Увалень повел своего подопечного дальше по новым коридорам и альковам, пока не остановился возле старинного клавесина, на крышке которого лежали книги.

– Бар. Сейчас мы с тобой войдем в бар.

– Где хранятся разные жидкости? – предположил Клод.

– Ага, точно. Бар. Где хранятся разные жидкости. И еще кое-что.

Увалень оживился, как только вошел в комнату. Он стал если не болтливым, то по крайней мере способным на общение. Его глаза раскрылись, а дыхание участилось (до этого его легкие работали не быстрее, чем маленькие мехи, какими пользуются эмалировщики).

– Я – ответственный за склады. – Он поднял руку и начал считать: – Слежу за красками, земляными пробами, порошками, клеями, растениями, – пальцы на одной руке закончились, и Анри принялся за вторую, – за образцами мочи, слюны, за родниковыми водами. – Он указал на ряд бутылочек с жидкостями для причастия. – Аббат взял их в часовне.

Анри поднял бутылку из матового стекла и показал Клоду.

– А это – мертвая вода, прославленная Челлини. [22]Он сравнил ее с pisse de chat sauvage. [23]– Увалень гордо добавил: – У нас богатейшая коллекция образцов мочи в долине! – Только Клоду вовсе не хотелось, чтобы ему это доказывали.

Анри отодвинул тяжелую свинцовую занавеску, обшитую черной шерстью.

– Лаборатория красок. Здесь хранятся краски. Аббат говорит, что если бы радуга случайно попала в эту комнату и как-нибудь пробралась через черную занавеску, она тут же убежала бы, опозоренная, чтобы больше никогда сюда не возвращаться.

Клод согласился с этим утверждением. Он никогда не видел такой коллекции красителей. Ему было трудно сдержаться и не открыть хотя бы одну коробочку.

Анри снова начал загибать пальцы и считать.

– Красная графитовая паста в трех оттенках, жженая охра из пяти стран, три синих красителя, капуцин, переименованный аббатом из-за его религиозной нетерпимости, одна-две-три-четыре-пять сепий…

По прошествии некоторого времени Анри заговорил о проблеме классификации содержимого складов:

– Куда, например, следует отнести знаменитый индийский желтый – к краскам, к образцам мочи или к ископаемым? – Анри вдруг заметил, что бутылка с концентрированной азотной кислотой стоит не на той полке. Он поставил ее на свое место и продолжил: – Знаешь, Сантерр [24]считает, что цветовая гамма состоит только из пяти элементов, как-то: массикот – желтый цвет, le brun rouge, [25]белый, outremer [26]и черный. Черт возьми! Да один только массикот чего стоит – множество видов! Чэймберс описывает всего три. А как же различные виды охры? А сепия? Однажды аббат решил проверить качество доставки. Он заказал бочонок живых кальмаров. Так они все сдохли и протухли! А как же орпимент? [27]

«А как же орпимент?» Клод не понимал, о чем идет речь, оставалось только догадываться. Информация стала еще более непонятной, когда Анри заговорил о всевозможных эмалях, хранившихся в лакированных коробках, и о лаках, покоившихся в эмалированных коробках. Клод оказался среди банок с конголезской камедью, клеем из кроличьей кожи, красок из кешью и лакрицы.

– На-ка попробуй вот это, – сказал Анри. – Идеально подходит для проклейки бумаги.

– Попробовать?

– Нуда, лизни.

Клод осторожно лизнул субстанцию – она оказалась очень сладкой. Это не могло не напомнить ему об острове Памплмаус.

Они шли дальше вдоль полок, на которых стояло множество банок со слюной и водами. Анри открыл парочку.

– Это дождевая вода, из нее мы изготовляем чернила Лемери. А это – родниковая, для формулы Жоффруа. [28]В той банке – только что растаявший снег. У снеговой воды особенный состав. На-ка глотни. Она не такая густая и слегка мутновата. Зато хорошо пенится с мылом.

