— Вот как мы это делаем, — сказал один из заключенных.

Дразнилка. Каждый раз, когда мы в шутку деремся со Вторником, я вспоминаю этот сумасшедший танец Керли. Ночью я люблю лежа на кровати схватить пса за щеки, взъерошить шерсть и говорить ему, какой он хороший мальчик. Вторник всегда приходит в восторг и начинает прыгать на меня, ищет способ ударить в ответ, а я кусаю его за уши, как его мать когда-то, и треплю за шею, за бока или даже за хвост.

Дразнилка. Какое точное слово!

Но какая, наверное, это была глубокая перемена для Вторника. В тюрьму он попал в три месяца. Все три месяца маленький ретривер провел в строгой дисциплине. Вся его жизнь, начиная с трехдневного возраста, была распланирована. Дрессировщики делили занятия со щенком, чтобы ни к одному из них Вторник не привязался. Любви было в изобилии, только надо было ее заработать.

И вот он попал в тюрьму, куда строгий профессиональный дрессировщик приезжал всего на три часа в неделю. Весь день щенок проводил с одним «наставником», даже спал в его камере. И дразнилки устраивали не в качестве поощрения за правильное поведение, а тогда, когда ретривер отвлекался и был невнимателен. Я люблю Лу, но ни один сотрудник СКВП ни за что не стал бы дарить обучающемуся псу спонтанную, незаработанную любовь. Это сбило бы всю программу его развития. Тюрьма была совершенно иным миром.

Вторнику там понравилось. Не могло не понравиться. Это пес с умным сердцем (кто-то другой мог бы сказать, что у него дурная зависимость от человеческих эмоций), и он любит быть в центре внимания. Что бы Лу ни говорила, мне кажется. Вторник ощущал нехватку сильной связи в своей жизни, пусть и не знал, о чем именно тоскует. Когда появился человек, который все время находился рядом, ретривер начал к нему все сильнее привязываться. По общим отзывам, он был хорошим псом. Даже отличным. Быстро выучивал команды. Всегда держался возле наставника. Он был умен. Он был паинькой. Он был неотделим от соузника, но никто об этом не беспокоился. Ведь они команда, значит, так и должно быть, разве нет?

А потом, через три месяца, его наставника перевели в другую тюрьму.

Должно быть, расставаться им было тяжело. Очень нелегко расстраивать Вторника, особенно когда он смотрит на тебя своими умными грустными глазами. Наверное, наставник всплакнул и обнял пса в последний раз. Вторник стоял в дверях камеры, смотрел, как он уходит, и собачье сердце разбивалось. Если Вторнику грустно, это сразу видно: тоска растекается по всему его телу. Кажется, что он сейчас рухнет в обморок. Боль начинается в глазах, а потом уходит внутрь, развязывая все узлы. Может, кто-то скажет, что три месяца — совсем немного, но жизнь собаки коротка. Три «псиных» месяца — что два человеческих года. Это все равно что трехлетнему ребенку дать отца, который в нем души не чает, а когда малышу исполнится пять, навсегда его забрать.

Вторник был опустошен. Я знаю: он счел, что это все из-за него. Что он сделал не так? Почему его отвергли? Я почти вижу, как он стоит в дверях камеры, смотрит в коридор, хотя наставника давно увели, настолько давно, что новый дрессировщик уже потерял терпение и тянет поводок, умоляя пса идти. И Вторник наконец трогается с места, уходит от своей прежней жизни без малейшей жалобы. Уходит в новую камеру. Сворачивается клубком под койкой заключенного, понурившись и тоскуя.

Именно это и делает Вторника особенным. Я представляю себе, как молодой золотой ретривер с разбитым сердцем лежит под койкой и, думаю, даже отказывается есть. Только Вторник так может. Только Вторник принимает разрыв так близко к сердцу всего после трех месяцев вместе. Только Вторник будет ощущать потерю так глубоко. Редкое и неудачное стечение обстоятельств породило настоящую бурю неучтенных последствий. Этому ретриверу создали все условия, чтобы он с восторгом окунулся в связь между человеком и собакой. С помощью поощрений его приучили верить, что все действия хозяина — это реакция на его поведение. Вторник очень, очень чувствительный пес. Он хандрил не напоказ. Это были подлинные боль, одиночество и тоска. Десятки других собак проходили через такое и без труда перестраивались. И только Вторник совершенно пал духом. Только ради Вторника хотелось бросить все, обнять его и сказать:

— Пойдем со мной, мальчик. Я тебе дам все, что ты хочешь.

