Я протянул ей свой мобильник:

– Хотя бы позвони ему. Скажи, что уезжаешь.

– Он помешает мне. Ты же знаешь. Позвонит какому-нибудь прохвосту, чтобы тот перехватил меня в аэропорту. Со мной все будет нормально. Прошу тебя. Только подожди минутку, ладно? Мне нужно переодеться. Подождешь, Арти?

Вэл ушла в спальню. Я снова достал сигареты, содрал с пачки остатки целлофана, и его треск прозвучал неестественно громко.

Спустя несколько минут вернулась Вэл, в черных джинсах, черной футболке, кроссовках, бейсболке и белом джинсовом жакете. На плече висела сумка, за собой она тащила красный чемодан на колесиках.

– Ты знала, что Джек не в России, что он так и не улетел? – спросил я то, чего сам не желал услышать.

Она помолчала.

– Да.

– Когда ты узнала?

– Все время знала, – негромко призналась она. – Он попросил никому не говорить, что перед отлетом решил взять два выходных, кое-что дописать. Сказал, надо подтянуть кое-какие концы. В ту субботу, после того, как мы уехали из ресторана, то по пути в Ист-Хэмптон заехали к нему в Ред-Хук. Он сказал, что не намерен оставаться у себя, просто надо кое-что забрать. Собирался остановиться на квартире у друга, который был в отъезде, чтобы никто не отвлекал и все такое. Я отвезла его на Лонг-Айленд, мы потом созванивались несколько раз. Он просил: «Никому ни слова, что я все еще в городе. Не хочу чтобы меня дергали».

– Но ты виделась с ним? Он не мог звонить тебе из какого-нибудь другого места?

– Я звонила ему на городской телефон, поэтому уверена. Он говорил: я скучаю по тебе, бла-бла-бла чмок-чмок, давай встретимся завтра, и мы назначили свидание. Мы долго болтали, а потом я сказала, что мне надо идти.

– Когда?

– Вчера вечером. Кажется, уже было поздно.

– Ты кому-нибудь говорила, что Джек не улетел в Россию?

– Да. Не знаю почему. По легкомыслию, наверное, или это такое генетическое вероломство. Не знаю почему. Он все пытал и пытал, вот я и проболталась.

– Кто тебя пытал? Можешь сказать, кому ты проболталась?

Она нервно потеребила короткие волосы.

– Наверное, мне уже пора.

– Кто это был?

Она обняла меня.

– Мой папа, Арти. Пожалуйста, позаботься о нем, – попросила она, вышла и закрыла за собой дверь.

Я остался дожидаться Толю. Ждал час, два. Звонил ему. Слонялся по огромной квартире, занимавшей весь верхний этаж.

В его спальне я открывал шкафы и смотрел на ряды сшитых на заказ костюмов, дюжины больших костюмов из кашемира, шерсти альпаки и таких тканей, о которых даже не слышал. Он любил показывать их мне. Любил водить меня по магазинам. «Бриони», – вздыхал он так, словно это было имя красотки.

Я осмотрел обувь. Выдвигал ящики и разглядывал россыпи запонок, украшенных бриллиантами и прочими камнями. В других ящиках хранились новые фирменные рубашки столь тонкого полотна, что на ощупь оно было как шелк.

На тумбочке стоял макет из нескольких домов и сквера между ними; там были крохотные пластмассовые деревья и человечки, словно обитатели кукольного домика. Макет располагался на деревянной подставке с медной табличкой, где было выгравировано имя какой-то архитектурной фирмы. Было ощущение, будто перед твоими глазами любимая игрушка чужого ребенка.

Толя страстно желал всего этого; он хотел стать самым крутым ребенком.

Я был один в его квартире, заглядывал в его гардероб, в его ящики, шпионил за ним.

Из окна виднелась Хайлайн. Я подумал о Джеке, упавшем оттуда. Толя знал, что Джек в городе, Вэл сообщила ему. Знал и при этом делал вид, будто Джек улетел. Толя встречался со мной, играл в эту игру, звонил кому-то в Россию. Он знал. Вот что пугало меня едва не с первой нашей встречи, случившейся десять лет назад, – что однажды придется принимать решение.

Мне вспомнился отец, я подумал: дрогнул бы он, будучи молодым офицером, если бы пришлось арестовать друга? Доводилось ли ему делать это?

