Откуда ж мне было знать, что связи у нас еще нет, что, когда собака-компаньон привязывается, она не просто выполняет команды и послушно идет рядом? Мне говорили, что не голос, а поводок — это воплощение связи. Лу сказала мне, что Вторник чувствует все, что я передаю ему через поводок: страх, беспокойство, недоверие, колебание, гордость, силу, уважение и любовь. В конце концов, когда поводок станет не средством контроля, а пуповиной между нами, я сам почувствую эмоции Вторника. Я слышал об этом, но не понимал. Держа в руке поводок, я чувствовал, когда он провисает или натягивается. Чувствовал, когда Вторник хотел пойти в другую сторону, шагать быстрее, остановиться и отдохнуть, — и думал, что это и есть понимание, о котором мне говорили.

Если б я умел считывать эмоции, передающиеся по поводку, я бы, наверное, ощутил… апатию. Хотя нет, не апатию. Я нравился Вторнику — в этом я не сомневаюсь. Ему было в радость находиться рядом со мной, потому что он знал: это приносит мне счастье. Но между нами еще не было связи. Настоящей — не было. Так легко было обмануться во второй день наших занятий в тот момент, когда я увидел потенциал в глазах пса. Легко было представить, что нас свела судьба. Вторник наблюдал за мной. Он знал, что я буду его хозяином. Он меня проверял, он открылся мне одному, сказав: «Вот какой я. Я очень любящий, но мое сердце разбито. Мне нужен человек, который примет меня таким, какой я есть».

Но на самом деле все было иначе. Для Вторника я был просто очередным личным дрессировщиком, как Брендан или Том. Заметьте: я был отличным дрессировщиком, и пес это ценил. В конце концов он проводил со мной все время, даже на ночь оставался. Я давал ретриверу лакомство, когда тот правильно выполнял задание, а ведь он целый год не получал угощений. Я был невероятно нежным. Каждые десять минут становился перед ним на колени и крепко обнимал обеими руками, грубовато встрепывал шерсть на голове и на шее и говорил восторженным, почти дребезжащим голосом, каким обращаются к собакам:

— Ты хороший мальчик, Вторник. Я люблю тебя. Вторник. Ты хороший, хороший пес.

И он это проглатывал. Выпячивал грудь, поднимал голову, губы изгибались в улыбке. Когда я вставал, Вторник распрямлялся и смотрел на меня, готовый к следующей команде. Я применял классический метод одобрения с помощью голоса и прикосновения, но с таким энтузиазмом, какого пес никогда раньше не ощущал. Откуда Вторнику было знать, что я не просто использую очередную технику дрессировки, а ласкаю его от чистого сердца?

Я видел разницу, сравнивая Вторника с другими собаками. Мэри и Реми, например, связь почувствовали мгновенно. Реми не нужна была награда — она и так все бы сделала для своей подруги. А Мэри усовершенствовала дрессировку. Муж обмотал ее плечи двусторонней клейкой лентой, Мэри опустила свои культи в горстку собачьих лакомств, и десять-двенадцать штук приклеились к каждому куску ленты. Когда девушка хотела похвалить Реми, она зубами отрывала награду от скотча и держала во рту. Реми медленно тянулась и с мягкостью, какой я никогда не видел у других собак, смыкала зубы на угощении. Долгий миг они стояли, соприкасаясь губами, а потом Мэри с улыбкой отстранялась. Реми так и лучилась счастьем, ее хвост мощно бил по полу. Именно такую собаку Лу и хотела дать в помощь Мэри: хорошо надрессированное, послушное животное, которое пускает слюни, когда его любят. В первый же миг знакомства Реми протянула руки Мэри и обняла ее, а девушка ответила ей взаимностью. Знаю, знаю: у Мэри не было рук. Как и у Реми. Но когда я говорю «руки», я имею в виду сердце. Сердце, которое война может разбить, даже искорежить, но не уничтожить.

У нас со Вторником были другие отношения. Не в обиду нашим девочкам будь сказано, но мы с ним были слишком сложными натурами для таких проявлений — или, если хотите, раненными в самое сердце. Мы были больше похожи на Рикки и Рэйберна, которые (да не обманут вас одинаковые золотые украшения а-ля чудо-близнецы) все еще на ощупь искали свою связь.

