Внутри с безжизненной симметричностью раскрыла неподвижные крылья самая большая бабочка, какую Гектор когда-либо видел. Она переливалась мириадами оттенков синего и зеленого цветов, испестренных блестящими пурпурными искрами.

—  Papilio ingenspennatus, —объявил Огастес. — Размах крыльев достигает целого фута. Подобно чернокрылке, в коконе она способна переносить очень низкие температуры. Сидит внутри и развивается, а наружу вылетает лишь тогда, когда становится достаточно тепло.

Гектор смотрел на бабочку с благоговением. Он действительно не видел ничего подобного раньше. Даже в состоянии вечного покоя бабочка, казалось, мерцала.

— Ходил на Южную сторону? — неожиданно спросил отец, застигнув Гектора врасплох. — Я видел, как ты вернулся. Вид у тебя был, мягко говоря, довольно взъерошенный.

Отпираться было бесполезно. К тому же отец вроде бы подмигнул ему — Гектору, по крайней мере, так показалось.

— Хотел посмотреть, что там такое, вот и все, — ответил он небрежным тоном, продолжая смотреть на бабочку.

— Понятно… Маленькое приключение. Ну и что ты там увидел? Уродство, грязь, вонь? — Огастес внимательно смотрел на сына.

Гектор понимал, что отец ждет подтверждения. Он, конечно, был прав. Уродство, грязь и вонь оставили неизгладимое впечатление. И вместе с тем при воспоминании о том, что он видел, Гектора опять охватило возбуждение.

— Здесь у нас все очень вежливы и воспитанны, — отозвался он. — Точнее, делают вид, что они такие. Дамы крутят зонтиками и демонстрируют свои новые наряды. Мужчины кланяются, улыбаются и ведут занудные разговоры. Но все это показное, одно притворство.

— Хм… Возможно, в этом есть доля правды, — пробормотал отец.

— Там, за рекой, — с горячностью продолжал Гектор, — не только люди выглядят по-другому, но и вообще все другое: немножко страшное, но интересное и живое. А здесь все кажется иногда полумертвым.

Тут уж Огастес встревожился не на шутку. Он произнес строго и внушительно:

— Гектор, не поддавайся этому чувству. Возможно, тебя это возбуждает, кажется непривычным, притягательным, но это мерзость, мерзость. Там процветают все пороки, какие только существуют на свете. Этот район прогнил насквозь, он заселен нечестивыми пьяницами, распутниками и негодяями. Я просто-напросто запрещаю тебе ходить туда.

Лицо Гектора вытянулось, даже он сам это почувствовал. Отец немедленно смягчился:

— Твое будущее на этой стороне реки, сынок. Вот погоди, займешься нашим бизнесом…

— Виноторговлей? — уныло откликнулся Гектор. — Но я не хочу…

Огастес положил руку ему на плечо и улыбнулся:

— Не забывай, торговля вином принесла нам много хорошего — да, по сути, все, чем мы владеем. Если не ты продолжишь наше дело, то кто же?

Наступило молчание. Оба были разочарованы. Тишину нарушил лишь бой часов в кабинете. Гектор подумал, что вряд ли его прогулка на южный берег была единственной причиной беспокойства и плохого настроения отца. Он резко сменил тему.

— У тебя есть загадка для меня? — спросил он. Это была их ежевечерняя игра. — Сегодня твоя очередь.

Насупленные брови Огастеса расправились.

— Да, есть, и непростая. Отгадай фразу, от которой осталась только буква «я».

— «Я»? — недоуменно нахмурился Гектор.

— Да. Всего лишь буква «я», и ничего больше.

— Хм-м… — задумался Гектор. — Ничего больше… Но ведь что-то рядом с ней было… — По выражению отцовского лица Гектор понял, что он на правильном пути. — Были другие буквы, но осталась одна «я», без остальных.

Отец поднял руки вверх, сдаваясь, и Гектор с широкой улыбкой объявил:

— Я думаю, это была фраза «Дарья бездарь»!

Огастес расхохотался и захлопал в ладоши.

— Знаешь, Гектор, ты, без сомнения, далеко не бездарь. Я уверен, ты многого добьешься в жизни.

— И обязательно в виноторговле?

— Хватит споров на сегодня. — Отец шутливо погрозил ему пальцем. — Отправляйся в постель. У меня назначена встреча.

