В свободное от работ время мы патрулировали ветхие окрестные деревушки и бескрайнюю плоскую пустыню; обычно отправлялись девять человек на трех «Хаммерах». Это напоминало американский Дикий Запад. В свое время Саддам издал приказ, предписывавший в любого, кто окажется менее чем в 40 километрах от границы, стрелять без предупреждения. Поэтому в городках, выросших вокруг КПП в последние годы его правления, мужчины составляли 90 % населения, контрабандисты — 60 %, а уж вооружены были все 100 % — поголовно. Врать не буду, было страшновато. Помню, когда мы прочесывали пустыню в поисках контрабандистов на пикапах, мой пулеметчик, младший сержант Эрик Пирси, всякий раз высовывался из-за своей орудийной башенки и вопил:
— И-хааа, ударная группировка Луиса Монталвана вышла на охоту, трепещите, бедуины!
Мы обнаружили множество маленьких тайников с оружием и боевой техникой, например под стогом сена в бедуинском лагере нашли пять новехоньких АК-47, но по большей части патрулирование было крайне напряженной и малопродуктивной работой. Жители деревень (большинство входило в преступные контрабандистские синдикаты) были слишком умны, чтобы прятать оружие и прочие стоящие вещи в домах.
Я знал: самое главное для нас — установить контроль над КПП, сочетавшим в себе таможню, центр паспортного контроля и полувоенную базу посреди главной дороги в двух шагах от иракской границы. В теории КПП должны были заведовать наши союзники из правительства Ирака, но на практике его контролировали главы родов суннитов из Рамади, почти наверняка поддерживавшие зарождавшийся мятеж. Здесь заправлял чиновник из Рамади. Все, даже я, звали его «мистер Валид»; все местные полицейские и должностные лица принадлежали к его клану. Это мало чем отличалось от мафии, и работали они не во имя идеи, а ради наживы, но это неважно, потому что их деятельность в любом случае подрывала стабильность в Ираке.
Моей целью, как начальника района, было изменить баланс сил возле переправы: отослать домой или арестовать коррумпированных чиновников, поставить на их место честных, заручиться поддержкой бедуинов и помешать контрабандистским операциям в подконтрольной зоне. Для этого мы применяли как мягкие, так и жесткие методы. Мои люди останавливали грузовики, прошедшие проверку Иракской таможенной службы и полиции. Если находили контрабанду, виновными объявляли чиновников. Выезжали на совместное патрулирование и настаивали на конфискации. Арестовали Абу Метеаба, в среде американских военных известного как «Тони Сопрано [6]западного Аль-Анбара». Он вел себя тихо, хотя у него в подчинении было немало боевиков, но потом мы нашли сложенные за его домом сотни контейнеров с предметами первой необходимости (принадлежали они армии США). Эти наборы должны были привнести некоторый комфорт в жизнь американских военных, мучимых изматывающей жарой Междуречья. Абу Метеаб не собирался отправлять эти контейнеры, пока США не заплатят «пошлину» за их транспортировку из Аль-Валида.
А еще мы взялись за бензоловых махинаторов. В Аль-Валиде это была самая мерзкая спекуляция. Бензол, который в Ираке используют вместо бензина, по закону бесплатный. Его поставляют на одобренные правительством заправки, в том числе и на бензоколонку в Аль-Валиде, для дальнейшего распределения среди населения. Но в Аль-Валиде станция всегда была закрыта. Бензол переливали со станции в бочки и продавали на черном рынке у обочины, часто прямо против этой заправки.
Пожалуй, торговля бензолом ярче всего олицетворяла всю глубину коррупции в Аль-Валиде. Я не мог такого потерпеть. По моему приказу всех уличенных в торговле бензолом арестовывали. Топливо конфисковали, а пластиковые бочки спекулянтов дырявили ножом. Преступников часто ставили перед воротами нашего опорного пункта (так мы могли за ними присматривать), и там они заливали бесплатный бензол в тысячи грузовиков и легковушек, каждый день проезжавших через Аль-Валид. В конце концов нам пришлось реквизировать гигантский бак для хранения конфискованного бензола. И для преступников, и для населения он стал символом того, что мы всерьез решили обеспечить иракцам законную и доступную по средствам жизнь.
