Пока Маргарита не давала Агнес кричать, у Клода появилась возможность проявить отцовскую любовь. Он взял маленький бочонок из-под бренди (емкостью в восемь галлонов), который они на днях опустошили вместе с извозчиком и аббатом, и распилил его напополам. Затем половину бочонка он попытался закрепить под потолком особым сложным узлом. Это юноше не удалось, и потому он был вынужден остановиться на более простом аналоге. В итоге колыбель все же была прикреплена к потолку.

– Получилась отличная люлька! – сказала Маргарита, очарованная талантами юного отца. – Но как я узнаю, если она заплачет?

Так Маргарита впервые намекнула на то, что займется кормлением ребенка. Клод подумал немного и начал протягивать длинную медную трубку от колыбельки к окну кормилицы. Позже Маргарите стоило только приложить ухо к одному ее концу, чтобы услышать, как на другом гулит и звенит колокольчиком Агнес.

План Ливре по причинению невыносимых страданий бывшему ученику провалился. Вместо этого присутствие в доме маленькой Агнес принесло Клоду массу удовольствия и сблизило его с друзьями. Они теперь были поблизости, всегда готовые помочь: Пьеро, Плюмо, извозчик и аббат.

Аббат устроился на третьем этаже того же дома, где жил Клод, в комнатах, которые ранее занимал плотник. Его обиталище оказалось достаточно вместительным, чтобы приютить извозчика, когда «Люсиль» ночевала в Париже. Хозяйка дома, вдова, не задумываясь, впустила к себе двух неженатых мужчин. Устроившись таким образом, аббат помогал Клоду с его исследованиями. Правда, делал он это в свободное от сражений за любовь маленькой девочки время.

Соперничество было дружеским, однако весьма оживленным. Все началось с тех пор, когда Клод повесил резной мячик из слоновой кости над колыбелью дочери. Пьеро пристроил туда же веер из пестрых перьев, привезенных из Гвинеи. Аббат прикрепил к потолку маленький свиток, который Агнес могла опускать и поднимать, когда ей заблагорассудится. Извозчик подвесил свою любимую кружку. Предметы стукались друг об друга и смешили малютку.

Постепенно ставки росли. Пьеро сшил для Агнес куколку в парике из человеческих волос (его собственных). Он хотел стащить одежку с манекена, но Маргарита пристыдила венецианца: «и ты допустишь, чтобы наш маленький деревянный друг замерз, сидя голый в темном углу?!» Неделю спустя она сшила для куклы платье из лоскутов ткани в клеточку.

В ответ аббат сотворил Чудо Летающего Яйца. Через маленькое отверстие он выдул из яйца все содержимое и высушил скорлупу. Затем залепил дырочку тонким слоем сургуча. Далее аббат поставил скорлупку на подставку, под которой зажег несильный огонь. Когда сургуч растаял, яйцо поднялось к потолку. Фокус понравился и взрослым, и крошке. Под конец представления извозчик спросил: «А что случилось с самим яйцом? Лучше бы я его выпил».

Бесспорно, в жителях дома на улице Святого Севериана проснулся изобретательский дух. И связано это было как с Агнес, так и с тем, что они задумали.

Тетрадь Клода трудно было осмыслить даже в лучшие времена, когда он старался выражать мысли яснее. Ну а теперь разобраться в ней казалось и вовсе невозможным. Идеи так и сыпались из Клода. Они множились, объединялись, прыгали, закручивались вверх и вниз по странице, постепенно сходили на нет, иссякали – и возникали снова! А сама работа требовала от него знаний механики, музыки и анатомии. (Впрочем, сам Клод никогда не разделял эти дисциплины.)

Над первой частью исследований – то есть над механикой – молодой изобретатель хорошо потрудился во время зимнего путешествия. И хотя оставалось еще много дел, все же он не считал, что препятствия, возникшие на его пути, непреодолимы. По этой причине, осев в Париже, Клод полностью посвятил себя музыке, будучи вдохновлен единственной фальшивой нотой гобоя.

