Прием оказался именно таким, каким Жан его себе представлял. Отныне он являлся тем, кто прибыл вновь занять свое место за общим столом и в общей борьбе. Ему представили недавно прибывшее пополнение: Нарбонна, заменившего Дешана, и стажера-наблюдателя Мишеля. Он узнал, что Новий получил крест и тут же был вызван в министерство, что Брюлара ранили, а на Флоранс из Жоншери пало подозрение в шпионаже.

День потек быстро, его поглотили прежние привычки, в русло которых он вошел с приятным автоматизмом. В своей комнате он разложил новые, привезенные из увольнения вещи, книги, сходил на летное поле, зашел к унтер-офицерам, прочно закрепился в том стиле жизни, который ему предстояло разделить с товарищами на предстоящие четыре месяца, если только какое-нибудь происшествие, теоретически возможное, но инстинктивно сбрасываемое им со счетов, не положит ему конец.

А когда в сабо, в старой куртке, плохо скрывавшей его потрепанный свитер, он присел к стойке бара, где обслуживал вновь прибывший стажер, ему на память пришел первый разговор с Марбо, и он сознался самому себе, что толстяк-наблюдатель оказался прав и что в эскадрилье главными были не полеты, не отвага, не страх и даже не смерть, а комфорт и умение обустраивать свою жизнь.

Пока он курил, сидя со стаканом портвейна, к его плечу прикоснулась рука, нервное давление которой он сразу же узнал.

– Вы пьете один, мой плохой товарищ! – воскликнул Мори. – У вас не нашлось даже минутки, чтобы поболтать со мной.

Эрбийон неопределенно повел рукой, но упрек друга устыдил его. Он действительно избегал возможности остаться с Мори наедине, и это ему показалось неслыханной трусостью. Какой смысл было прибегать к таким мелочным уверткам, если ему так или иначе предстояло поговорить с ним начистоту?

Он ответил:

– Я откладывал наш разговор на вечер.

В его голосе слышалось усилие, прилагаемое им, чтобы выдержать взгляд Клода, и вызов, брошенный им самому себе. От Мори все это не ускользнуло, однако, зная за собой особенность болезненно остро, а подчас и ошибочно воспринимать чужие слова и поступки, он решил не придавать этому значения.

Вошли товарищи, привнеся своим появлением ту непринужденную веселость, которая создавала тональность этой большой комнаты, где обитала звонкая душа эскадрильи. Они одолели молодого человека шуточками, и он отвернулся от Мори.

Когда со стола убрали посуду, Тели спросил:

– Эрбийон, будешь играть в бридж?

Жан не знал, как ему поступить. Клод умоляюще смотрел на него. Неужели он опять станет оттягивать момент признания? Он решил не поддаваться этой слабости, уже ликовавшей от возможности отсрочки.

– Только не сегодня, господин капитан, – сказал он, – хочу пораньше лечь спать.

После такого ответа в его адрес посыпались лестные шуточки по поводу того, чем он занимался в увольнении, а он тем временем уже шел по коридору.

Пока они не вошли в его комнату, Клод, несмотря на то, что Эрбийон догадывался, что он дрожит от нетерпения, не сказал ни слова, словно не решался доверить свое волнение чужим стенам. Однако едва дверь за ними закрылась и прежде чем Эрбийон сумел придать своему лицу должное выражение и утвердиться в своем решении, Мори спросил:

– Ну, как вам Элен? Как она говорила с вами обо мне?

Видя эти широко раскрывшиеся глаза, это до такой степени напрягшееся тело, что казалось, будто какое-нибудь неодобрительное слово может его сломать, молодой человек почувствовал, что никогда он не наберется такой бесчеловечности, чтобы заговорить. Фразы, наедине с самим собой казавшиеся ему столь благородными, столь непринужденными, теперь комом встали в горле. Нет, видя подобную любовь, лучше было врать стойко, изворотливо и терпеливо, врать, как врет запутавшаяся в интрижках женщина, чем пусть по капле, но дать просочиться правде.

