван-Брант-стрит. Иногда – на воде. У него отличная посудина, резвая такая яхта. Кажется, шведская.
– Как называется?
– Что?
– Яхта.
– Не помню, – ответил он, помахал рукой, и они погребли дальше, а я вернулся к машине.
12
К тому времени, когда я наконец дозвонился по телефону с автоответчика Сида, я уже почти доехал до города. Номер принадлежал Сонни Лилперту, именно его я дал Сиду на самый крайний случай.
Не успел я зайти к нему домой на Манхэттене, как он сообщил мне, что Сид избит и находится в коме, при смерти. Дело дрянь, сказал Сонни. Я развернулся и бросился к двери.
Это моя вина. Мне нужно было действовать. Сид был напуган, он знал, что кто-то охотится на него. По его словам, этот человек убил Эрла по ошибке и теперь придет за Сидом.
– Ты ничем не поможешь, старина, – сказал Сонни. – Он в больнице. Весь в проводах и на капельнице. С ним его семья. Наши люди присматривают. Сядь. Ты давно знаком с Сидни Маккеем и сказал ему, что можно звонить мне домой, так, старина? Это ведь ты дал ему мой телефон.
– Какие шансы, что он выкарабкается?
– Никаких. Один на десять миллионов. На сто миллионов, – ответил Сонни.
– Как это случилось?
Сонни сидел на балконе в зеленом брезентовом кресле, пил томатный сок. Он переехал сюда после развода, и квартирка была удручающей: мебель, обитая кожей и твидом, казалась взятой напрокат, этот унылый маленький балкончик, где он читал и размышлял о своем бруклинском детстве.
Он смотрел на стакан красного сока с таким омерзением, словно это была кровь. Закашлялся – вот-вот отхаркнет оба легких. Эмфизема, сказал доктор. Скверное сердце, скверные легкие. Прогнила механика, говорил сам Сонни. Как стапели в Ред-Хуке. Как тот сахарный завод, выгоревший, искореженный и проржавевший.
– Ты звонил ему? Ты все знал? – Я возвышался над ним.
– Сядь. Да, я звонил ему. Он мне сам вчера звонил, оставил сообщение, но я не перезванивал до сегодняшнего утра. Слишком поздно вернулся. И кета ти, как ты умудрился прослушать мое сообщение на его автоответчике? Ты был у него дома? Ты копаешь это дело? Или что? Да сядь ты, блин, ничем ты ему не поможешь.
– Может, он придет в себя.
– Говорю же, вряд ли.
– Откуда ты узнал?
– Мне позвонили из больницы. Кто-то нашел у Сида мой номер. Клочок бумаги в кармане.
– Как это произошло? – Я склонился к самому лицу Сонни, пот струился по лбу. На Сида напали. Он в коме. При смерти. Я замешан в деле. – Какая больница?
– Дай сигарету, – попросил Сонни, и я подкинул ему пачку.
Сад сказал, что у него мало времени, – проговорил я. – Просил меня приехать поскорее. Потом сказал, что хочет убраться из города. Он был напуган, но я не до конца это понял. Он знал, что попал. Я же решил, что он просто стареет. Сонни фыркнул: