Вероника улыбнулась, представив себе сказанное отцом.

— Значит, Дэвид тебе не понравился?

Словцов некоторое время кусал губы, обдумывая ответ. И максимально от него увернулся.

— Главное, что он нравится тебе, но ещё главнее, чтобы это не было ошибкой. Ты ещё настолько молода, что разочарование может стоит очень многого. Иногда — целой жизни.

— Пап, если б была возможность вернуться в прошлое, что ты попытался бы там изменить?

— Пристрелил бы нескольких политиков, рассчитывая на то, что империя останется быть. Наивно, но честно.

— А я думала, ты скажешь о маме.

— Ника, я так её любил, что Ромео и Джульетта могут от зависти отравиться. Но, видимо, во всём нужна мера. В тот момент, когда она стала видеть во мне кого-то другого, не меня, а того, кого хотела видеть, я был не способен измениться, да и не стал бы. Теряя её, я мучался так, как мучаются в последнюю ночь приговорённые к смерти, ибо жизни без неё не мыслил. Но и тут Бог показал мне обратное.

— Я думала, — потупилась Вероника, — что вы поссорились только из-за меня.

— Поссорились — да, — согласился Павел, — но разошлись потому что, как оказалось, жили давно уже в разных мирах. И я переболел этим, как можно переболеть смертью. Один раз. Она, кстати, как раз не видела во мне делателя своей судьбы. Самое странное, что мы прожили вместе самое тяжёлое время, а когда, казалось бы, всё стало налаживаться, мне снова стали платить более-менее пристойную зарплату, когда ты уже выросла, ей потребовалось вдруг нечто большее. Больше того, на что я способен. Ну и, разумеется, я не мог принять твоего шага…

— И сейчас? Ведь ты сам сделал нечто подобное!

— Во-первых, мне сорок, во-вторых, ты в свои семнадцать сделала это раньше меня, и — не спрашивая меня, в-третьих, уж прости мне мою советскую замшелость, я не могу любить страну, которая сделала всё, чтобы моей родины не стало на карте. Ничего личного, только политика. Признаю Штаты великой державой, но на чём и ради чего держится их величие?

— Пап, там живут обычные люди, с точно такими же проблемами, как у нас. С такими же достоинствами и недостатками. И, между прочим, не все из них в восторге от того, что делает их правительство. Дэвид просил уговорить тебя приехать… А, пап?

— Я подумаю…

— Вера Сергеевна сказала, что ты был ранен, лежал в больнице. Почему даже не позвонил?

— Я выбросил свой мобильный. Да и что изменилось бы?

— Больно было?

— Когда ты уехала, было куда больнее. А тут — чепуха. Высунулся в мир богатых, и тут же схлопотал, как творец судьбы…

— Пап, ты неисправим.

— А ты?

— Вся в тебя…

Потом они долго стояли, обнявшись, на выходе из кафе. Павел, прижимая к себе дочь, вспоминал маленькую смышлёную девочку, с которой любил гулять по городу и отвечать на её бесконечные вопросы. Веронике почему-то казалось, что уезжает не она, а уезжает отец. Надолго и далеко. Почти как на войну, и она даже не знает, увидит ли его ещё раз. От таких мыслей Вероника едва сдерживала слёзы. Она вдруг испытала к отцу давно забытую детскую нежность и чувство благодарности, которое скрывала от него последние годы.

«Если Ника — богиня победы, Вероника — это победившая Вера?..», подумал Павел.

Они встретились в метро с тщательным соблюдением конспирации. Сначала вошли в разные вагоны, потом вышли на одной станции, затем перешли на другую линию, постоянно проверяясь: нет ли хвоста, и только потом вошли в один вагон. В последний.

— Вообще-то я не прихожу на личные встречи, если бы не мой долг, — сухо сказал Справедливый, — да и зачем эти шпионские игры?

— За мной запросто может наблюдать эфэсбэ, — ответил Джордж Истмен, — поэтому мутная вода никому из нас не помешает. Ты не выполнил свою часть договора.

— Форс-мажорные обязательства… Я не виноват, что в нашем деле появляются Александры Матросовы.

— Можно было сделать второй выстрел.