Брови Гектора поползли вверх.

— Так поздно?

— Иногда дела этого требуют, — уклончиво ответил Огастес. — Пошли. Я провожу тебя до лестницы.

Гектор, встав на колени на верхней площадке лестницы, смотрел, как отец возвращается в кабинет. Он потушил газовую лампу и мог наблюдать за всем происходящим внизу, оставаясь невидимым. Ночной гость чрезвычайно заинтересовал мальчика, и он хотел взглянуть на него. Наверняка странное настроение отца было как-то связано с этим визитом.

Гектор услышал стук дверного молотка и увидел, как служанка впустила человека, одетого во все черное, и проводила его в кабинет. Обычно одежда говорит очень многое о человеке, но это был не тот случай. Весь облик гостя носил подчеркнуто анонимный характер. Костюм сидел на нем хорошо, но сливался с окружающей темнотой, словно полностью поглощал свет, падавший на него. Широкополая шляпа мужчины была низко надвинута на глаза, к тому же он еще и опустил голову.

— Хм-м… — пробормотал Гектор. — Странно…

Он научился безошибочно оценивать состоятельных людей по их одежде, а только такие к ним и приходили. Но об этом субъекте он ничего не мог сказать, и это сразу пробудило подозрения. Другие гости всегда старались подчеркнуть свое материальное благополучие.

Служанка постучала в дверь кабинета.

— К вам мистер Трупин, — объявила она.

Дверь отворилась, и человек-невидимка вошел в кабинет. Дождавшись, когда служанка уйдет, Гектор крадучись спустился по лестнице и, встав опять на колени, заглянул в замочную скважину. И сразу почувствовал слабый цитрусовый запах. «Надушился», — подумал Гектор. Но это еще ни о чем не говорило.

Все, что ему было видно, — это обтянутую кожей крышку письменного стола и отцовское кресло. Но затем в поле зрения попал и Трупин, стоявший чуть левее лицом к столу. Он снял шляпу, дав Гектору возможность рассмотреть его профиль — тонкий, чуть крючковатый нос и выдвинутый вперед подбородок. И вдруг Гектор с удивлением заметил на его левом глазу повязку.

«Вот это совпадение!» — поразился мальчик. Ибо перед ним был, несомненно, тот самый человек, которого он едва не сшиб на мосту. Гораздо лучше одетый, с аккуратно расчесанной бородой, но с тем же характерным носом. «Интересно, — гадал Гектор, — как он потерял свой глаз? В бою? На дуэли из-за прекрасной дамы?» Впрочем, правда была гораздо прозаичнее, но Гектору ее знать не полагалось.

Он посмотрел на отца, стоявшего у письменного стола. Тот нервно теребил одной рукой лацкан пиджака, в другой у него была какая-то бумага.

— Значит, вы и есть Гулливер Трупин, — холодно произнес Огастес.

— Я вижу, вы получили мое письмо, — сказал гость в ответ.

Лицо Огастеса потемнело.

— М-да, — проговорил он, — до сих пор мне не приходилось получать подобных гадостей. Я позвоню полицейскому судье — он мой друг, к вашему сведению, — и он закует вас в кандалы. Шантаж — самое презренное преступление.

— Шантаж? — переспросил Трупин с недоумевающим видом. — Удивляюсь вам, мистер Фитцбэдли…

— Фитцбодли, — поправил его Огастес сквозь зубы.

— Как пожелаете. — Трупин скривил губы в улыбке. — Возможно, кое-кто и сказал бы, что это шантаж, но я предпочитаю называть это сделкой. Ведь все, о чем я пишу, — правда, не так ли?

— Я не заключаю сделок с подонками, — огрызнулся Огастес.

— Тогда мне остается только передать эту информацию в «Северный вестник», — сухо отозвался Трупин. — Они-то охотно заплатят за нее, уверяю вас. Думаю, им будет очень интересно узнать, что вы, Огастес, самый популярный виноторговец Северной стороны, поставляющий редкие вина на каждый стол, в каждый ресторан этого района, на самом деле ничуть не лучше подпольного бутлегера, торгующего дешевым джином на южном берегу!

Гектор с ужасом увидел, что эти страшные обвинения заставили его отца густо покраснеть. О чем этот тип болтает? Какой джин? Этого не может быть! А между тем у Огастеса был такой вид, словно его вот-вот хватит апоплексический удар.