— Не стоит говорить, действительно это пустые слова. Мы занимаем слишком различное положение, нас разделяет такая пропасть, что мы, наверно, никогда не сможем даже встретиться, да и нет у меня таких заслуг, чтобы она могла забыть о своей знатности и гордом имени.

— Значит, вы ее имя знаете?

— Знаю, святой отец. Я думал о донье Марии де Лас Мерседес де Вальверде, когда услышал ваше оскорбительное предположение. Но, может быть, вам самому посчастливилось узнать эту прославленную красавицу?

— Да, я знаю эту девушку, — ответил настоятель. — Когда я последний раз был в Гранаде, королевский духовник заболел, и я сам ее исповедовал, так же как и донью Изабеллу. Действительно, она достойна своей царственной госпожи, но ваше восхищение этой благородной девушкой похоже на преклонение перед красотой небесной звезды. На что вы надеетесь?

— Как знать, святой отец! Если наша экспедиция будет успешной, все мы добьемся почестей и высоких чинов. А чем я хуже других?

— Почестей вы, может быть, и добьетесь, да только донья… Но тут францисканец словно подавился, потому что едва не выдал тайну исповеди. Он-то хорошо знал тревоги и сомнения Мерседес, главной причиной которых была любовь к Луису! И именно он с благочестивым лукавством, может быть, сам того не подозревая, подсказал ей мысль, как обратить пристрастие ее возлюбленного к бродяжничеству на пользу дела и на благо их взаимной любви. Воспоминания о чистой страсти девушки были настолько живы, что Хуан Перес чуть не проговорился, и только долг и многолетняя привычка вовремя удержали его, а то, что успело сорваться с языка, показалось францисканцу вполне безобидным.

— Судя по словам сеньора Алонсо, вы немало странствовали, — продолжал он после минутного молчания. — Вам никогда не доводилось встречать, сын мой, некоего дона Луиса де Бобадилья, кастильского рыцаря, который также носит титул графа де Льера?

— Я его мало знаю, и мне нет дела до его титулов, — спокойно ответил Луис, решив показать францисканцу, что этот разговор ему совершенно безразличен. — Но видеть я его видел. Взбалмошный, дерзкий юнец, хорошего от него не жди!

— Боюсь, вы недалеки от истины, — подхватил Хуан Перес, печально покачивая головой. — А ведь говорят, что он доблестный воин, самый искусный во всей Испании. Какая жалость!

— Гм, может быть, может быть, — пробормотал Луис, чувствуя, что у него начинает першить в горле. — Но какой толк от доблести при таком скверном нраве? О нем редко кто отзывается с похвалой, об этом юном графе де Льера.

— Я думаю, он совсем не таков, каким кажется, — возразил простодушный монах, все еще не подозревая, с кем он говорит. — И я знаю людей, которые хвалят его… да что там хвалят — которые готовы отдать за него жизнь и душу!

— Святой отец! Назовите мне хоть одно или два имени! Кто эти люди? — воскликнул Луис с такой горячностью, что францисканец вздрогнул.

— А почему я должен их называть именно вам, мой юный сеньор?

— Потому… потому что… по многим причинам, самым возвышенным и самым важным! Во-первых, я молод, как вы сами видите, а для юноши добрый пример лучше всякого наставления. Во-вторых, я сам питаю некоторое пристрастие к бродяжничеству, и мне будет полезно узнать, как другие справляются с этим недостатком. И, наконец, сердце мое успокоится, если… Впрочем достаточно и двух причин, а какая вам больше нравится, выбирайте сами!

Хуан Перес был добрым христианином, образованным священником и ученым с широкими взглядами, но в мирских делах и страстях человеческих он разбирался не лучше наивного ребенка. Однако он был все же не настолько прост, чтобы не заметить странного поведения своего собеседника и не уловить некоторых необычных подробностей. Первое подозрение возникло у него, когда Луис упомянул полное имя нашей героини. Затем настоятель направил разговор по избранному им руслу, и вскоре загадка начала проясняться.

— Послушайте, юный сеньор, — воскликнул настоятель. — А вы… вы не дон Луис де Бобадилья?