— Нельзя, меня бы сразу вычислили. У меня есть свои правила работы. И ещё: вы нарушили правила. Зачем нужен был глупый залп в аэропорту? Уж там-то точно работал не профи.

— Я заплач уза неудачную работу на севере. А в аэропорту… Ну да — не профи… во всяком случае не снайпер, но тоже неплохой стрелок. Просто я не люблю, когда мои планы не выполняются. Итак, я заплач у…

Справедливый выдержал паузу, вглядываясь во мрак тоннеля за окном.

— Для того чтобы я остался должен? — наконец сказал он. — Вы полагаете, что все и вся работают и живут исключительно ради денег?

— А вы работаете по какому-то другому поводу?

— Когда я работаю по вашим коллегам или политикам, я совмещаю приятное с полезным, — бесцветно, но твёрдо сказал Справедливый.

Мистер Истмен посчитал, что неуместное в деловом разговоре лирическое отступление затянулось, и снова вернулся к задаче:

— Ориентиры меняются.

— Да, но не меняются мои правила. Я не работаю с невиновными. Ни при каких обстоятельствах.

— Знаю я, что ты справедливый. Потому и обращаюсь, что не хочу иметь дело с теми, у кого принципов нет. Человек из ниоткуда хочет взять всё, включая мою жену.

— У Джорджа Истмена нет жены, — напомнил Справедливый.

— А ты не должен Джорджу Истмену, ты должен Георгию Зарайскому.

Некоторое время они молчали, переваривая и взвешивая каждый свою часть аргументов и правил. Затем мистер Истмен посчитал, что его собеседнику нечего противопоставить озвученным доводам и, направляясь к выходу, обронил в приказном тоне:

— Информация упадёт на электронный ящик в Интернете.

Справедливый проводил его ничего не выражающим взглядом и снова стал смотреть в окно.

Войдя в кабинет после долгого отсутствия, Вера Сергеевна впервые за всё время почувствовала себя не в своей тарелке. И даже заботливая Клавдия Васильевна с её доскональным отчётом, терпким кофе и экстрасенсорной предупредительностью не вернули её в знакомую колею. Почти пропуская мимо ушей щебетанье секретарши, Вера задумчиво смотрела в окно, пытаясь определить, что же она здесь делает? Что делала все эти годы? Была ли жизнь, которую она считала своей жизнью, собственно, её жизнью? Жизнью Веры Зарайской? Или это было неукоснительным выполнением неписанных норм и правил, которые следует считать обстоятельствами и событиями жизни? Для чего была эта стремительная и беспощадная гонка за прибылью? Для того чтобы оставаться на какой-то из ступеней социальной лестницы и пользоваться определённым для этой ступени комфортом? Но комфорт этот теряется и размазывается в бесконечной суете, ворохе входящих-исходящих бумаг, трезвоне-пиликанье телефонов, нервотрёпке с налоговыми органами, штурмах тендерных комиссий, подкупе чиновников, в мелких и крупных подлостях недобросовестных партнёров и конкурентов, а главное — в какой-то особенно беспросветной тупости нового общественного устройства, когда даже его самые рьяные апологеты не знают чего ждать от завтрашнего дня. Нет, частная собственность это вовсе не плохо, если только человек не становится личной собственностью своей частной собственности. Маммона не требовал денежных подношений, ибо сам был деньгами, он высасывал мозг и душу. Вера знала, современному бизнесмену нельзя ни о чём таком думать, во всяком случае, долго, иначе он перестанет им быть. Просто выпадет из системы. «Бессмысленность любого накопления», вспомнилась философская тирада Павла. «В моём случае — бессмысленность вдвойне, нет детей, оставить некому». Вера глубоко вздохнула и, наконец, заметила, что Клавдия Васильевна замолчала и смотрит на неё настроженно-вопросительно.

— Что-то случилось, Вера Сергеевна?

— Это было давно, я просто вспомнила, — растерянно улыбнулась Вера. — Вот что, Клавдия Васильевна, пусть главбух и экономист подготовят мне отчет за первый квартал, даже в сыром виде, и соедините меня с президентом Ханты-Мансийского банка. Скажете, Зарайская по личному вопросу.