Одним из мягких методов было общение с местными жителями. Белый взвод отправили в Аль-Валид без переводчика — ужасный недосмотр, ведь в этом стратегически важном пункте доверие нужно было заслужить в долгих беседах за чашкой чая с молоком и специями. К счастью, вскоре после нашего прибытия таможенный инспектор по имени Али вызвался помочь нам. Без него у нас ничего бы не вышло. Благодаря Али мы смогли общаться с иракцами на КПП — и я верил, что он не искажает смысл при переводе. С ним и младшим сержантом Эриком Пирси (моим пулеметчиком и моей правой рукой) мы ходили на поздние встречи с сановниками и главами кланов — это традиционный знак уважения, иначе мы не добились бы поддержки. Эти встречи были официальными, но проходили в непринужденной обстановке. Мы засиживались до поздней ночи, выкуривали табака и выпивали чая намного больше, чем может выдержать человеческий организм. Наши посиделки были возможностью достичь компромисса и нестандартно повлиять на ситуацию. Часто с этих встреч я уходил, когда над пустыней занимался рассвет, и призыв на утреннюю молитву в мечеть рядом с КПП (единственное нормальное здание в радиусе 80 километров) красиво раскатывался над бескрайними просторами. Уходил я смертельно уставший, но с четким ощущением, что за восемь часов беседы я добился большего, чем за восемь последних патрулей.
Поначалу я встречался с мистером Валидом; он был столь же общителен и дружелюбен, сколь и продажен. Но когда этот господин понял, что мы не собираемся поддерживать старую порочную систему, а как раз наоборот, вознамерились ее разрушить, разговоры ему наскучили. Мы стали общаться с другими иракцами, в том числе с подполковником Имадом, недавно заступившим на службу командиром батальона пограничников. В армии Саддама он дослужился до майора, но это был достойный человек. Шейхи в Рамади были недовольны нашим сотрудничеством (особенно после того, как Имад начал всерьез противодействовать коррупции), поэтому направили в Аль-Валид непрерывный поток новых командующих, чтобы сместить Имада.
Сначала мы были вежливы, но примерно через месяц нам это надоело.
— Уезжайте немедленно, — сказал я этим чужакам, демонстрировавшим «рекомендательные письма» и политиканские улыбки, — или я вас арестую. Вы не подорвете авторитет подполковника Имада и не помешаете нашей работе на благо государства и народа Ирака.
Но настоящей нашей находкой был Махер Тиэб Хамад, младший офицер иракской полиции, который вполне сносно болтал по-английски (нахватался из фильмов) и часто шутил о том, как переедет в Лас-Вегас и заживет на широкую ногу. Махер был родом не из Рамади, так что он не состоял в мафиозном клане и, как многие иракцы, в свержении Саддама видел возможность положить конец 20-летней коррупции, которая сильнее даже, чем жестокость Хусейна, разъедала саму плоть иракского общества с тысячелетней историей. После того как мы завоевали доверие Махера, он стал частенько приглашать моих ребят покурить яблочного табака и обсудить тактику. Он рассказывал нам о привычках и нравах продажных чиновников или говорил:
— Не волнуйтесь, этому можно доверять, он хороший человек.
Тогда первая волна репрессий была на пике, Саддама еще не схватили, и для такого открытого сотрудничества с американцами требовалось немалое мужество. Когда Махер в первый раз повел нас в дозор по пустыне, чтобы не узнали, он надел «шема» — традиционный арабский головной убор, прикрывающий лицо. Он показал нам водопроводную трубу, где контрабандисты и заграничные сторонники врага хранили оружие. Там мы обнаружили 24 реактивные гранаты, 6 осколочных, 4 «калаша», 3 пулемета и 1800 патронов. От нашего КПП до тайника было меньше двух километров, и этого запаса хватило бы на то, чтобы разрушить скромную оперативную базу и нанести серьезный урон нашему небольшому взводу.
