— А мне понравилось, жаль, что вы не прочитали до конца. Когда-то мы специально ходили на вечера поэзии. Очень любили бывать в ЦэДээЛ. Боже, как давно это было! — Варвара Семёновна грустно посмотрела в окно, словно там можно было увидеть утраченную эпоху.

— Депрессия — это надолго? — поинтересовался Михаил Иванэвич у Павла. — Хотя на счет бренного и рук я не очень поверил, — весело подмигнул он Словцову, кивая в сторону Веры. Мол, держишься же, ещё как держишься.

Павел искренне смутился:

— Да… В стихах хочется выглядеть лучше, чем есть на самом деле. Стремление к идеалу — хоть это и банально.

— Ну, а насколько у нас депрессия? — не унимался Михаил Иванович.

В таких случаях обычно отвечают «как фишка ляжет» или «фиг его знает» в зависимости от хмари на душе, но Павел улыбнулся и, выразительно посмотрев на Веру, ответил:

— Почти здоров.

— Ну и какие планы сейчас?

— Сейчас? Сейчас я мечтаю о таком же тихом счастье, которое я вижу здесь.

— Ой, — всплеснула руками Варвара Семёновна, — а мы, между прочим, ссоримся, спорим, кто из нас раньше умрёт.

— Мама, ну нельзя же так, — испугалась Вера.

— Вера, ну не при твоём фатализме делать мне замечания. Ничего страшного. Все там будем.

— Эх, говорил я Гоше, не лезь ты в эту дрянь, полно работы за границей было, пристроил бы его. Нет, полез на рожон, — вздохнул генерал, — сейчас бы я внуков нянчил.

— Но он бы не встретился со мной, — тихо возразила Вера. — И фатализм всё равно как-то присутствует в жизни каждого. Мы встретились на кладбище, там же и расстались…

— М-да… — неопределенно согласился Михаил Иванович.

— А мы недавно проведывали маленького Георгия, — сообщила Варвара Семёновна, — вроде смышлёный растёт. Но упря-я-мый!

— Есть в кого, — констатировала Вера.

— А ты Вера прекрати сыпать мне на карточку деньги. Нам с Михаилом Ивановичем хватает. Что за растраты? Не нужно мне столько! Пенсию всё же получаю.

— Мама, я знаю, что ты обошлась бы и пакетом молока в день с коркой чёрного хлеба. Но почему я не могу тебе помочь? Что в этом плохого?

— А, — отмахнулась Варвара Семёновна, — у меня мертвым грузом лежат. Ну, пусть. Тебе же на чёрный день останутся.

Михаил Иванович, между тем, принёс огромный семейный фотоальбом. Сел поближе к Павлу.

— Хочешь увидеть Веру в подвенечном платье?

— Очень.

— Моих фотографий тут, правда, мало, служба не позволяла в объектив лезть. Это теперь нас всех рассекретили, в телевизор пустили. По старым-то временам ездил бы я на неприметной «шестерке», а не на своем ЗИСе. Но кое-что из тех времен есть.

Действительно, фотографии Михаила Ивановича встречались весьма редко. С маленьким Георгием была в основном его мать — Злата Матвеевна. Пока Варвара Семёновна с Верой шептались о чём-то своём, Павел с писательским интересом листал страницы чужих жизней. Но дойдя до свадебных фотографий замер.

— Ревнуешь? — насторожился Михаил Иванович.

— Нет, это нелепо, — честно ответил Словцов, он не мог избавиться от наваждения, что уже видел Георгия Зарайского, но и говорить об этом генералу не хотел, — просто интересно.

— Красивая пара… Веруня такая лёгкая, воздушная… — Было не понятно, кого больше любит Михаил Иванович — сына или невестку.

А Павел никак не мог избавиться от чувства вторичности. Теперь уже ему казалось, что сегодняшний день повторяется. Он нашёл возможность задержаться на портретной фотографии Георгия, будто прислушался к разговору женщин. Сам же терзал память, пытаясь отыскать в ней место для Георгия Зарайского. Но коридоры и нити сознания упрямо разбегались, уводя во мрак, и мигавшая искра уверенности в том, что он встречал где-то этого человека, поглощалась этим мраком.

Он так и ушёл из этого гостеприимного дома со странным осадком на душе. Вроде бы очередные смотрины прошёл, как лёгкий экзамен, а в фотоальбоме осталась заноза его взгляда. Хотел спросить у Веры, в каких городах приходилось бывать Георгию, но воздержался. Может, всё-таки больное воображение или ложная память? Зато не удержался от другого: как только они вошли в лифт дома Сивцева Вражка, он притянул к себе Веру. Она не сопротивлялась. Напротив, под воздействием коньяка движения её стали резче обычного, а страсть не пряталась в рамки принятого поведения или возраста.

