– Палец необходимо было удалить, – сказал он.

– Конечно же, нет! – кричал аббат. – А даже если и так, сначала следовало предупредить мать!!!

Хирург пытался объяснить, насколько серьезную операцию он проделал.

– Ну зачем ребенку палец? Поковырять в носу, почистить ухо, исследовать несколько других отверстий, данных Богом человеческому телу. Тем более это лишь один палец из десяти. У мальчика осталось еще девять, и они функционируют нормально! На войне люди теряли органы и поважнее, но собирались с духом (и телом!), чтобы жить дальше. Ребенок тоже привыкнет. Только сравните – мальчик потерял всего один палец, зато сколько приобрела наука! – Стэмфли раскрыл свою тайну: – Важно было не задеть родинку. Палец – самый обычный, а родинка – уникальна! Она займет достойное место в моей коллекции и поможет науке продвинуться дальше, к вящей славе Божьей.

– Значит, коллекция?! Значит, слава Божья?! – Аббат скептически отнесся к сказанному.

Хирург ответил спокойно:

– Да. Вам хорошо известно, что я собираю интересные образцы и хочу написать книгу по хирургии. С такими образцами я переплюну самого Чезлдена! [4]Изучив эту родинку, я заполню пробелы в моих знаниях. – Врач не старался подбирать слова. Он пытался свернуть дискуссию, излагая не совсем понятные доводы. – Возможно, вам, дорогой аббат, будет любопытно узнать, что эти невежды даже гадают по родинкам и вообще придают им множество глупых значений. Я же собираюсь провести научное исследование. Мопертюи [5]предлагает рассматривать шестипалость как последствие кровосмешения, я же считаю, что родинки тоже имеют к этому отношение. Иначе я не стал бы терпеть выходки этих деревенщин! Они впали в ересь, стали богохульниками, теперь они могут делать все, что им хочется, так как их интересы бережно охраняются церковным судом! Знаете, что говорит по этому поводу Бэкон? Он говорит: «Калеки, рожденные таковыми, обделены любовью природы, и это ее месть человечеству!»

Аббат взбесился:

– Да будь ты проклят! Ты и твое учение! Будь ты проклят со своим неправильным истолкованием Бэкона! Я надеюсь, что когда-нибудь этот калека отомстит тебе!!! Нет, я могу заверить, что он это сделает! Мне не стоило приводить тебя сюда! – Оже ударил кулаком по столу. – Ах, если бы я не пользовался твоей библиотекой и твоими средствами, то никогда бы не привез тебя в долину!!! В мои намерения не входило наполнять твои банки из-под варенья конечностями турнейских граждан!

– Я же объяснил, это очень интересный образец! И я не пользуюсь банками из-под варенья! Мне их делают на заказ в Лорейне!

Аббат постарался утешить мадам Пейдж, взволнованную тем, что ее сын потерял сознание.

– Вы неправильно выбрали пословицу, – сказал он. – Бог не успокоил ветра, разве только закалил сталь, остригшую вашего барашка!

Мать ответила очередным афоризмом:

– Умный учится на чужих ошибках, а дурак – на своих!

– Нет, мадам, мы с вами не просто дураки… Если бы у меня были связи…

Хирург перебил аббата:

– Но у вас их нет! Зато они есть у меня. На этом вопрос может быть закрыт.

Аббат закричал:

– Довольно! Убирайся!

Он двинулся в сторону хирурга, схватив кочергу, которая в его руках выглядела весьма угрожающе.

И хирург покинул дом Пейджей, унося с собой палец Клода.

Бешеная Вдова снова проникла в дом, когда хирург торопился из него. Она стряхнула на домочадцев лепестки высушенных растений, висевших под потолком, подхватила карты с пола, задула неприкрытую свечу и раскрыла тетрадку Клода. Это заметил аббат. Он надел очки и бережно взял ее в руки. Открыв тетрадь, он увидел, что первый лист не исписан. «Какой педант!» – отметил аббат.

