Политики хотели снести особняк бывшего директора и построить тут дом престарелых. Для Рабочей партии особняк символизировал то время, когда директор Брюс был полноправным хозяином Одды. Но потом Самсон Нильсен выкупил особняк и отреставрировал его. Слухи ходили разные. Что время от времени Нильсен приглашает влиятельных людей Одды на роскошные праздники. Что у него три или четыре автомобиля. А еще — личная яхта и любовница в Ницце. Поговаривали и об эксклюзивных ночных клубах, и о заездах на «Формуле-1» в Монако. Люди недоумевали, откуда этот парень берет деньги. Сплетники не успокоились и после того, как в одной статье написали о том, что Самсон Нильсен получил от государства деньги на раскрутку двух интернет-кафе. Полагали, что Нильсен связан с финансовыми пирамидами. Но люди не представляют себе, что такое гонщик для Европы. Самсон Нильсен должен был просто купаться в злотых.

Солнечный свет заливал ветровое стекло, размывая вид. Я чувствовал жар и тошноту. Я не понимал, что тут делаю. Просто человек, просто сижу в машине перед просто домом. Если бы кто-нибудь сейчас спросил меня, что мне нужно, я бы не нашелся что ответить. Вот так. Люди порой оказываются не на том месте и не в то время. Если бы кто-нибудь смог сделать фотографию планеты из космоса и распознать на ней всех людей, он бы удивился, насколько велик процент находящихся не на том месте. Как-то братец рассказывал мне про компанию, занимавшуюся аэрофотосъемкой. Летом в ясную погоду они кружили над городской и сельской местностью. А потом рассылали агентов продавать снимки, сделанные с такого близкого расстояния, что люди узнавали крыши собственных домов. Одна молодая мадам с фьорда купила такую фотографию и повесила ее в рамочке на стену. Муж — нефтяник в Северном море — приехал домой и стал изучать снимок. Достал лупу и обнаружил во дворе чужую машину. Оказалось, что фотография была сделана именно в тот день, когда к его жене наведывался любовник.

Где-то в полдвенадцатого из Брюсовой виллы вышел Самсон Нильсен. На нем были белая рубашка и светлые брюки. Всякий раз, когда я видел этого человека, мне казалось, что, как бы хорошо он ни одевался, все равно рано или поздно люди замечают пятна от машинного масла на его руках. Самсон Нильсен сдвинул солнечные очки на лоб и достал сотовый телефон. Набрал сообщение, потом сел в «ауди».

Я поехал за ним — до Эйды и дальше в сторону центра. Нильсен остановил машину у «Кооп-Меги» и пошел в банк. Через пять минут он вышел оттуда и перешел дорогу. Взял мороженого. Встретил знакомых. Купил свежих газет. Дрожащее марево висело между людьми и улицей, между ним и мной, между наблюдаемым и наблюдателем. Жара увеличивала расстояния, и мне от этого было спокойнее. Я мог следить за ним без боязни быть обнаруженным. Но все-таки мне казалось, будто я что-то краду у Самсона Нильсена. И совершенно обыденные действия обретали другой смысл, оттого что я за ними следил.

Пока я вот так шпионил, мне подумалось, что это выглядело бы вполне естественно в других городах.

Можно следить за людьми в Лос-Анджелесе, Лондоне или Токио. Но не в Одде. Хотя кто-то по радио говорил, будто нет ничего проще, чем за кем-нибудь шпионить. Никто об этом не думает. Никто не подозревает, что за ним могут наблюдать.

Мигал индикатор масла. Наверное, проблема — с самим индикатором. Машина совсем недавно прошла техосмотр. Мы ехали на юг вдоль Сандвинского озера. Самсон Нильсен вел так быстро, что я боялся упустить его из виду. Перед самой Сагой мы попали в пробку, и я расслабился. Кто знает, сколько мне еще за ним придется проехать.

По дороге я включил радио. Диктор сообщил, что сегодня вечером намечается демонстрация против расизма. Кроме того, газета «Се о хёр» организовала фонд памяти Гутторма Педерсена. Ближе к вечеру в Одду оттуда приедет редактор. Председатель коммуны в своем интервью выразил радость, что скоро, очевидно, можно будет поставить точку в этом деле. Он сказал, что пора оставить негатив в прошлом и взглянуть в будущее. То, чему сама жизнь отказывает в праве на существование, должно уйти. Так было всегда. У промышленности Одды есть новые точки роста. А чтобы переломить негативный тренд, объявлен конкурс на лучший логотип для новой Одды.

