— Будем надеяться, — ответил Колумб. — А вот и доказательство, что наши надежды не напрасны! — добавил он. — Я вижу, сеньор Мартин Алонсо пожаловал к нам, и в немалой спешке!
Мартин Алонсо Пинсон, чье имя уже знакомо читателю, был одним из тех, кто оказал генуэзцу немалую помощь в осуществлении его грандиозного замысла. Он вошел в келью взволнованный и озабоченный, как это сразу подметил зоркий глаз Колумба. Бедный настоятель Хуан Перес окончательно перестал что-либо понимать, когда его прославленный земляк сначала приветствовал какого-то Педро и лишь затем адмирала и его самого. Но францисканец так и не успел выразить свое негодование по поводу столь явного нарушения приличий, потому что Мартин Алонсо заговорил первым, да так горячо, что монах сразу понял — гость явился сюда не с дружеским визитом, а по важному делу.
— Я вне себя, сеньор адмирал! — начал Мартин Алонсо. — Упрямство моряков Палоса, не желающих выполнять приказ королевы, ни на что не похоже! Я сам житель этого города и один из тех, кто всегда со вниманием прислушивался к вашим словам о западном пути в Азию, хотя и не во всем с вами соглашался. До сих пор я не знал, как далеко зашло преступное неповиновение моих сограждан, пока не встретился в дороге со своим старым знакомым, доном Педро, то есть, я хотел сказать, сеньором Педро де Муньосом, здесь присутствующим. Он хоть и приехал издалека, однако сразу разглядел все козни смутьянов, которые затевались у меня под носом. Но, сеньор адмирал, вы-то должны знать, из какого теста слеплены люди! Говорят, они разумные существа, а вместе с тем лишь один из ста дает себе труд над чем-либо поразмыслить. Поэтому можно будет легко склонить многих на вашу сторону, да так, что сами они ничего не заметят.
— Поистине это справедливо, — вставил настоятель. — Человек — животное, способное понимать и усваивать, но зачем ему еще думать и размышлять? И богу неугодно, и церкви накладно! Делами церковными занимается духовенство, так что неразумным и невежественным людям незачем над этим ломать голову. Так же и в мореходстве: лучше на корабле иметь одного кормчего, чем сотню. И, хотя человек создан существом разумным, в жизни людям гораздо чаще приходится повиноваться, не размышляя, нежели размышлять, не повинуясь. — Все это верно, святой отец и добрый мой сосед, во всяком случае в Палосе никто с вами не станет спорить. Кстати, раз уж об этом зашла речь, должен сказать, что больше всего препятствий на пути сеньора адмирала нагородила ваша церковь! Каждая старуха на паперти вопит, что земля не может быть круглой, что это, мол, ересь, несовместимая со священным писанием. И, если уж говорить всю правду, их в этом поддерживают многие послушники из вашего монастыря. Конечно, что спросишь со старой женщины, которая всю жизнь провела в долине и ни разу не взбиралась на вершину горы! Даже мне, моряку, избороздившему океан, и то нелегко было бы поверить, что земля круглая, если бы мы не видели сотни раз, как над горизонтом сначала появляются верхушки матч или же кресты церквей, хотя верхние паруса много меньше самих каравелл, а кресты — храмов. Но у нас, у моряков, свой способ убеждать людей, а у священников — свой, так что, пока я буду вколачивать в головы матросов Палоса более здравые мысли, вы досточтимый отец настоятель, пустите в ход свое духовное влияние, чтобы урезонить женщин, а заодно приструните вашу слишком ревностную братию!
— Если я вас правильно понял, сеньор Пинсон, вы всерьез заинтересовались моим предприятием и хотите принять в нем прямое участие?
— Совершенно справедливо, сеньор адмирал. Разумеется, если мы сговоримся насчет условий, как вы сговорились с нашей государыней доньей Изабеллой. Я уже беседовал с доном… Я хотел сказать, с сеньором Педро де Муньосом… Что за пристрастие к титулам! Чего доброго, оно у меня еще перейдет в опасную привычку!.. Так вот, я уже говорил с ним об этом, и, когда узнал, что даже такой рассудительный юноша собирается последовать за вами, это настолько меня воодушевило, что и я решил принять участие в вашей экспедиции. Мы с сеньором де Муньосом немало поплавали вместе, и я буду только рад еще раз побывать в такой славной компании!
