— Он сразу гаснет от такого урагана. Время от времени мы зажигаем его, и каждый раз мой брат отвечает на сигнал.

— Зажгите сейчас. В такие минуты близость друзей всегда поднимает дух, даже если друзья так же беспомощны, как мы сами.

На мачту подняли фонарь, и после нескольких минут мучительного ожидания вдали был замечен ответный огонек, едва различимый сквозь завесу бури. Фонарь теперь поднимали через короткие промежутки, но с каждым разом ответный сигнал вспыхивал все дальше и дальше, пока окончательно не затерялся в ревущей мгле.

— Должно быть, мачта «Пинты» совсем не может нести паруса в такой шторм, — забеспокоился Висенте Яньес. — Наверно, брат решил, что им нельзя идти так близко к ветру, как нам, и увалился больше под ветер.

— Хорошо, пусть уберут фок, — приказал Колумб. — Нашему легкому судну тоже не вынести ярости таких шквалов.

Висенте Яньес вызвал своих лучших матросов и сам пошел присмотреть за исполнением приказа; одновременно руль был повернут так, чтобы каравелла привелась к ветру. Убрать парус было сравнительно несложно — его рея находилась всего в нескольких футах над палубой, — однако сейчас для этого дела требовались люди с крепкими нервами и уверенной рукой. На мачту полезли Санчо и Пепе и справились с этой задачей как истинные моряки.

Теперь каравелла оказалась полностью во власти волн — ветер почти не оказывал на нее влияния, потому что маленькое суденышко с низкими бортами целиком скрывалось от него меж гигантских валов. Если бы движение волн было равномерным, они бы захлестнули судно с кормы, но сама хаотичность волнения избавляла «Нинью» от этой опасности.

Ярость бури достигла предела. Были минуты, когда каравелла мчалась сквозь бушующую мглу, увлекаемая непреодолимой силой, и поворачивалась навстречу волнам то одним, то другим бортом, словно стремясь подставить себя под удар нависших над нею гребней. Лишь бдительность рулевых в такие мгновения спасала «Нинью» от неминуемой гибели. Санчо пускал в ход все свое искусство и силу, стараясь держать судно носом к волнам, и пот катился по его лицу, как будто он вновь очутился под лучами жаркого тропического солнца.

Между тем тревога среди команды нарастала, и наконец матросы сообщили адмиралу, что хотят принести обеты разным святым, чтобы те вызволили их из беды.

Для этого обряда на корме собрались все, кроме рулевых, и приготовились тянуть жребий, кому из них давать обет.

— Все в руках божьих, друзья! — сказал Колумб. — Тут в шляпе, которую держит сеньор де Муньос, столько же горошин, сколько нас всех. Одна из горошин помечена крестом. Кто ее вытянет, пусть обещает совершить паломничество к святой Марии Гвадалупской с пятифунтовой свечой в руках. Я среди вас самый большой грешник, а кроме того, ваш адмирал, поэтому я и буду тянуть жребий первым.

С этими словами Колумб опустил руку в шляпу, достал горошину, и при свете фонаря все увидели на ней маленький крестик.

— Хорошо, сеньор, — сказал один из кормчих, — обет принят. Но теперь бросьте горошину обратно, и пусть кто-нибудь другой совершит паломничество потруднее — к нашей богородице Лореттской: такое паломничество стоит двух других!

В минуты опасности у простых моряков всегда пробуждаются религиозные чувства, а потому это предложение было встречено одобрительно. Адмирал не стал возражать, и на сей раз меченая горошина оказалась у некоего Педро Вилья, матроса весьма посредственного и далеко не набожного.

— Придется тащиться в эдакую даль! note 93 — сразу начал роптать будущий пилигрим. — Такая прогулочка станет недешево. Поистратишься!

— Об этом не думай, Педро, — успокоил его Колумб. — Расходы я беру на себя… А ночь-то становится все страшнее — слышите, Бартоломе Ролдан?