Они прошли мимо гербария, не остановившись. Но Анри успел сделать необдуманное замечание по поводу стеблей чертова пальца.

– Ох, прости, – запинаясь, произнес Увалень. – Я не хотел напоминать тебе о больной руке.

Клод приготовился к неосторожным замечаниям, которые могли коснуться его пальца. К тому времени, когда мальчик объявился в поместье, он вспомнил и собрал воедино всю историю ампутации пальца. Он рассказал Анри, как ему твердили, что родинка скоро отвалится, и как она не отвалилась. Как она стала менять цвет. Как отец Гамо прочитал ему проповедь, основанную на словах Мэтью (другого Мэтью, не заводчика свиней, а сборщика налогов из Капернома). Как Клод стал зарабатывать деньги, сравнивая свою родинку с родинкой короля, так хорошо заметной на монетах. Как она обеспечила ему особый статус в долине. Как аббат узнал, что родинка причиняет ему боль, и привел к ним домой хирурга. Как мать согласилась провести операцию и как в результате палец был отрезан.

Клод рассказал Анри всю историю, и расстояние между ними сократилось. Они никогда бы не сблизились – Увалень бы не позволил, но после этого объяснения перестали быть чужими друг другу. Рассказ Клода о его мучениях привел к тому, что они поняли друг друга – не на словах, а где-то в глубине души – но все-таки поняли.

Анри, в свою очередь, рассказал мальчику о том, что, вернувшись от Пейджей, аббат написал длинное обвинительное письмо республиканским властям, но так и не получил ответа. Стэмфли не наказали, а, наоборот, собирались помочь ему в организации показа коллекции.

Пока Анри говорил, в комнату вошла кухарка и попросила корицы.

– Просить у меня корицу это все равно что просить у мясника мяса. Какая корица тебе нужна? По крайней мере скажи, в каком виде – сушеные коричные трубочки, или паста, или порошок?

Удивленная таким богатым выбором, женщина взяла несколько цейлонских трубочек и исчезла.

– Повариха, – сказал Увалень, как бы объясняя.

В этот миг в комнату вступил аббат.

– Спасибо, Анри. Отсюда я поведу его сам.

Клод испытал облегчение. Ему уже надоело слушать рассказы о всевозможных припасах, а в животе урчало от большого количества принятых внутрь субстанций. Аббат привел мальчика в комнату с несколькими дверями, запертыми на засовы, которые, в свою очередь, были укреплены большими висячими замками.

– Тебе показали многое, но не все. Есть одно место, куда тебе не стоит заходить. Оно находится за этими старыми церковными дверями. Это моя святая святых, моя комната для размышлений.

Палец аббата стал выводить в воздухе расширяющиеся кольца.

– Об этой комнате ходит много слухов. Не обращай на них внимания. Помни только, что тебе туда путь заказан. Иначе я могу очень разозлиться.

Аббат смягчился и взял Клода за руку.

– Я надеюсь, Анри справился со своим заданием и провел обход?

Клод старался подобрать нужные слова:

– Это был не обход, господин. – Он очень хотел добавить «калиф», но не решился. – Это было настоящее путешествие.

– Нет, – ответил аббат, – путешествие визиря еще даже не начиналось.

Клод оказался прав – следы крови и жира из большого зала вели прямо в кухню, в комнату, завешанную корзинами с овощами, вяленым мясом и всякой кухонной утварью из меди, олова и железа. Большую часть кухни занимала огромная печь, а остальную – не менее огромная повариха, разгуливавшая туда-сюда.

Мария-Луиза, женщина, взявшая у Анри цейлонскую корицу, не заметила появления Клода на кухне. Она была слишком увлечена приготовлением трех блюд, каждое из которых требовало ее внимания. Мария-Луиза подняла крышку, попробовала варево, покачала головой. Добавила соли и мускатного ореха, снова попробовала. Добавила еще чуть-чуть и, наконец, удовлетворенно кивнула.