— Раз уж вы догадались, святой отец, я не стану отпираться! Да, я тот, чье имя вы назвали, и я решился отправиться в это плавание, чтобы завоевать любовь Мерседес де Вальверде.

— Я так и думал. И потому, сеньор, мне прискорбно, что вы можете подумать о нашем бедном монастыре хуже, чем он того заслуживает. Разрешите мне приказать послушникам, чтобы они подали вам хоть какое-нибудь угощение и освежающее питье!

— Простите меня, святой отец, Педро де Муньос, или, если угодно, Педро Гутьерес, не голоден. Но теперь, когда вы меня знаете, у вас нет причин не говорить со мной о донье Мерседес?

— Именно теперь, когда я вас узнал, сеньор граф, у меня для этого еще больше причин, чем раньше, — с улыбкой возразил Хуан Перес. — Ваша уважаемая и добродетельная тетка, маркиза де Мойя, сама могла бы предоставить вам полную возможность добиваться руки очаровательной девушки, но раз она проявляет в этом деле осмотрительность, священнику вмешиваться не пристало.

Это объяснение послужило началом долгой и откровенной беседы, но теперь достойный настоятель был настороже и больше не выдал никаких тайн; он только старался внушить юноше уверенность в себе и всячески одобрял его решение связать свою судьбу с судьбой Колумба.

Тем временем великий мореплаватель продолжал обсуждать договор со своим новым соратником. И когда наконец они вышли из кельи, где велись переговоры, Луис и настоятель узнали, что Мартин Алонсо Пинсон присоединяется к экспедиции и даже согласен взять на себя командование одной из каравелл.

Слух о том, что Мартин Алонсо Пинсон решил отправиться вместе с Колумбом, мгновенно облетел весь Палое. Теперь желающих принять участие в плавании было более чем достаточно: пример одного известного и уважаемого в округе человека подействовал на местных моряков куда вернее всех приказов королевы и ученых объяснений Колумба. Мартина Алонсо они знали давно и привыкли считаться с его словами. За ним они шли слепо, целиком полагаясь на его опыт, в то время как сухие приказы пусть даже почитаемой, но незримой государыни вызывали у них мысль не о выгодном предприятии, а о суровых наказаниях. Что же касается Колумба, то, хотя его достойный вид и серьезность производили на матросов благоприятное впечатление, за спиной о нем судачили в Палосе точно так же, как раньше при королевском дворе в Санта-Фе.

Семья Пинсонов принялась за снаряжение экспедиции с усердием людей, привыкших скорее исполнять, чем рассуждать. Многие из них приняли в этом деле самое непосредственное участие; один из братьев Мартина Алонсо, Висенте Яньес, тоже бывалый моряк, принял на себя командование каравеллой, другой согласился плыть кормчим note 43 . Короче говоря, за месяц, истекший после встречи Колумба с Пинсоном, для экспедиции практически было сделано гораздо больше, чем сам мореплаватель сумел сделать за семнадцать долгих лет, хотя отдавал этому предприятию все свое время, силы и мысли.

И все же, несмотря на помощь Пинсонов, снаряжение судов экспедиции встречало упорное противодействие. У этой семьи были не только друзья, но и враги, и вскоре, как это часто бывает, население маленького городка разделилось на две партии, одна из которых трудилась ради осуществления планов великого мореплавателя, а другая всячески им препятствовала.

По приказу двора была конфискована для Колумба каравелла, и владельцы ее возглавили враждебную партию. Многие матросы, по обычаю тех времен, тоже были завербованы насильно для участия в необычайном и таинственном путешествии, и, разумеется, все их друзья тотчас примкнули к числу недовольных. С каждым днем на судах обнаруживалось все больше упущений и значительных недоделок, а когда вызывали рабочих, чтобы их устранить, те отказывались что-либо делать. Чем ближе подходил день отплытия, тем яростнее разгоралась эта скрытая борьба. Пинсоны с горечью убеждались, что даже те, кто добровольно изъявил желание испытать свое счастье, начали колебаться, а некоторые попросту сбежали.