— Слышу, сеньор адмирал! Не по душе мне этот выбор, хотя жребий как будто предназначается свыше. Ну какой из Педро паломник! Лучше уж отслужить торжественную мессу в нашей церкви Санта Клары Могерской да ночь простоять на молитве — поможет куда лучше всех этих прогулок!

Матросы из Могера дружно поддержали своего земляка и решили тянуть жребий в третий раз. Снова горошина с крестом досталась адмиралу; однако буря не утихала, и каравеллу швыряло все сильнее, грозя перевернуть.

— У нас слишком облегчен трюм! — крикнул Колумб. — Слушайте, Висенте Яньес! Попытаемся наполнить пустые бочки забортной водой. Дело трудное, но рискнуть стоит. Пусть их осторожно спустят под брезент и установят вдоль киля. Да пошлите туда людей посмекалистее, чтобы вода вместо бочек не оказалась в трюме!

Понадобилось несколько часов напряженной работы, чтобы выполнить этот приказ. Особенно трудно пришлось тем, кто наполнял бочки: кругом бушевали разъяренные волны, каравеллу то и дело захлестывало, но попробуйте при таком волнении влить хоть каплю воды туда, куда вам нужно!

В конце концов упорство и терпение победили. Еще не начало светать, когда множество пустых бочек было уже наполнено морской водой и спущено в трюм, что сразу увеличило остойчивость каравеллы.

Под утро хлынул проливной дождь. Ветер сменился с южного на западный, однако почти не утратил своей силы. Несмотря на это, Колумб приказал снова поставить фок, и «Нинья» понеслась через бушующее море на восток.

Когда совсем рассвело, погода немного улучшилась. «Пииты» нигде не было видно; на «Нинье» почти все были уверены, что она пошла ко дну. Облака чуть-чуть разошлись, и странный призрачный свет залил все еще грозный, рычащий океан, покрытый хлопьями белой пены. Но волны постепенно становились все ровнее, и вскоре матросы были избавлены от необходимости держаться за леера из опасения, что их внезапно смоет за борт. К фоку прибавили еще несколько парусов. Как только скорость каравеллы увеличилась, она стала еще остойчивее, начала лучше слушаться руля и наконец смогла лечь на нужный курс.

Таково было положение утром 15 февраля. Вскоре после восхода солнца с марса раздался радостный крик: «Земля! ». Следует упомянуть, что земля была замечена прямо по носу — так точно адмирал проложил курс и так уверенно определил свое положение на карте. Но что это была за земля? Кормчие и матросы терялись в догадках. Одни утверждали, что это Европа, другие думали, что Мадейра, и только Колумб уверенно заявил, что перед ними Азорские острова.

С каждым часом расстояние между долгожданным берегом и каравеллой все уменьшалось, когда вдруг ветер изменился и подул прямо от острова. Весь долгий и трудный день маленькое судно боролось со штормом, стараясь пробиться к желанной гавани, но крупные волны и встречный ветер делали продвижение мучительным и почти невозможным. К вечеру, когда солнце скрылось в тяжелых зимних облаках, остров все еще оставался на ветре, и добраться до него до наступления темноты нечего было и думать. Часы проходили за часами, а «Нинья» и во тьме продолжала стремиться туда, где была замечена земля. Все это время Колумб не покидал своего поста: ему казалось, что судьба его открытий висит на волоске. Дон Луис был спокойнее, однако, по мере того как решающий для всей экспедиции час приближался, его тоже начали одолевать сомнения.

Когда взошло солнце, все бросились осматривать горизонт, но, ко всеобщему разочарованию, земли нигде не было видно. Кое-кто решил, что это вообще был обман зрения, и лишь адмирал уверенно сказал, что они в темноте прошли мимо острова, и, приказав изменить курс, повернул на юг. Не прошло и двух часов, как земля снова показалась, на сей раз далеко за кормой, где никто не ожидал ее увидеть. Каравелла еще раз изменила курс и пошла к острову, борясь с волнами и сильным ветром. Снова наступила ночь, и земля опять потонула во мраке.