Однако был ли он способен на это постоянное ненавистное притворство? Причем, если бы даже он и попытался к нему прибегнуть, Клод мог бы на него и не купиться. Они были полностью открыты друг для друга, их экипаж, благодаря существовавшей между ними обратной связи превратился в слишком однородный сплав, чтобы такой большой обман не вышел на чистую воду. Эта проклятая спаянность, конечно, не позволила бы Клоду узнать о том, что произошло на самом деле, но интуитивно он не смог бы ошибиться.

Что же было делать? Молодой человек, подперев руками голову, пытался найти недостижимый компромисс между полным сокрытием истины и признанием.

Внезапно у него появилось какое-то странное и четкое ощущение, похожее на то, что возникало у него в кабине самолета, когда он «знал», что Мори к нему повернулся.

– Что-то я замечтался, – пробормотал он. – Пора спать.

Он встал, но ему так и не удалось избавиться от этого особенного ощущения призыва. Клод словно бы физически притягивал его к себе, да причем так сильно, что он бессознательно сделал шаг по направлению к двери. Опомнившись, он медленно стал раздеваться. Механические движения несколько притупили его сознание, но смутное ощущение, от которого он пытался освободиться, заявило о себе вновь настолько мощно, что у него исчезли всякие сомнения. Комната Мори требовала его присутствия.

Он прошел по коридору, бесшумно повернул ручку двери. Клод, склонившись над столом, дрожащими пальцами держал два конверта и сравнивал их друг с другом. В одном из них Эрбийон сразу же узнал тот, что утром, в столовой, он бросил под скамейку.

Мори его появлению не удивился.

– Я так и думал, что вы придете, – сказал он.

Стояла глубокая ночь. В темноте не было слышно ни единого шороха. Они разговаривали очень тихо, большее значение придавая взглядам, чем словам.

– Вы подобрали мой конверт, – сказал Жан. – Почему?

– Я думал, что узнаю почерк.

– Вашей жены?

Клод, не отвечая, подождал, и стажер ощутил себя настолько выбившимся из сил, что у него возник соблазн перестать защищаться. Однако, нарушив это молчание, Мори со стыдливой мольбой, исказившей его лицо, спросил:

– Разве это не правда, скажите?

Тогда Эрбийон соврал; искусно, мягко он указал на безумие, необоснованность его подозрений. Он видел Элен всего один раз и совсем недолго. Как Мори мог предположить, что в результате короткой беседы, касавшейся одного его, зародилась целая переписка? И как объяснить это предположение, если она писала мужчине, а у собственного мужа спрашивала, как он поживает?

Клод слушал с таким вниманием, что у него даже вздулись жилки на лбу. Он спросил:

– Откуда лее тогда это охлаждение ко мне, с которым вы вернулись из Парижа?

Тогда, выделяя каждое слово, Жан ответил:

– В вас есть нечто отталкивающее. Разве не вы сами мне в этом признались?

Когда Эрбийон вышел, Клод на какое-то мгновение ощутил умиротворение и легкость. Затем прошептал:

– Он был слишком жесток, чтобы это оказалось правдой.

Тем не менее доводы стажера выглядели уместными, неоспоримыми. Жан побывал у Элен перед самым своим отъездом. Ничто не могло объединить их за такое короткое время.

Однако с тоской Клод подумал о том, что это было всего лишь рассуждением.

Чтобы не разбивать хорошо зарекомендовавший себя экипаж, Тели отказал Жану, просившему дать ему другого пилота. А поскольку стажер не пожелал, чтобы капитан сгладил противоречия, которые, как он предполагал, возникли между ним и Клодом, Тели добавил:

– У вас будет время помириться. В конце недели мы отбываем на отдых.

Девушки из поселка Баи, разнаряженные, пришли поглазеть на прибывших летчиков. Каждый из них, выпрыгивая из кабины, с радостью замечал их пеструю группку, прообраз тех дней, что должны были потечь в неторопливости и безопасности.

Поселок оказался очень милым, состоящим из низеньких домиков с маленькими, склоненными, словно старушки, крышами.

Старинная церковь была увита плющом. Рядом с ней, вокруг замка с закрытыми окнами, раскинулся благородный парк.

