Нью-Йорк. Тетя Хая-Матля со своим мужем живет уже тридцать лет в Нью-Йорке. Она уехала в Америку, но поселилась в Нью-Йорке.

Владивосток. У самого берега моря. Город, в который ездили сорванцы. Находится, быть может, дальше Палестины или даже Австрии.

Дядя Фоля пленным был в Австрии. Там живут особого сорта немцы.

Будучи еще девушкой, тетя Гита ездила со своей глухонемой родственницей, дочерью раввина, в Кенигсберг, к доктору. Там они видели лучший сорт немцев. Немцы отличаются тем, что разговаривают очень изысканно.

Тетя Малкеле рассказывала, что еще ребенком она была в Вильно. Она видела медный панцирь в витрине и Виленского гаона. Насчет гаона она, конечно, ошиблась, это был, наверное, обыкновенный раввин, окруженный служками.

На свете еще имеются теплые страны и холодные страны.

В этих странах есть слоны, апельсины, пальмовые ветви, львы, олени и чернокожие люди. Но к сожалению, все это почти нереально. Черти, например, реальнее тех чернокожих людей, трава любезник реальнее слона.

Излюбленная страна — это «глубь Расеи». Оттуда прибыл основатель рода — реб Зелмеле.

«Глубь Расеи» — это благословенная страна, где всегда хорошее лето. Хлеб в полях выше головы, в особенности пшеница.

Оттуда в старые времена привозили арбузы на осенние праздники. В «глуби Расеи» живут торговцы житом и крупные торговцы скотом.

В реб-зелменовском дворе известны в основном всего лишь три народа: русские, поляки и крестьяне.

В голове вертятся названия и других народов, но тут уже полнейшая путаница. Очень трудно, например, сказать, какая разница между графами и французами. У Зелменова в голове свалены в одну кучу: князья, графья, немцы, французы, англичане, короли и т. п.

Дядя Зиша имел когда-то дело с графом, но, быть может, это выдумка — надо еще проверить.

Это якобы произошло сразу же после женитьбы дяди Зиши. В зимний вечер к реб-зелменовскому двору подъехали со звоном бубенцов помещичьи сани, запряженные тройкой лошадей. Люди спросили часовых дел мастера. Дядю увезли тогда на две недели.

У графа посреди комнаты под стеклянным колпачком стояли огромные часы. Каждый час выходил золотой петух и кукареканьем возвещал время. Но петух перестал выходить, и графиня от огорчения заболела. Старый граф послал за часовщиком.

Дядя Зиша две недели ползал под колпаком часов, в этом стеклянном домике. У него была замечательная голова, и он в конце концов определил болезнь часов.

Настал день, и ровно в двенадцать часов дня появился петух и закукарекал.

Радость, охватившая всех в доме графа, не поддается описанию. Вечером дядю Зишу посадили вместе с князьями и французами за один стол. Дядя ничего не брал в рот, боясь трефного.

Граф опьянел и дал дяде сотню. Потом он еще больше опьянел и дал ему еще сотню. Вмешалась графиня, не то бы он, наверное, отдал ему все свое состояние.

Так что недаром потом дядя Зиша всю свою жизнь смотрел на себя как на человека в некотором роде возвышенного.

Есть еще какой-то народ — венгерцы. Это два человека с аршинами в руках и с узлами за спиной. Они торгуют скатертями. Этот народ исчез во время войны.

Знают в реб-зелменовском дворе и о цыганах. Но считают, что это скорее профессия, нежели народ.

Из живых тварей реб-зелменовскому двору известны тринадцать: лошадь, корова, коза, овца, кошка, собака, мышь, курица, гусь, утка, индюк, голубь, ворона.

О свинье ничего не знают — принципиально.

Рассказывают, что бабушка Бася когда-то держала корову, но это уже, так сказать, предание старины, а может быть, это вообще сон или небылица — надо еще выяснить. Вполне возможно, что корову бабушки Баси Зелменовы выдумали тогда, когда ели постную кашу.

Из-за курицы тетя Геся ушла из жизни.