У водопада Лотефосс Нильсен свернул в сторону. Я последовал за ним и остановился позади туристского автобуса. В зеркало заднего вида я увидел, как Самсон Нильсен вышел из своей машины и пересел в другую, по-моему, «Ниссан-Санни». Я поправил зеркало, но солнечный свет слепил, и смотреть через ветровое стекло было трудно. Я снова завел машину и проехал чуть дальше. Заслонившись рукой от солнца, я увидел в салоне двоих человек. Но, кем был второй, оставалось неясно. Я вышел из «вольво», но от машины отходить не стал. Туристы вовсю фотографировали двойной водопад. Некоторые японцы с видимым удовольствием и риском для жизни выходили на середину шоссе, чтобы сделать снимок оттуда.

Я помню ту аварию многолетней давности. Как-то зимой, в воскресенье, когда солнце стояло низко, мы, решив отправиться в горы, проезжали Лотефосс. Брызги водопада застывали на шоссе коркой льда. Отец не справился со своей ПВ, машину перевернуло и занесло в кювет. У Франка, сидевшего впереди, было порезано лицо. А в остальном — без потерь. Но я до сих пор вспоминаю страх, с которым осматривал помятую машину. Мама утешала меня, а я все плакал и плакал. Я не боялся ни за брата, ни за себя. Я боялся, что из-за этой аварии мы станем бедными. Мы воспринимали «вольво» как доказательство нашего достатка. А теперь все разом пропало.

Я потянул носом наполненный выхлопами воздух и подумал, что хотя бы по статистике с некоторыми этими туристами должно произойти то же самое. Учитывая то, как они ездят, некоторые обязательно перевернутся или улетят в кювет.

Минут через пятнадцать Самсон Нильсен вышел из «ниссана». Наклонился к боковому окну и сказал что-то, чего я не услышал. Ветер подхватил его слова и унес прочь. Он вернулся в «ауди» и уехал в сторону Одды. Я дождался, когда через пару минут тронется «ниссан», и двинулся за ним. Мы ехали по долине медленно. Движение было плотное, и идти на обгон смысла не представляло.

Доехав до центра, «ниссан» остановился на площади. С расстояния я видел, как тощий человек в тренировочном костюме вышел из машины и запер ее. Он стоял ко мне спиной, но я сразу же узнал его. Все начало вставать на места. Я на верном пути. Не оборачиваясь, Артур Ларсен пересек площадь и вошел в «Райский гамбургер».

Я немного выждал и вошел следом.

«Райский гамбургер» был в Одде еще и игорным притоном. Заляпанные окна, удушливый запах горелого фритюра — оплати заказ и получи инфаркт миокарда. На телевидении азартные игры превратились в семейное развлечение. Ведущие улыбаются, как бортпроводники, лотереям отводится лучшее эфирное время. Здесь же всей этой мишуры не было — только суть: обобрать людей до нитки. Больше чаевых на душу населения, чем в Одде, давали только в паре городов Финмарка. Одда стала хардангерским Атлантик-Сити.

В этот день в кабаке было душно. Я сел за соседний столик с Артуром Ларсеном. Он сосредоточенно заполнял купоны. Я закурил и стал ждать. Ларсен носил парик, причем парик, который не заметить невозможно. Искусственные волосы так ему не шли, что, когда он оказывался рядом, все мысли были только об этом. Я много раз брал у него интервью. Последнее — в связи с банкротством комбината. Он был одним из тех профсоюзных деятелей, которые стремительно взбегают по карьерной лестнице и становятся управленцами. Теперь он руководил распродажей всего имущества предприятия и был единственным, кто оставался там в штате.

Увидев меня, Ларсен вздрогнул. Я ничего не сказал. Он снова уставился в купон, как будто меня не заметил.

Я подошел к его столику и сел прямо напротив.

— Ты чего-то хотел?

Он посмотрел на меня и спросил, что я имею в виду.

— Ты мне звонил, — сказал я.

— Не звонил я тебе.