По жребию в жилище Эрбийону досталась просторная комната, оклеенная обоями с неприметными цветочками; от массивной деревянной полированной мебели пахло свежим воском. Оставив Матье заниматься распаковкой его чемодана, стажер поспешил к Тели получить у него инструкции.

– Вы – на отдыхе, – сказал капитан собравшимся товарищам. – Я воспользуюсь этим, чтобы отбыть в увольнение. Синекура командования переходит к Мори. Развлекайтесь и не поднимайте слишком много шума.

Военные повели девушек в парк, где от июльской жары все листья неподвижно замерли, смотря в разные стороны. Самолеты стояли взаперти в ангарах, и только молоденькие пилоты ради того, чтобы покорить какое-нибудь гордое сердечко, иногда демонстрировали над летным полем такие воздушные пируэты, что рисковали свернуть себе шею.

Эрбийон быстро обнаружил, что Баи обладал весьма посредственными возможностями для развлечения. Побродив под деревьями по мягкому травяному ковру и тщетно попытавшись завязать интрижку с довольно неопрятными сельскими красотками, он очутился перед лицом невыносимой скуки. Попытавшись читать, он обнаружил, что за месяцы, проведенные им в праздности, чтение любых книг, за исключением разве что совсем простеньких, стало его утомлять, и с сожалением вспомнил об автоматизме жизни в эскадрильи, где дни проносились в монотонном и стремительном беге.

Мори жил в доме, где располагались служебные помещения. Он подписывал бумаги, занимался обеспечением пропитания для отряда и подолгу гулял по безлюдным аллеям парка. Поглощавшие его целиком мечтания, размышления и сомнения делали для него течение времени неощутимым. Однако по мере того, как он анализировал все аспекты своих новых взаимоотношений с Жаном, он остановился на одном объяснении, которое успокаивало его тревогу: стажер ощутил очарование его жены и, будучи человеком крайне принципиальным, расценил подобную склонность несовместимой с требованиями безупречной дружбы.

Мори не исключал и возможности того, что со своей стороны Элен тоже осталась неравнодушна к стажеру. Но у встречи их не было продолжения, так что это волнение могло оказаться лишь мимолетным. Мори понемногу успокаивался и обнаруживал в письмах жены, носивших, тем не менее, отпечаток прежней нежности, более глубокое звучание.

Отдых, предписанный их экипажу, позволял Эрбийону и Мори меньше контактировать и способствовал некоторому успокоению. Между ними установилось своего рода перемирие.

Когда Жан, угнетаемый бездельем, встречал длинную фигуру Клода, он испытывал необходимость с ним заговорить. Они обменивались несколькими фразами, однако беспредметными и нейтральными. Как же далеки были те беседы, за которыми незаметно пролетали часы!

После подобных встреч Эрбийон вновь погружался в тоску, еще более невыносимую от того, что она заполняла собой время, которое, как он рисовал в своем воображении, должно было быть насыщено весельем.

Поэтому, когда пилот унтер-офицер Нарбонн предложил ему регулярно играть в покер, он был по-настоящему этому рад.

Этот пилот занимал в единственном в поселке трактире низенькую комнатушку, пестревшую застекленными фотографиями, искусственными цветами и набожными картинками. Вечером Эрбийон нашел там Шаренсоля, Мишеля, Виранса и «доктора». Они со смехом рассказали ему, что Марбо, которому предложили принять участие в игре, с пугливой горячностью отказался. На столе стояла бутылка коньяка, лежали коробка сигарет и пачка карт. Оттенок электрического освещения уже изменился от дыма. Эрбийон вдыхал его с наслаждением.

Он спасался от унылых вечеров, от сельских улочек, в первые же два вечера вызубренных им до тошноты, от одинокого поглощения алкоголя на липком, просмоленном столе. Это бегство доставляло ему такое наслаждение, что он играл, даже не осведомляясь о цене жетонов, выложенных перед ним в ряд. Нарбонн, будучи богатым, проявлял аналогичную беззаботность. Их товарищи этим пользовались. Вставая из-за стола в тот момент, когда заря смывала с окон расплесканное ночью чернильное пятно, Жан обнаружил, что проиграл все свое жалованье. Однако, поскольку родители ежемесячно присылали ему сумму, в два раза его превышавшую, он ни о чем не пожалел.