Все же курица с ее тихим характером очень к лицу реб-зелменовскому двору, не меньше терки. Всегда где-нибудь у завалинок бродит зелменовская курица и поклевывает.

Говорят, что бабушка Бася под старость сама была похожа на курицу.

Нигде не истребляется столько мышей, как в реб-зелменовском дворе.

Дядя Ича бросает в них поленья, правда, он почему-то попадает в посуду, но зато эти мерзкие твари дрожат перед ним. Хуже обстоит дело с Хаеле дяди Юды. Увидев мышь, она забирается на стол, принимается бить себя кулаками в грудь и кричать плачущим голосом:

— Кш! Кш!

Недаром она так привязана к своей рябой кошке.

Ночью, если на пол падает хоть немного лунного света, вылезают мыши, становятся среди комнаты на задние лапки, а передними принимаются ловить жидкие лунные лучи и запихивать их себе в рот.

Говорят, что они их едят.

Ворона — это название, которое неплохо подходит для всех черных птиц.

Есть такая птичка, ее всегда встретишь на крышах реб-зелменовского двора. Эта простая серая птичка — воробей. Зелменовы смотрят на нее и не видят ее, как смотрят на воздух и не видят его. У них даже нет имени для этой пташки. Цалка как-то придумал для нее название, но никому не нужна эта птичка и никому не нужно ее название.

Береза.

Речь в реб-зелменовском дворе обстоятельная и медлительная. Зелменовы жекают, то есть употребляют в своей речи «ж» вместо «з», произносят «с» там, где нужно «ш», и, наоборот, «ш» там, где нужно «с».

Зелменовы заменяют именительный падеж женского рода дательным.

По непонятным причинам Зелменовы переделали на свой лад ряд слов в языке.

Особенно поучителен тот факт, что Зелменовы вообще создают собственные слова. Эта лингвистическая деятельность прет из них с тупым упрямством. Язык — вещь заразительная, он распространяется и за пределы двора.

Вот уже две недели продолжается метелица.

В сенях двери занесены снегом даже изнутри. На крыше бабушки Баси рухнула труба, а ведь, казалось, была еще совсем хорошая.

Метелица кружит над самым двором, как будто она отсюда и вырвалась, рушит прогнившие стропила и воет целыми ночами в заклеенных двойных рамах и на запорошенных снегом чердаках.

Из завирухи появляются разные люди и сообщают зелменовскому двору о всяких несчастьях.

Соня дяди Зиши больна. Какая-то девушка принесла валенки и шубу для тети Гиты и увела ее в эту вьюгу ночевать к Соне.

Ночью к дяде Иче зашел озябший еврей, кладбищенский сторож, и сообщил, что с могилы реб Зелмеле стащили надгробный камень.

Надгробье это стоило уйму денег.

Затем из города пришла весть о Бере. От этой вести веяло ледяным холодом.

Оказывается, с Берой дела плохи. Его там не то преследуют, не то бьют — точно еще не известно.

С тех пор Зелменовы сидят у запорошенных окон и высматривают в завирухе какого-нибудь человека, который смог бы им ответить на вопрос:

— Не пришел ли в эту злую непогоду конец всему реб-зелменовскому двору?

На рассвете во двор явился деревенский еврей. После долгого пути он был похож на замерзшую охапку одежды — только и всего. Еврей этот принес письмецо от дяди Юды сыну его Цалке, попросил за труды стакан воды и исчез, прежде чем успели перемолвиться с ним словом. И тут выяснилось, что дядя Юда при смерти.

Правда, в письмеце сумасбродный дядя говорил только о высоких материях, но у него проскользнуло где-то слово о тяжелой болезни. Цалел протирает стекла очков и качает головой:

— От такой болезни умирают!

Письмецо лежит у Цалела на столе. Зелменовы сквозь метелицу прорываются на минуту в дом — взглянуть хотя бы на почерк дяди Юды. Письмецо лежит на столе, и его читает каждый, кто хоть немного способен понимать возвышенные мысли.