Однако наша связь была покрепче, чем у Эндрю и Блу. Эти двое со скрипом пытались прийти к пониманию. Эндрю был забавный, но очень тихий, флегматичный парень из захолустья штата Миннесота, никогда никого не затруднял, не обременял. Смотрел на диске сериал «Герои Хогана» или «Южный Парк» на сон грядущий и почти все остальное время проводил в четырех стенах. Мне нужен был энергичный пес, которому нравится выбираться из дома и расширять границы своего мира. Эндрю же нужен был спокойный партнер. А еще ему требовалась терпеливая собака, потому что парню недавно ампутировали обе ноги и сделали протезы, и Эндрю еще не научился с ними обращаться как надо.

Блу был из другого теста. В помете Вторника он был вожаком, и ему нравилось быть главным. Если бы хозяин был целеустремленный, энергичный и сильный, Блу был бы для него в самый раз, но флегматичному, неуклюжему Эндрю такой пес не подходил. Несколько раз я видел, как Блу чуть не повалил парня, натягивая поводок, да и команды он выполнял с ленцой. Но Эндрю держался за Блу, даже когда стало очевидно, что ветеран выходит из себя, пытаясь призвать к порядку своевольного пса. Тем не менее несколько дней Лу позволяла этим отношениям развиваться.

Однажды Лу сказала мне:

— Я теряю терпение.

Но это просто обычное брюзжание уроженки Нью-Йорка. У Лу Пикар и терпение, и сердце больше, чем у всех, кого я знаю. В конце концов именно терпение необходимо, чтобы выдрессировать собаку. Терпение — чтобы помочь напуганным искалеченным людям пройти курс занятий, который изменит их жизнь. Только представьте инвалидов, которые входили в эти двери и в отчаянии искали лучшей жизни, но едва в силах были держать поводок. Она помогла им. Подумайте о матерях, которые годами засыпали со слезами на глазах и молились о чуде, которое поможет их больным детям. Лу облегчила эту боль.

Подумайте о таких, как я. Я все поставил на Вторника. Если бы ничего не вышло, вряд ли я смог бы вернуться к прежней одинокой жизни. Я столько надежд связывал с моим будущим псом-компаньоном, что если б вернулся в Бруклин без собаки, это привело бы меня к краху. В лучшем случае я, наверное, стал бы сломленным ветераном, чего так боялся мой отец. В худшем — бездомным или просто умер бы. Лу поняла это, когда выбрала меня для участия в программе. Она знала, что это мой шанс. Она всех нас понимала, вот почему постоянно спрашивала Эндрю:

— Тебе точно подходит этот пес?

— Да, мэм.

Порой мне казалось, что Лу на него давит. Порой я думал, что она зря все время повторяет:

— Тебе подходит эта собака? Ты уверен?

— Я уверен, — раз за разом отвечал Эндрю.

Он не любил вызывать переполох. Не любил привлекать внимание. Думаю, он просто хотел, чтобы Лу оставила его в покое.

К началу второй недели мы взяли собак в кино. Это была награда, но одновременно и непростая задача.

Два часа в темном тесном помещении. Перед нашим уходом Лу отвела Эндрю в сторону.

— Я хочу, чтобы ты взял Джеки вместо Блу.

— Нет, Лу. Все нормально, правда.

— Это кино, Эндрю. Это не обязанность.

Он поколебался.

— Ну ладно.

Когда после сеанса зажегся свет, у них уже была любовь. Целую неделю Эндрю и Блу рвали друг у друга поводок, пытаясь выяснить, кто главный. Два часа — и Эндрю с Джеки уже обнимаются, трутся носами, как влюбленные подростки.

— Пощупай ее уши, Луис, — сказал он мечтательным голосом. — Они такие мягкие!

С Блу Эндрю никогда так себя не вел (хотя, должен признать, он прав: уши у Джеки и в самом деле удивительно мягкие). Думается, такое у парня вообще было впервые в жизни. Уверен, они с Джеки весь сеанс целовались. В переносном смысле, конечно.

Лу знала, что отношения Эндрю и Блу ненормальные, но организация «Щенки за решеткой», спонсор ветеранской программы, ограничила выбор собак. Лу терпеливо ждала, надеясь на лучшее, но в конце концов наплевала на ограничение и выбрала другое животное. Она рискнула финансированием, а возможно, и самой программой, чтобы дать Эндрю собаку, которая ему была нужна.