— Кричать об этом на всю больницу вовсе не обязательно.

— Извини, — говорю я.

Я откидываюсь на спинку стула и смотрю на дырки в потолке. Не знаю, почему я спокоен, но это так. Я знаю, что с Джоани все будет хорошо, потому что у нее всегда все хорошо. Скоро она придет в себя, и у Скотти вновь будет мама, и я смогу поговорить с ней о наших отношениях и развеять все подозрения. Я продам свое наследство и куплю Джоани катер; увидев его, она онемеет от восторга, а потом закинет голову и рассмеется.

— В прошлый раз тебе тоже пришлось лечь в больницу, — говорит Скотти.

— Ага.

— В прошлый раз ты нам соврал.

— Я знаю, Скотти. Прости.

Она имеет в виду случай, когда я угодил в больницу. Я упал с мотоцикла — не справился с управлением, перелетел через руль и врезался в кучу красной глины. Дома я рассказал Джоани и Скотти, что случилось, но твердил, что со мной все в порядке и в больницу я не поеду. Тогда Скотти, дабы выявить мою неблагонадежность, устроила мне проверку. Джоани выступала в роли помощника. Получилась игра в доброго и злого полицейского.

«Сколько пальцев?» — спросила Скотти, показав мне мизинчик и большой палец.

«Да идите вы обе!» — огрызнулся я.

Не люблю, когда мне устраивают идиотские проверки.

«Отвечай», — приказала Джоани.

«Два?»

«О’кей», — подозрительно глядя на меня, сказала Скотти. — А теперь закрой глаза, дотронься до носа и встань на одну ногу.

«Скотти, отвяжись. Я и в обычном состоянии такого не сделаю, а ты говоришь со мной, как с пьяным водителем».

«Делай, что тебе говорят! — заорала Джоани. Она всегда на меня орет, я к этому уже привык. У нас, можно сказать, такая манера общения. Когда она кричит, я чувствую себя дураком, но дураком любимым. — Дотронься до носа и встань на одну ногу!»

Я встал, хотя внутренне протестовал. Я понимал, что со мной что-то не так, но ехать в больницу все равно не хотелось. Пусть организм сам решает, что делать. Интересно, что из этого выйдет? Странно, но мне почему-то было трудно держать голову прямо. «Все нормально, видите?»

«Тебе просто жалко денег», — сказала Джоани.

Конечно, она была права.

«Ты права», — сказал я.

Я уже представлял себе эту сцену. «У вас имеются повреждения», — скажет мне врач и сообщит, что лечение обойдется как минимум в тысячу долларов, после чего назначит абсолютно никчемные процедуры и осторожности ради посоветует на некоторое время оставить работу; потом мне придется ходить по страховым компаниям, которые будут наверняка нарочно терять мои документы, чтобы не платить, а из больницы пришлют мою карту, и мне придется без конца звонить по телефону и объясняться с людьми, у которых и нормального аттестата-то нет. Я не доверял врачам даже сейчас. Тараторка-невролог и нейрохирург говорят, что в организме больной необходимо поддерживать определенный уровень кислорода и контролировать отек мозга. На словах все легко, но, чтобы накачивать пациента кислородом, хирург не нужен. А тогда я потрогал голову с правой стороны и выложил Джоани все, что думаю о врачах.

«Ты на себя-то посмотри», — сказала она.

Я в это время смотрел на стену, где висела картина, на которой была изображена дохлая рыба, и пытался вспомнить, откуда мы ее взяли. Попытался прочитать имя художника: кажется, Брэди Черкилл. Или Черчилл?

«Ты ведь даже не можешь смотреть в одну точку», — сказала Джоани.

«Как же я тогда посмотрю на себя?»

«Заткнись, Мэтт. Собери вещи и садись в машину».

Я собрал вещи и сел в машину.

По-видимому, у меня был поврежден четвертый нерв, тот, который отвечает за зрение, потому что перед глазами все плыло и качалось.

— Ты же тогда мог умереть, — говорит мне Скотти.

— С какой стати? — отвечаю я. — Из-за четвертого нерва? Да зачем он нужен?

— Ты нам соврал. Сказал, что все в порядке. Сказал, что видишь мои пальцы.

— Я не врал, а просто угадал. К тому же мне тогда казалось, что у меня теперь двойняшки. Две Скотти.

Дочь бросает на меня косой взгляд, оценивая мою уловку.

