Он совсем уже выбился из сил, но тут впереди показалась привязанная лошадь. Она нервничала, чувствуя опасность и видя своего хозяина в панике.
Гектор схватил поводья, запрыгнул в седло и ударил каблуками по ее черным бокам. Но когда он начал разворачивать лошадь, она встала на дыбы. «Tartri flammis»— выругался он и отломал ветку с ближайшего дерева, чтобы хоть как-то защититься от приближавшихся оскаленных челюстей.
Неожиданно из-за деревьев выскочил какой-то парень, кричавший и махавший руками. Гектор не мог понять, кто это такой, а представляться в этот момент было бы, пожалуй, неблагоразумно. Кабан, сбитый с толку непонятным шумом, остановился, тяжело дыша и пуская слюни. Он вертел головой от одного человека к другому, словно выбирая, на кого кинуться сначала, но затем перехитрил обоих и, развернувшись, потрусил в противоположном от них направлении.
Гектор обернулся к молодому человеку, наблюдавшему за удирающим вепрем. Все еще тяжело дыша после гонки, он соскользнул с лошади и подошел к незнакомцу.
— Спасибо вам, — произнес он с чувством. — Вы спасли меня.
— Я был только рад, — ответил тот с легким поклоном. — Иногда, если повезет, оказываешься в нужном месте в нужное время.
Гектор всматривался в незнакомца. Ему казалось, что он его где-то видел. Лицо молодого человека скрывала тень, но было похоже, что он старше Гектора всего на несколько лет. Да и ростом он, имея стройную фигуру, был выше лишь на несколько дюймов.
— Как я могу отплатить вам? — спросил Гектор, надеясь завязать с парнем разговор.
— Не стоит беспокоиться. Может, в будущем и ты поможешь мне как-нибудь. А сейчас мне надо идти. Пока! — И он удалился, насвистывая.
— Скажи хотя бы, как тебя зовут! — крикнул Гектор ему вдогонку, но парень уже скрылся за деревьями.
Визипиттс-холл
Дорогая Полли!
Уже третий час ночи, а я еще не ложился. Но мне надо срочно поделиться с кем-нибудь тем, что я пережил сегодня вечером, а то я свихнусь. Я давал тебе уроки письма, а сейчас вынужден просить прощения за почерк — до сих пор руки трясутся.
Вечер начался, как обычно. Перед тем как идти спать, я заглянул в инкубаторий. Празднество все ближе, и я хотел удостовериться, что с моими подопечными все в порядке. В последние дни я испытываю такую тревогу, что даже сплю плохо. Все время думаю о коконах, о своем плане и, разумеется, о Боврике. С ним я встречаюсь теперь редко. Леди Мандибл загрузила его работой, и он мотается в город и обратно, а иногда и остается там ночевать.
В инкубатории довольно холодно, ил зато голова работает лучше. Меня преследуют мысли об отце. Даже не верится, что совсем скоро я отомщу за него. Каждое утро, просыпаясь, и каждый вечер, ложась спать, я убеждаю себя, что поступаю правильно и что он меня не осудил бы.
Когда занимаешься делом, на душе становится легче, и я с удовольствием приступил к ежевечерней процедуре. Коконы хранятся в больших стеклянных камерах, установленных на деревянных подставках. Под камерами я поместил маленькие масляные лампы — они понадобятся, когда придет пора выводить бабочек… Я обошел все камеры, проверяя, что там делается. В каждой из них протянуты нити, с которых свисают десятки бледно-коричневых коконов Papillo ingenspennatus. Длиной они с большой палец на моей руке, но толще. Нити прогибаются под их тяжестью. У камеры, стоящей в самом дальнем углу, я задержался. Коконы здесь гораздо темнее остальных. «Если бы только отец мог их видеть…» — подумал я.
Я достаточно насмотрелся на роскошь — и в северной части Урбс-Умиды, и в Визипиттс-холле, — но, глядя на эти обыкновенные чудеса природы, я понимаю, что передо мной красота совсем иного рода, нежели сверкающие драгоценности леди Мандибл или пижонские одеяния Боврика.
Ох уж этот Боврик! Он заслужил все то, что его ожидает.
Часы пробили двенадцать, и я был рад, что они прервали цепь моих мрачных мыслей. С последним ударом я явственно услышал в коридоре какой-то шорох. Я сразу подумал: Боврик. Кто еще может шастать по дому в этот час? Чуть-чуть приоткрыв дверь, я выглянул. Я никого не увидел, но услышал удаляющиеся шаги. Это был он, никаких сомнений — в воздухе чувствовался лимонный запах.
Я последовал за ним и на каждом повороте успевал заметить его фигуру, исчезающую за следующим углом. Я держался поближе к стене, задевая плечом чучела животных и развешанные украшения. По мере нашего продвижения все слышнее становились нестройные звуки, извлекаемые из клавесина лордом Мандиблом, — он поклялся выступить на празднике, но боюсь, что он переоценивает свои возможности. Наконец мы достигли личных покоев лорда. Боврик проскользнул в его спальню. Что бы это значило. Еще одна загадка.
Не успел я прийти к какому-либо определенному заключению, как Боврик выскочил из спальни и стал поспешно удаляться в противоположную от меня сторону. При этом его камзол как-то странно оттопыривался. Я потерял его из виду и в полном замешательстве направился в свою башню.
Но даже не эта странная встреча заставила меня сегодня взяться за перо, Полли. Пора мне уже переходить к главному.
Визипиттс-холл — настоящий лабиринт. К тому же была ночь, и потому, задумавшись, я где-то перепутал поворот и вскоре обнаружил, что иду совершенно незнакомым мне коридором. Само по себе это меня не слишком беспокоило, но у меня вдруг появилось странное ощущение, что коридор постепенно сужается. Потолок тоже явно стал ниже. Тем не менее я продолжал свой путь.
В убранстве этого крыла здания чувствовалась рука леди Мандибл. Повсюду висели картины самых разных размеров, но они были совсем не похожи на портреты предков, сурово взиравших со стен в других частях замка. Здешние портреты и пейзажи были выполнены, я бы сказал, в приглушенных тонах, но в очень странной манере, и даже трудно было понять, что на них изображено. Кое-где видны были звери или люди, небо или море, но на других полотнах различить что-либо определенное было невозможно. Имя художника не составляло тайны: в углу каждой картины стояла четкая подпись: «Лисандра». И меня, в общем-то, не удивляло, что леди Мандибл воспроизводит мир таким образом.
Чем дальше я шел, тем заметнее менялась тональность картин. В слабом свете моей догорающей свечи они стали оживать, и непонятные тусклые завихрения представали передо мной уже какими-то демонами и монстрами из преисподней. Что же должно быть у художника на уме, чтобы ему привиделись все эти образы?
В конце коридора я увидел дверь. Любопытство пересилило во мне предчувствия, я взялся за ручку и с бьющимся сердцем повернул ее. Оставленное позади страшило меня не меньше того, что ожидало за дверью. Дверь тихо и плавно отворилась. Я шагнул через порог и услышал, как она с мягким щелчком захлопнулась за мной.
Я стоял в большой комнате. В окно слева от меня заглядывала луна, в противоположной стороне догорал камин. Комната была роскошно обставлена, но в лунном свете все казалось серым. Я стал осторожно пробираться между темными силуэтами к камину. Слева от него стоял мольберт с полотном, закрытым, занавеской. Рядом находился низенький столик, с банками, кистями и палитрой, заляпанной крупными кляксами краски. Взяв одну из кистей, я рассмотрел ее. Это была щетина вепря — хозяйка замка нашла ей еще одно применение. Ибо я не сомневался, что это комната леди Мандибл. Я хотел уже приподнять занавеску и взглянуть на картину, но передумал. Скорее всего, это было то же самое, что я видел в коридоре.
Неожиданно я услышал вздох. В комнате был кто-то еще.
Я медленно обернулся в ту сторону, откуда донесся вздох, и только тут заметил под окном низкую кушетку, а на ней какую-то фигуру. Я застыл на месте, фигура тоже не двигалась. Я стал подкрадываться к кушетке, прячась за мебелью, и наконец разглядел мужчину, лежащего на спине. Голова его покоилась на подушке, глаза были закрыты. На нем не было рубашки, и в лунном свете грудь его чуть ли не сияла.
Это был Герульф. Он глубоко и ровно дышал, и при каждом вздохе грудь его поднималась и опускалась. Судя по всему, он спал глубоким сном, так что я осмелился подойти еще ближе. И тут я заметил, что он покрыт какими-то темными пятнами, но очень странными. Они были выпуклыми, и, присмотревшись, я убедился, хоть и не сразу поверил своим глазам, что они шевелятся.
Они были живыми!
— Tartri flammis! — пробормотал я, и меня едва не вырвало, потому что грудь и живот Герульфа были усеяны черными раздувшимися пиявками, сосущими его кровь.
«Ничего себе фокусы!» — подумал я и повернулся, чтобы убраться подобру-поздорову, но тут с испугом услышал шаги в коридоре, звук открывающейся двери и голос, заставивший меня похолодеть:
— Герульф! Ты здесь?
Я мгновенно спрятался за одним из кресел, надеясь, что вошедшая в комнату леди Мандибл не услышит стук моего сердца.
Она была во всем черном, плечи ее покрывало боа из павлиньих перьев, свисавшее вдоль спины. Рукава, расходящиеся книзу колоколом, закрывали руки почти до кончиков пальцев. Платье во время ходьбы мягко шелестело. Губы ее при этом освещении казались темно-лиловыми. Она подошла к Герульфу и ткнула в него окольцованным пальцем. Дворецкий заметно вздрогнул и открыл глаза.
— Они закончили?
Посмотрев на свою грудь, Герульф медленно кивнул. Протянув руку, леди Мандибл стала отдирать своими длинными ногтями пиявок одну за другой. Рот ее при этом приоткрылся в полуулыбке — она, несомненно, наслаждалась этим жутковатым занятием. Затем она поместила всех пиявок (я насчитал двадцать штук) в большую банку, стоявшую на ближайшем столике. Неудивительно, что был всегда так бледен. В нем, наверное, практически не оставалось крови.
— Прекрасно, — промурлыкала леди Мандибл. — Приготовь их к завтрашнему дню — мне понадобится кровь. — С этими словами она развернулась и вышла из комнаты.
Герульф встал и медленно натянул рубашку. Раны, оставленные пиявками, кровоточили, и вскоре его белая рубашка целиком покрылась пятнами крови, но он, казалось, не обращал на это внимания. К моему большому облегчению, он тоже спустя минуту-другую покинул комнату (я уж боялся, что мне придется быть очевидцем, операции «приготовления» пиявок), и я смог выйти из укрытия. Я снова подошел к мольберту и медленно отодвинул занавеску. Я увидел теперь на незаконченной картине уже не рогатых демонов, одноглазых монстров и дьяволов с раздвоенными языками, а только лишь густые красновато-коричневые мазки. И впервые за все время я спросил себя, что я делаю в доме, где кисти макают в человеческую кровь…