— Это радостная весть, Мартин Алонсо! — воскликнул настоятель. — Благослови господь тебя и всех, кто решится вместе с тобой на сей доблестный и благочестивый подвиг! В Палосе, сеньор адмирал, поддержка Пинсона значит куда больше покровительства короля и королевы, ибо если они — наши государи, то он для здешних моряков — сам император, и слово его — закон. Теперь я не сомневаюсь, что с каравеллами задержки не будет!
— Раз уж вы действительно решили принять участие в нашей экспедиции, сеньор Мартин Алонсо, — с достоинством сказал Колумб, — то, уж конечно, обдумали и свои требования, Вы принимаете те условия, которые я вам уже предлагал?
— Принимаю, сеньор, хотя денег в наших кошельках сейчас меньше, чем во время нашего первого разговора. С этим могут возникнуть трудности, а обо всем остальном, я думаю, мы с вами быстро договоримся.
— Что касается восьмой части расходов, которую я по договоренности с королевой взял на себя, то теперь это не столь существенно: я надеюсь найти иной источник средств, — при этих словах Колумб невольно взглянул на мнимого Педро, а Мартин Алонсо многозначительно хмыкнул, уловив его взгляд — Гораздо больше меня смущают упрямые и нерадивые матросы, убедить которых сможете только вы. Пойдемте в соседнюю келью и обсудим все пункты договора, пока отец настоя гель побеседует тут с нашим юным гостем.
Францисканец не стал возражать, и Колумб с Пинсоном удалились, оставив Хуана Переса и нашего героя одних.
— Итак, вы серьезно решили сопровождать адмирала в этом великом путешествии, сын мой, — проговорил настоятель, пристально разглядывая Луиса, на которого раньше не обратил особого внимания. — С виду вы больше похожи на молодого придворного. Придется вам отвыкать от своих широких замашек — наши каравеллы для них слишком тесны!
— Я плавал на пинассах, галерах, караках, фелюгах, фустах, каравеллах note 42 и прочих судах, святой отец, и сумею вести себя при адмирале, как если бы он был самим доном Фердинандом Арагонским или недавно свергнутым со своего трона Боабдилом Гранадским, напрасно погубившим своих всадников в сражениях с нашими рыцарями.
— Все это громкие, заносчивые слова, сын мой, но должен вас предостеречь: на генуэзца они не подействуют. В нем есть нечто такое, что позволяет ему сохранять достоинство даже в присутствии самой доньи Изабеллы!
— Вы знаете нашу королеву, святой отец? — живо спросил Луис, снова позабыв о своей роли и обличий.
— Я знаю ее возвышенные мысли и чистую душу, потому что был ее исповедником. Конечно, все кастильцы ее любят, но никто не знает этой благочестивой государыни и превосходной женщины так хорошо, как ее духовный наставник.
Дон Луис кашлянул, поиграл рукоятью своей шпаги и наконец спросил о том, что его интересовало больше всего:
— Скажите, святой отец, а вам не приходилось исповедовать одну девушку, любимицу королевы, чья душа не менее чиста, чем душа самой доньи Изабеллы, за это я готов поручиться!
— Сын мой, ваш вопрос доказывает, что вам сначала не мешало бы поучиться в Саламанке или хотя бы ознакомиться с обрядами и установлениями нашей церкви, прежде чем пускаться в столь богоугодное плавание, как это. Разве вы не знаете, что нам запрещено выдавать тайны исповеди или делать сравнения между исповедующимися? Я уж не говорю о том, что донью Изабеллу ни с кем нельзя сравнивать, ибо она — образец благочестия для всех кастильцев. А та девушка, о которой вы говорите, может казаться людям весьма добродетельной, но в глазах церкви быть закоренелой грешницей.
— Хотел бы я перед отплытием из Испании услышать подобные слова от Гусмана или Мендосы или от кого-нибудь еще, кто не выстригает тонзуры, как вы, святой отец! — взорвался дон Луис.
— Вы слишком вспыльчивы и невоздержанны, сын мой, и говорите пустые слова, — возразил настоятель. — Ну что вы можете сделать, даже если услышите то же самое от Мендосы, Гусмана или Бобадильи? Впрочем, кого это вы так ревностно защищаете? Кто эта девушка?