Помню, что, пока я лежал в больнице, Джоани налила мне водки в желе. Потом нацепила мою глазную повязку, легла в мою постель, и мы провели там какое-то время. Это было неплохо. Это было последним из моих по-настоящему приятных воспоминаний о нашей супружеской жизни.

Я никак не могу избавиться от подозрения, что у Джоани есть — или был — другой мужчина. Когда я привез ее в Королевский госпиталь, то полез в ее кошелек, чтобы достать страховку. Вот тогда я и обнаружил маленькую голубую картонку, предназначенную, похоже, для тайных посланий. В записке говорилось: «Думаю о тебе. Увидимся в „Индиго“».

Этой записке может быть невесть сколько лет. Джоани вечно таскает с собой старые квитанции, старые визитки старых фирм, давно прекративших свое существование, использованные билеты на фильмы типа «Водный мир» или «Слава». Эту записку могла написать какая-нибудь из ее веселых подружек-моделей. Они вечно сюсюкают друг с другом, к тому же цвет карточки — тиффани блу [2]— был вполне женский. В тот момент я решительно отбросил все подозрения, но теперь, хотя и хочу забыть о записке, ловлю себя на мысли, что считаю жену женщиной скрытной и склонной к любовным авантюрам: она пить может и пьет, а к чему ведет алкоголь, и сколько ночей она провела у подружек… Когда я начинаю так думать, роман с другим мужчиной кажется уже вполне возможным, если не неизбежным. Я забываю, что Джоани моложе меня на семь лет. Забываю, что ей нужны комплименты и развлечения. Нужно чувствовать себя желанной, а я слишком занят, чтобы делать комплименты, развлекать и желать. И все-таки я не могу представить себе, чтобы у моей жены был любовник. Мы знаем друг друга больше двадцати лет. Мы женаты и не ждем друг от друга слишком многого. Мне нравится то, что есть, и я знаю, что и ей нравится то, что есть. Нет, сейчас мои подозрения не к месту.

Скотти не сводит с меня прищуренных глаз.

— Ты тоже мог бы лежать вот так, — говорит она.

Не понимаю, при чем тут история с мотоциклом.

В последнее время Скотти постоянно меня обличает и ловит на лжи. И допрашивает. Я для нее дублер. Отец. По-моему, они с Эстер упорно готовят мой выход, но я хочу им сказать, что все в порядке. Я — второй состав, звезда скоро вернется.

— Чего еще ты хочешь? — спрашиваю я.

Скотти сидит на полу, положив подбородок на сиденье стула.

— Я хочу есть, — заявляет она. — Умираю с голоду. И пить. Мне нужна содовая.

— Поговорила бы ты с мамой, — вздыхаю я. — Расскажи ей что-нибудь, пока мы здесь. Давай-ка я схожу за содовой, а ты побудешь с ней. Без меня. Так что тебя никто не услышит.

Я встаю, закидываю руки за голову и потягиваюсь. Когда я перевожу взгляд на Джоани, у меня сжимается сердце. Я-то могу двигаться сколько угодно, а она…

— Хочешь чего-нибудь диетического?

— Ты считаешь, что я толстая? — спрашивает Скотти.

— Вовсе нет, но Эстер постоянно пичкает тебя сладким, так что могу предложить небольшой курс детоксикации, если ты, конечно, согласна. Все меняется.

— А что такое детоксикация? — спрашивает Скотти, встает и потягивается, точь-в-точь повторяя мои движения.

Я уже не раз замечал, что она во всем меня копирует.

— Это то, что давно нужно было пройти твоей сестре, — невнятно бормочу я. — Скоро вернусь. Никуда не уходи. Поговори с мамой.

Я выхожу в пустой холл. В центральной приемной — медсестры и дежурные врачи, а также посетители, которые ждут, когда медсестры и дежурные врачи обратят на них внимание. Каждый раз, проходя по коридору мимо палат, я мысленно приказываю себе никуда не смотреть, и каждый раз мне это не удается; вот и сейчас я заглядываю в соседнюю палату, где лежит какая-то знаменитость. Там постоянно толкутся друзья и родственники, там воздушные шарики, цветы и гирлянды, словно болезнь невесть какой подвиг. Сейчас в палате пусто. Знаменитость босиком выходит из ванной, придерживая руками больничный халат. Наверное, вне больницы, в костюме, он выглядит круто, но в больничном халате вид у него хрупкий и беспомощный. Он берет со стола открытку, читает, кладет на место и тащится к постели. Терпеть не могу открытки с пожеланиями скорейшего выздоровления. Это все равно что пожелания безопасного полета. От тебя тут ничего, в сущности, не зависит.