Он внезапно ощутил, насколько неосязаемо то полотно, из которого скроены все те умолчания, до сих пор казавшиеся ему подлыми. Его сердце наполнилось величайшим презрением, осознанием горькой грусти жизни, а он тем временем многословно, в бешенстве и опьянении от отвращения, которое сам к себе испытывал, описывал Мори достоинства его жены и ее любовь к нему.

Когда он закончил, внимательный взгляд Клода казался несколько удивленным.

– Она так меня любит? – спросил он.

– Я же вам говорю, – воскликнул Эрбийон.

Резкость его интонации задела Мори. Он ощутил, что слова стажера не принесли ему ни малейшей радости, которую он был вправе ожидать от них, и Жан догадался, что Клод не особенно ему верит.

Они бы не сумели точно определить природу своих ощущений, однако многие часы совместных полетов не зря наделили их тайной способностью взаимопроникновения.

Почти бессознательно Мори пробормотал:

– Вы ничего от меня не скрываете?

Эрбийоном овладело отчаянное желание выложить все начистоту. Но было поздно: уверенность в том, что он не в состоянии заговорить, засела в нем слишком прочно.

– Неужели ваша болезненная подозрительность распространяется теперь и на меня? – спросил он с натянутой улыбкой.

Никакой другой довод не возымел бы ни малейшего эффекта. Однако о честности Эрбийона и о его дружбе Клод имел такое высокое мнение, что к нему вновь вернулась полная открытость.

– А теперь, – сказал он с уважением, – расскажите мне о вашей подруге.

Жан вскочил. Раньше он умел обрисовать абстрактный и пустой образ Элен Мори. Однако соединить его с образом Денизы, для него еще таким живым, жарким от предательства и сладострастия, было выше его сил.

– Извините меня, я действительно страшно устал.

Он быстро вышел, и Мори внезапно стало очень холодно.

– Еще один прибор! – воскликнул Эрбийон.

Мишель, который был младше него и следил за порядком на столе, не ответив, продолжал расставлять бокалы для шампанского.

– У нас высокий гость? – спросил Эрбийон.

– Я ничего не знаю. Это приказ капитана.

– Тогда давай пока выпьем по стаканчику.

Они выпили, и Мишель спросил:

– Тебе бы, конечно, хотелось узнать, по какому поводу все эти приготовления?

– Да ты ведь сам не знаешь.

– Не совсем так, только Тели запретил мне говорить.

– Сюрприз?

– Для некоторых.

На пороге появилась робкая фигура, с южным акцентом поприветствовала молодых людей. Это был Виранс.

– Капитан вызвал меня, – произнес он.

– Вы обедаете вместе с нами, – ответил Мишель.

Эрбийон и пилот посмотрели на него с одинаковым удивлением: унтер-офицеры всегда едят в отдельной столовой. Тем временем Мишель преспокойно продолжал:

– Капитан посоветовал мне увеличить порции. Похоже, старина, у вас неслабый желудок.

Вошедший в этот момент Тели услышал последнюю фразу.

– Не трогайте этого парня! – воскликнул он. – Виранс краснеет, как девица. Налейте-ка нам портвейна в большие стаканы. Эрбийон заплатит.

– Сегодня с утра, господин капитан, от тебя так и веет таинственностью, – сказал молодой человек.

В ответ Тели только крепко сжал ему плечо. Комната понемногу наполнялась людьми, и Жану показалось, что все лица, кроме Клода, выглядят заговорщически радостно.

– Давайте кадриль люкс, – воскликнул Тели.

Пока ботинки и сабо в бурлескном ритме молотили по доскам, Эрбийон подумал о том танце, которым встретили его. Половина из плясавших тогда уже погибли. Он отметил этот факт без грусти; наоборот, мысль об этом заставила его еще жаднее ощутить веселье, оживившее все тела, и поскольку Марбо, изнемогая от усталости, взмолился о пощаде, он потребовал сменить такт.

Затем все приступили к еде. Этот час они любили больше всего. Здоровые аппетиты, блестящие зубы, звучные шутки, – они приносили с грозящего гибелью неба голод по пище и смеху, суровую дружбу, желание жить в окружении тепла, которого за этим столом хватало в избытке; они сидели вокруг него плечом к плечу, поглощали пищу и одновременно что-то выкрикивали.