Новый наставник оказался человеком нервным. Он не был готов к такому открытому проявлению скорби, и тоска Вторника быстро начала его утомлять. Думаю, этот заключенный был нытиком вроде актера Стива Бушеми, он все время дергал поводок и повторял:

— Давай, Вторник, давай!

А потом всплескивал руками и восклицал:

— Я ни при чем! Ни при чем! Это все собака.

Из этого не могло выйти ничего путного. Вторник точнее других псов умеет оценивать людей. Он изучает тебя и все понимает. Я уже разобрался: он откликается сердцем, только если уважает. Могу представить, как Вторник вздыхал и спрашивал себя: «Как же это я так низко пал?» — когда мольбы нового наставника перешли в оправдания, а потом в жалобы. Он послушно исполнял команды на занятиях, потому что был под это заточен. Но как только дрессировка заканчивалась, пес прятался под койку и лежал там недвижно. Он скучал по своему другу. Он повесил нос и сник. Так продолжалось почти неделю.

Наконец вмешался заключенный по имени Том. Он был самым старшим в группе, больше тридцати лет отсидел за убийство с отягчающими вину обстоятельствами (от двадцати пяти лет до пожизненного). По молодости он перечитал чуть ли не все книжки тюремной библиотеки. Толкал штангу, дежурил по столовой и получил несколько образований. Но когда первое слушание по досрочному освобождению окончилось ничем, Том прекратил из кожи вон лезть, чтобы сделаться лучше, и начал примиряться со своей судьбой. К тому времени, как начала действовать программа «Щенки за решеткой», он большую часть времени проводил в камере или перед телевизором.

— В тюремной системе чувства приходится отсекать, — сказал он. — Иначе не выживешь, потому что здесь очень тяжело. Но, знаете, собаки снова сделали меня человеком.

К моменту появления Вторника Том выдрессировал шестерых псов, немецких овчарок, и все они сдали курс дополнительной дрессировки. Все они сейчас работают в этом большом мире, стараясь сделать его лучше. Это большая редкость. Лу Пикар и ее «Собаки-компаньоны Восточного Побережья» добиваются успеха в 80 % случаев, но во многих организациях по дрессировке псов-помощников программу оканчивает меньше половины животных. Не хочу сказать о них ничего плохого — статистика просто отражает высокую сложность курса. Собаки-компаньоны — это элита, они должны во всем подтверждать свой статус. Понятно, почему Том гордился своим рекордом — 6:0. Таких показателей не было ни у одного заключенного его колонии. В закрытом тюремном мире успех — социальная валюта, рекорд принес Тому уважение соузников, они прислушивались к нему и, что самое главное, не трогали.

Другие заключенные не верили, когда Том предложил взять Вторника.

— Зачем рисковать рекордом ради спятившего пса? — спрашивали они. — Никудышная собака.

Им казалось, что из Вторника уже ничего не слепишь. Он лодырь. Сломленный полугодовалый щенок. Никто, кроме Тома, не верил, что пес выкарабкается. Хотя и он сомневался.

— Момент выпал удачнее не бывает, — признался он.

Предыдущая собака Тома, немецкая овчарка, незадолго до этого сдала нормативы и стала служить в Министерстве национальной безопасности ищейкой, специализирующейся на взрывчатке, и рекордсмен весь извелся без пса.

— …знаете, собаки снова сделали меня человеком.

Том не пытался подольститься ко Вторнику. Не дергал за поводок. Вместо этого он залез под койку «Стива Бушеми» и лег с ним рядом. Тогда в песике было всего семь кило, а не тридцать семь, как сейчас, так что места для двоих как раз хватило. Том касался его лап, иногда чесал за ушами, но большей частью тихонько лежал, не говоря ни слова. Когда три часа спустя он поднялся. Вторник тоже встал и пошел следом в новый дом. Поставил передние лапы на койку Тома, принял поглаживание по голове и «хорошего мальчика», а потом лег в конуре в углу камеры.