Итак, я ждал. Я знал, что он вернется, поскольку думает, будто Валентина здесь. Он доверил мне остаться с ней, а я позволил ей уйти. Я вышел на балкон и уставился на воду. Я смотрел и ждал, и тут меня осенило: в жаркий летний день Толя надел черный костюм. Может, он я не собирался возвращаться, даже ради Вэл. Может, он ушел навсегда. Сердце бешено стучало. Нужно было решать быстро.

– Где Валентина? – спросил он, когда я отыскал его в офисе в Ред-Хуке. – Как ты здесь оказался?

– Мне сказали, что ты отправился попрощаться с Сидом. Алекс Маккей сказал. Я подумал, что, вероятно, ты потом заглянешь сюда. Тут недалеко.

Пиджак он снял. На белой рубашке проступали пятна пота. Он пил скотч из кофейной кружки. В кабинете царил полумрак, в окне гудел кондиционер.

– Где она? – спросил он, поднявшись и смерив меня взглядом.

Я все рассказал. Я думал, он ударит меня.

– Ты ее отпустил? Ты обещал, что останешься с ней, и отпустил ее в аэропорт? – Он подскочил к телефону. Я знал, что уже поздно. Вэл уже вылетела, но я не мешал ему звонить.

– У меня папки, которые тебе нужны, – сказал я.  – Уменя все материалы Сида. Можешь их забрать. А. Толя? Они у меня в машине.

Толя навис надо мной, его лицо исказилось от ярости.

– Ты позволил моей девочке уйти и предлагаешь мне свои бумажки?

– Ничего я ей не позволял. Она взрослая. Сделала то, что считала нужным. Уж больно ты суров, дружище. Оставь ее. Дай ей повзрослеть. У нее своя скорбь.

Он фыркнул.

– Не скорбит она по Сантьяго.

– Тебе-то почем знать?

Было уже за полночь. Я огляделся. У задней двери стоял саквояж.

– И вообще, какого черта ты здесь делаешь? Уезжаешь? Ты ведь знал, что уедешь сам. когда выходил из дома, еще до того, как узнал, что Вэл уехала.

– Я тебе еще на прошлой неделе сказал, что уезжаю, – заметил он.

– И куда же?

Он поднял бутылку скотча, словно предлагая мне, начал говорить, но осекся, прислушавшись к чему-то или кому-то на улице.

– Валентина устала от него. Она говорила, что Сантьяго кадрится к ней, волочится за ней. Он клеился к ней, чтобы докопаться до меня. Это меня он хотел. Ей нравилось танцевать с ним, вот и все, так она сказала.

– Думаешь, их отношения ограничивались танцами? Не будь наивным. – Я присел на сломанный офисный стул. Я был измотан.

– Как ни крути, – произнес он по-английски, – вышел гнилой оборот. Как ни крути. Тебе надо было остаться с ней, Артем. Я же попросил тебя, как друга.

– Прости.

– Сантьяго не ее хотел. Он меня хотел. Ее он использовал. Сантьяго был мразью и заслужил свое, он был пьянь и наркоман, к тому же бил ее. Я видел синяк. Ты видел, нет? Нет? Она тебе не показывала? Ей было стыдно.

– А тебе показывала.

– Я как-то зашел к ней в комнату. И увидел у нее на руке.

– Это могло быть что угодно, – сказал я.

– Он не хотел ее, он хотел меня.

– А чего он хотел от тебя?

– Знаешь, ты мог бы все это предотвратить. Надо было тебе съездить, когда Сид в первый раз позвонил. – Тон его был холоден. Он плеснул еще виски и снова протянул бутылку мне. Я отказался.

– Глотни.

Толя налил скотча в другую кружку, и я пригубил. У виски был вкус несвежего кофе.

– Надо бы перекусить. – Я понимал, что звучит это по-идиотски, но мне нужно было, чтобы он говорил со мной. Я хотел разрядить напряженность между нами.

Он выпил.

– Считаешь, я предал тебя?

– Да, – сказал он.

– Прости.

– Да тебе-то что, Артем? Валяй, спрашивай, что хотел.

– Ты убил Джека Сантьяго?

– Это был несчастный случай.

– Ладно.

– Ты мне веришь?

– Да.

– Спасибо, – сказал Толя.

Пошарив в ящике стола, он извлек оттуда конверты, судя по всему, с деньгами, и рассовал их по карманам брюк.

На глаза ему попалась собственная фотография, которую он в ту пятницу швырнул в мусорное ведро. Сейчас он подобрал ее, бережно удалил разбитую рамку и посмотрел на снимок, на себя в московской рок-н-ролльной молодости, тощего долговязого юнца, оскорблявшего чиновничьи уши своим бунтарским роком из гаражей и подвалов.