Рисунки в тетради подтвердили сказанное. Клод оказался придирчивым рисовальщиком. О нем слышали даже в Гран-ле-Лук, деревне, расположенной по другую сторону долины. Он стал известен под именем Мальчик-Карандаш, тогда как другие дети славились залихватскими чубами или странными пристрастиями. (Так, самый знаменитый из них носил кличку Пожиратель Пчел.) У Клода было много времени для развития своих талантов. В сезон сбора грибов мать требовала от детей помощи, но все остальное время мальчик делал что хотел. В перерывах между боями с сестрами он рисовал. Так Клод и получил свое прозвище.

Что же рисовал Мальчик-Карандаш? Какие рисунки рассматривал аббат? Эти наброски представляли собой настоящие дневниковые записи, регистрировавшие все его подъемы и падения, а также траекторию полета неконтролируемой фантазии. Например, Клод нарисовал тис, тот, что рос на кладбище, и на его ветвях полдюжины водяных крыс, подвешенных за хвосты; общественную баню, оккупированную пауками – они сплели тончайшую паутину на ее стенках. Оба эти рисунка свидетельствовали не столько о своеволии мальчика, сколько о его необычном взгляде на мир. Об этом же говорили и другие наброски: мельницы, летающие по небу; гребные колеса пароходов, иссушившие турнейскую реку; искрящаяся голова Кристиана Роша, местного пиромана. Аббат не нашел практически ни одного «нормального» рисунка. Зато нашел вот такой: Клод изобразил Мэтью Роша, местного фермера и цирюльника, позади таверны «Рыжий пес». Цирюльник проводил уже описанную выше «операцию». Надпись под рисунком гласила: «Брею за су, режу за два. Кастрирую кабанов и баранов». На следующей странице был нарисован только что обезглавленный цыпленок, подвешенный вверх ногами.

Аббат листал тетрадку, рассматривая рисунки, которые его явно беспокоили. Он увидел картинку, изображавшую кусок сыра «грюйер». В каждой дырке Клод разместил наиболее влиятельных жителей долины: сестру Констанцию, босоногих кармелитов [6](их изображение особенно расстроило аббата), Гастона, владельца «Рыжего пса», и ближе к краю – круглолицего мужчину в очках, которого Оже принял за самого себя. Клод нарисовал парочку автопортретов и даже нескольких королей с родинками, как у него. Как выяснилось, родинка была не самым удивительным физическим отклонением в долине. В тетради встречались выполненные с поразительной дотошностью портреты тех людей, чья отвратительная внешность явилась результатом браков между родственниками и отношений менее дозволительных, но еще более частых. Однажды через долину проезжала труппа гастролирующих актеров, событие редкое для местности с таким суровым климатом и небольшим населением. Когда артисты наконец уехали, трудно сказать, кто удивился сильнее – хозяева или гости. Приезжие были шокированы уродством некоторых местных жителей – например, здесь жили люди с ногтями на ногах, похожими на раковины устриц! А чего стоила женщина-кружевница по прозвищу Лысая Рут? Аббат, взглянув на портрет, изображавший ее без шляпы и без бровей, нарисованных жженой пробкой, подумал о желуде, с которого срезали шляпку.

Результатом постоянного смешения крови стала плохая наследственность. Вместе с землей, скотом, оловянными вешалками, мастерством кружевоплетения и изготовления замков дети наследовали и то, что не было записано в тяжелых фолиантах парижского архива, – заячьи губы, носы в форме луковиц, большие уши, высокие лбы и странные родинки. Генеалогические древа многих семей сходились к одному стволу.

Аббат натолкнулся и на портреты родственников Клода. Евангелина изображалась не так часто и не так злобно, как Фиделита, чей портрет здорово рассмешил аббата. Мальчик нарисовал и мать, сгорбившуюся над крупной грибницей. Но больше всего аббату понравился семейный портрет, где присутствовали все дети мадам Пейдж, телескоп с кальяном, стоявшие на каминной полке, и драконовый коврик под ногами семейства.

Мальчик-Карандаш пришел в себя и снова потер глаза кулаком здоровой руки. Он взволновался, увидев, что аббат рассматривает его тетрадь, но не успел ничего возразить, потому что Оже сам задал вопрос: