Я смотрю на снимок Джерри, затем на снимок Троя. Какая у него искренняя улыбка, гладкая и блестящая кожа. Интересно, чем он натирает свой великолепный торс? Маслом? Террасу постепенно заполняют люди.

На столиках появляются бокалы с розовыми, красными и белыми напитками со льдом. Из воды выходит старик, несет на плече одноместное каноэ. На его лице усталая, но довольная улыбка, словно он с победой вернулся из битвы, разразившейся где-то далеко, в открытом океане.

На террасе и моле зажигаются огни. Я смотрю, как мимо полосатых ветровых конусов проплывают прогулочные яхты, направляясь к берегу. Парящее высоко в небе солнце превратилось в шар и зависло над горизонтом. Еще немного, и наступит время зеленого луча. Ждать осталось совсем недолго. Иногда, когда солнце скрывается за горизонтом, над поверхностью океана вдруг вспыхивает зеленый луч. Все о нем знают и каждый вечер ждут его появления. Я вспоминаю, что пора вытащить Скотти из воды, отвезти ее домой и идти к жене в больницу.

Дети выскакивают из воды и бегут к матерям, которые поджидают их с развернутыми полотенцами. Со стороны океана доносится женский голос: «Скорее плыви сюда, детка. Они там повсюду».

В воде остается только Скотти. Я хватаю ее вещи и спрыгиваю с парапета.

— Скотти! — во все горло ору я. — Скотти, немедленно вылезай!

— В воде полно португальских корабликов [28], — говорит мне женщина. Возле нее, крепко держась за ногу матери, стоит малыш; женщина пытается отодвинуть его в сторону. — Наверное, пригнало ветром. Ваша? — спрашивает она, показывая на плывущую к берегу Скотти.

— Да, — отвечаю я.

Да, она моя, и я не знаю, что с ней делать, куда ее девать.

Скотти выбирается из воды. В руке у нее крошечная сифонофора: ее тельце и прозрачный, наполненный газом голубой пузырь лежат на ладони, синий хвост обвился вокруг запястья.

Я хватаю палочку и снимаю сифонофору с руки дочери:

— Что ты делаешь? Зачем она тебе?

Я протыкаю пузырь, чтобы сифонофора не обожгла кого-нибудь из детей.

Дети смотрят на руку Скотти, где четко видна ярко-красная полоса. Затем отступают на пару шагов. Малыш ковыляет к лежащей на песке сифонофоре и хочет ее потрогать, но мать успевает схватить его за руку. Малыш разражается громким ревом.

— Может быть, позвать кого-нибудь из спасателей? — спрашивает женщина.

— Не надо, я сам справлюсь, — отвечаю я. — Скотти, немедленно вымой руку. — (Она поворачивается, собираясь пойти на террасу.) — Нет, в соленой воде.

— У меня не только рука, — бормочет Скотти. — Их там был целый косяк, я проплыла сквозь них.

— Тебе помочь? — спрашивает ее женщина. Дети хотят вернуться в воду, но она громко, словно судья на матче, командует: — Назад!

— Ничего, все в порядке, — отвечаю я, отчаянно желая, чтобы женщина оставила нас в покое.

Ее ребенок все еще плачет, и это действует мне на нервы. Что она, в самом деле, не может дать ему воды или конфету?

Я поворачиваюсь к женщине спиной и подхожу к воде:

— Почему ты сразу не поплыла обратно, Скотти? Тебе же было больно!

Сифонофоры, или португальские кораблики, обжигали меня сотни раз; сама по себе боль несильная, но дети обычно пугаются и плачут.

— Я подумала, что маме будет интересно узнать, что на меня напали «маленькие вояки».

— Никакие они не «вояки», и ты это прекрасно знаешь.

Когда Скотти была маленькой, мы с Джоани часто брали ее с собой на пляж. Пока Джоани занималась гимнастикой, я пил пиво возле небольшого рифа и любовался на заходящее солнце. Джоани показывала мне разных морских обитателей, а я придумывал им смешные названия. Сифонофор я называл «маленькими вояками», потому что они напоминали крошечных, но отлично вооруженных солдатиков — наполненный газом пузырь, сильный и гибкий хвост, ядовитые щупальца — и передвигались исключительно большими группами. Иглобрюха я называл «иглобухом», морского ежа — «морским ужасом», а морских черепах — «морскими касками». Тогда мне казалось, что это смешно, но теперь я вижу, что Скотти до сих пор ничего о них не знает. Боюсь, те уроки нам еще аукнутся.

— Да все я знаю, — говорит Скотти. — Они называются «португальские лодочки», я просто пошутила. Маме понравится.

— Нет, не «лодочки», — говорю я.

Скотти окунается в воду.

— Они называются «кораблики», «португальские кораблики», — говорю я.

— Угу.

Скотти выходит из воды и вытирается полотенцем. На ее груди и ногах такие же ярко-красные полосы, как на руке.

— Мне все это не по душе, — говорю я. — Ты лучше скажи маме, как сильно по ней скучаешь. Зачем ей такие истории?

— Хорошо. Тогда пошли в больницу. Я расскажу ей, что со мной случилось.

— Сейчас мы пойдем домой. Нужно обработать ожоги. Смазать мазью и положить на них лед. А вот от кислоты тебе станет гораздо хуже, так что если ты хочешь пойти к своему мальчику-жирафу и попросить его пописать тебе на руку, то, боюсь, быстро об этом пожалеешь.

Скотти молчит. По-видимому, она к этому готова — к наказанию, к лечению, к отекам, к боли, которая начинает донимать ее сейчас и будет мучить потом. Но она держится. Видя мой укоризненный взгляд, она делает вид, что все нормально. Она нашла себе достойное рассказа приключение, а заодно поняла, что физическую боль терпеть легче, чем душевную. Жаль, что она узнала это в столь юном возрасте.

— В больнице наверняка есть мази и лед, — говорит Скотти.

По песчаному склону мы поднимаемся к террасе. За столиком сидит Трой, с ним несколько моих знакомых. Я смотрю на Скотти. Заметила она его или нет? Очевидно, заметила, поскольку показывает ему поднятый вверх средний палец. Все, кто видит эту сцену, невольно ахают, а я молчу. Наверное, во всем виноват закат и зеленый луч над океаном. Мы всё прозевали. Он зажегся без нас. Солнце уже село, небо окрасилось в розовые тона. Я протягиваю руку, но не для того, чтобы перехватить неприличный жест Скотти, а чтобы его подкорректировать.

— Не так, Скотти. Палец не должен торчать сам по себе. Чуточку приподними остальные пальцы. Вот, теперь правильно. Все верно.

Трой таращится на нас и слегка улыбается. Он не знает, куда деваться от смущения.

— Ну все, хватит, — говорю я, потому что мне становится его жаль. Наверное, ему сейчас очень несладко.

Я кладу руку на спину Скотти и слегка подталкиваю ее вперед. Она морщится, и я сразу убираю руку, вспомнив об ожогах.

— Мы поедем в больницу? — спрашивает меня Скотти, когда мы идем к парковочному гаражу.

— Нет, я отвезу тебя домой, — отвечаю я.

— Я хочу рассказать маме о своем приключении.

В гараже ее голос звучит громко. Скотти внезапно останавливается. Я тоже, потом оборачиваюсь к ней:

— Пошли.

Скотти трясет головой. Я подхожу к дочери и хватаю ее за руку, но она вырывается:

— Я к маме! Сейчас! Я же забуду, что хотела ей рассказать.

Я вновь хватаю ее за руку, на этот раз с силой, и она кричит. Я оглядываюсь, иду к машине. Скотти продолжает кричать, а потом кричу я, и мы оба кричим друг на друга, и наши гневные вопли эхом разносятся по всему гаражу.

Скотти сидит в машине и дуется. Я принимаю решение позвонить доктору Джонстону. Не хочу ехать в больницу. У меня слишком много забот. Я прошу медсестру связаться с ним, и через несколько минут доктор мне звонит. Скотти нажимает на автомобильный гудок. Я не реагирую.

— Я слушаю, Мэттью, — говорит доктор.

— Мы не могли бы поговорить прямо сейчас? — спрашиваю я. — Говорите все как есть.

Я стою в гараже, возле своей машины, и смотрю на Скотти.

— У твоей жены начинается отек мозга, — говорит он. — Мы откачиваем жидкость и даже можем сделать операцию, но, учитывая ее показатели по шкале Глазго, боюсь, это мало что даст. Как ты мог заметить, у нее перестали подергиваться даже веки. Все указывает на серьезное поражение мозга. Мне очень жаль, — помолчав, добавляет он. — Мы с тобой уже говорили о том, что если…