С тех самых пор он не переставая думал о широких возможностях язычка. Он обсуждал его свойства с выдающимися производителями музыкальных инструментов – с теми, кто соглашался говорить, – и проводил эксперименты у себя дома. Клод старался повторить необычный звук, который он услышал однажды, прижимаясь к балюстрадам концертного зала. Какое-то время он даже подумывал о поездке к человеку, который выращивал тростник в Лангедоке, но отказался от предложения из-за стоимости путешествия. Вместо этого Клод ограничился мастерскими Парижа. В его тетрадке упоминаются как минимум тридцать мастеров, с которыми он встречался.

Клод пробовал и отполированный тростник, и очень тонкий и помещал сразу несколько травинок в различные зажимы. Первые результаты оказались весьма обнадеживающими. Через несколько недель он смог извлечь звук «а-а-а» при помощи слегка увлажненного язычка, закрепленного в переделанных ювелирных тисках. Клод надеялся, что за этим последуют «о-о-о» и «э-э-э». Они не последовали. Клод забросил тростник и испытал различные его заменители: китовый ус, лучину и другие эластичные пластины. Наконец он дошел до металла.

С металлом все обстояло иначе. Звук, извлеченный единожды, легко мог быть воспроизведен во второй раз. И хотя приходилось постоянно следить за давлением, это все же было проще, чем ежесекундно смачивать тростник слюной или яичным белком. Клод побеседовал с одним мастером, занимающимся органами, учеником знаменитого Левебре. Беседа привела к тому, что в ход пошли новые клапаны и лук-шалот, что, в свою очередь, послужило основанием для извлечения нескольких необходимых звуков. По тетради Клода можно понять, что именно в этот период ему впервые удалось воспроизвести музыкально-механическое, но вместе с тем вполне человеческое пуканье.

Он изучил огромное количество всевозможных криков и воплей. Он экспериментировал с тысячей рожков. Он познакомился с одним чешским музыкантом и изготовителем инструментов, которому удалось расширить диапазон некоторых духовых (правда, от этого лишь пострадало число уже доступных звуков). Несколько страниц тетради Клода и вовсе стерты. В

какой-то момент он возвращался к работе Кратценштайна «Образование и строение гласных», к книге, которой увлекался еще в поместье. Это ни к чему не привело, а лишь отняло время на подробное изучение китайского инструмента под названием ченг.

Клод вернулся к тому, с чего начал. Он снова часами просиживал над столом, заваленным стебельками Arundo donax, отвратительно капризного растения. Он провел еще несколько экспериментов. Он резал тростник новым способом, смачивал разнообразными жидкостями. Он пользовался новыми тисками из клена, самшита, сосны и ивы. Ива, кстати, была взята из протеза, приготовленного плотником специально для больного гангреной.

Работа не сдвинулась с места. Клод заметил, что всегда покупал высушенный тростник. А что, если воспользоваться свежим? Он обсудил это с аббатом, и тот посоветовал ему потакать любым догадкам, куда бы они ни завели, даже если при этом придется отправиться «туда» (под «туда» подразумевался Лангедок).

– Свежие стебли могут стать вдохновением для новых идей. Езжай! Езжай!!!

Клод написал человеку из Лангедока, с которым уже связывался раньше. И вновь ответ был крайне доброжелательным. Письмо заканчивалось замечательно убедительной фразой: «Приезжайте, господин! У нас тут есть целые поля язычкового дерева (видимо, так он называл тростник), и мостовые, и тенистые аллеи, влажные от вдохновения!» (Или, быть может, имелось в виду испарение. Бумага в этом месте смялась, и понять, что написано, не представлялось возможным.) После нескольких дней, проведенных в сомнениях, размышлениях и скрупулезных подсчетах стоимости путешествия, Клод поехал на юг Франции, отправившись на поиски тонкого стебля растения, которое должно было помочь ему воспроизвести один особый звук.

Никаких мостовых в Лангедоке, конечно, не оказалось. Не оказалось и тенистых аллей. Клод пал жертвой хозяйского преувеличения и невыносимой южной жары. Действительно, можно было видеть, как пары поднимаются с полей (на самом деле не с полей, а с аморфных болот, в которых тонуло все имение). «Имение» – тоже громко сказано. В болоте погряз небольшой домик, а его владелец валялся в постели с приступом болотной лихорадки. Все, что Клод смог услышать через дверь в спальню, так это стук его зубов. Слуга, которому доверяли каждое утро выносить горшок ярко-желтых испражнений больного, не смог объяснить вопиющего несоответствия между описанным и реальным положением вещей.