Очнулись они уже в спальне с камином. К нему, в итоге, и перебрались. На полу лежала медвежья шкура, на которой они разместились. Вера сварила кофе, себе наболтала какой-то коктейль, и, тихо разговаривая, они смотрели на театр огня, голые и первобытные. Огненные блики плясали и скользили по Вериному телу, заставляя Павла завидовать им и любоваться.

— Вера, ты хоть знаешь, насколько ты прекрасна? — избито, но честно спросил Павел. — Я наивно полагал, что женское тело никогда уже не заставит меня содрогаться от страсти, как школьника перед первым поцелуем.

— Надеюсь, что во мне есть ещё что-нибудь, кроме оболочки? — шутливо ревновала к своей душе Вера.

— В тебе есть всё! — подхватил её тон Павел. — И мне хочется это всё без остатка. Ох, не сойти бы с ума…

— Па, а давай завтра посетим одно злачное место?

— ? — недовольно сморщился Павел, что означало одновременно «какое и зачем».

— Есть один ночной клуб, там, конечно, тривиальная богемная тусовка. От воротил шоубизнеса до депутатов. Простые смертные, чтобы попасть туда, выстаивают длинную очередь и проходят жёсткий фейс-контроль.

— Жуть как не люблю этих тусовок, — Словцов мгновенно растерял весь налёт романтики и скис. — Зачем нам это?

— Я чаще бывала только в финансовых клубах, этакие — по интересам, а в этот у меня есть, что называется, элитный пропуск. Без тебя бы не пошла… А так — надо — время от времени…

Павлу захотелось сказать, что тем самым Вера превращается в среднестатистическую обывательницу. «Позырить», вспомнил он детское слово и улыбнулся. Он и без «позырить» представлял себе атмосферу подобного заведения.

— А стриптиз там есть? — шутливо спросил он.

— Тебе домашнего мало? — так же шутливо ответила Вера. — Но, мне говорили, что там и стриптиз и даже элементы цирка.

— Ну, положим, нынче вся жизнь — цирк. Если гимнастки в полёте или в прыжке раздеваются, пойду.

— Просто надо узнать, сколько это стоит, — пожала голыми плечами Вера.

Она подтянула к плечам колени, обняла их и стала смотреть на огонь. Павел вновь залюбовался Верой и устыдился своего упрямства.

— Вер, куда скажешь, туда и пойдём, в конце концов, я на работе. Опять же, может пригодиться. Какие-никакие — впечатления.

— Но ты же не хочешь идти?

— С тобой? Хоть куда! Хоть по Дантовым кругам ада. Сейчас я живу одним единственным днём, и следующему я рад только в том случае, если в нём есть ты.

— А герои твоего романа?

— Аналогично. Только мой герой не верит в безоблачное счастье.

— Печально.

— Кто-то давно сказал, что в книге читателя держат три главных интриги: смерть, страх и любовь. И все они всегда ходят бок о бок. Это уже я от себя добавляю. В жизни, в сущности, не иначе.

— Но в нашем случае нет банального любовного треугольника!

— Кто знает?

— Хромов дал мне вольную, — ухмыльнулась Вера. — Он, между прочим, не такой уж плохой человек.

— А я так и не думал.

— Значит, нам никто не мешает.

— Кто знает? — ещё раз повторил Павел.

Ему захотелось озвучить в романе фотографию из альбома, но он ещё не мог уловить в себе — что с ней делать. Мысленно поместил фотографию в огонь камина, но она не горела…

Входа было два. В один всасывалась длинная говорливая кишка плебса, жаждущего хлеба и зрелищ, к другому подкатывали на лимузинах патриции. Михаил Иванович высадил Веру и Павла у второго. Вера в вечернем платье из какого-то отливающего фиолетовым мерцанием ультрасовременного материала и наброшенном на плечи манто, Павел в только что купленных иссиня чёрном костюме и кашемировом пальто. Правда, галстук Вере на него напялить не удалось. «Одежда Иуды!», отрезал он, а над бабочкой вообще захохотал. Потому остановились на тёмно-синей сорочке с огромным воротником: по принципу: такой фасон. В любом случае, Вера своей работой над имиджем Павла осталась довольна. А от самой Веры в вечернем платье, которое подчёркивало не только преимущества её фигуры, но и врождённую женственность, коей так не хватает многим современным женщинам, Павел сначала вообще зажмурился. «Может, никуда не пойдём, — шепнул он ей, — парадокс в том, что женщине хочется такое платье надеть, а мужчине поскорее его с неё снять». «Словцов — ты поэт или эротоман?» — притворно удивилась Вера. «Я наёмный комплиментарий», придумал он себе профессию.