— Хозяйка, время закрывать, а то мы придем домой после зажигания свечей, — злобно выкрикивает низенькая продавщица с морщинистым лицом. Даже у высокой продавщицы с теплыми губами и добрыми глазами нет больше терпения слушать эту деревянную оглоблю, этого длинного столяра.

На улице, когда пекарня уже заперта, а продавщицы и Эльокум Пап ушли, Хана-Этл еще стоит с торговцем деревом. У нее не хватает духа оставить его в такой печали и уйти. Он опечален, наверное, потому, что думает о предстоящей ему субботней трапезе за столом, где с одной стороны сидит его невестка-христианка, а с другой, мрачнее тучи, ее муж и его сын, раскаивающийся в своей женитьбе. Можно себе представить, как весело отцу за таким субботним столом. Хана-Этл снова говорит резко, что она не понимает, как Рахмиэл Севек может жить в одном доме с невесткой, которая не зажигает субботних свечей.

— Разве это вина Хеленки? — повторяет Рахмиэл Севек свой прежний вопрос. — Разве ее муж требовал от нее, чтобы она благословляла свечи? Он и сейчас этого не требует. Зато он кричит ей, что они не пара. От горечи она стала выпивать. Вы слыхали когда-нибудь, чтобы еврейка начинала пить, потому что у нее не все благополучно с мужем? Доброй субботы!

И торговец деревом вдруг уходит, словно боясь, что ему снова придется отвечать, почему он жалеет невестку-иноверку, ставшую к тому же пьяницей.

Хана-Этл тоже торопится домой зажигать субботние свечи и думает о торговце деревом: то ли он такой хороший человек, то ли просто бесхарактерный? Он совсем потерял голову и не интересуется лесоторговлей, они даже не договорили про дрова для пекарни. А может быть, он все еще намерен к ней посвататься? Пару лет назад, когда ее дочери хотели их поженить, ее к нему не тянуло. Но с тех пор, как она узнала, насколько он благородный человек, он нравится ей намного больше. Тем не менее, ей нечего ломать себе голову на эту тему, пока жена сына находится в его доме. Странный еврей, он заботится об этой иноверке больше, чем о самом себе. И столяр этот тоже странный еврей. Почему ему взбрело в голову, что она захочет изображать праведницу, стать второй Двойрой-Эстер и иметь бейт-мидраш, носящий ее имя? — Хана-Этл смеется про себя, уже поднимаясь в свою квартиру. Она все еще размышляет о различных типах людей, заходящих по пятницам в ее пекарню. Но в канун субботы она сидит одна за накрытым столом с горящими в серебряных подсвечниках свечами. Она не хочет слишком часто ходить в гости к своим дочерям.

Столяра сильно огорчило то, что он не может взвалить на себя столько длинных досок, сколько ему хочет дать торговец лесом с Зареченской горы. «Ничего, я заявлюсь к нему второй раз. С лошадью и телегой», — утешал себя Эльокум Пап. Он и так взвалил на себя больше досок, чем мог тащить, и чувствовал, что груз ломает ему плечи. Пот струился по его лбу и по затылку. Он стоял напротив открытой площадки перед мастерской своего старого знакомого Лейбеле Балтраманцера, каменотеса, делавшего надгробия. Каменотес бил молотком по долоту, обрабатывая камень, и удары гулко разносились в теплом, сухом воздухе. Пап поднялся до площадки, опустил доски на землю, утер рукавом пот с лица и попросил глоток воды. Каменотес оставил работу и ушел. Вскоре он вернулся, неся медную кружку с двумя ушками, до краев полную холодной воды.

— Такой еврей, как ты, отправляясь в дорогу, должен иметь во внутреннем кармане запечатанную бутылку с горькой каплей. Нет на свете ничего лучше, — сказал Лейбеле Балтраманцер, усаживаясь на перевернутый плоский камень и указывая столяру на камень по соседству. — Садись, Эльокум. Поговорим.

Каменотес — невысокий еврейчик с жидковатой седой бородкой и большими тяжелыми руками. У него водянистые глаза и румяные как яблоко щеки, хотя он и стар. Его жена, старая еврейка с седыми растрепанными волосами, слывет злюкой и терпеть не может гостей. Каменотес тоже не слишком склонен водить дружбу. Все похороны проходят мимо его мастерской, а он даже не прерывает работы; он провожает тихие похороны гулкими ударами своего молотка и долота. Но когда на его площадку, заваленную камнями, кто-то приходит, он любит поговорить.

Домишко Лейбеле Балтраманцера стоит в поле среди зелени, как наседка на грядке. Там крутится злая хозяйка с полными бидонами молочных продуктов у погреба под треугольной крышей с красным кафелем. Эльокум Пап, приходя сюда, думает, что эта ведьма носит, конечно, полные бидоны сметаны. Ему бы тоже хотелось жить в чистом поле, в домике из свежих досок и чтобы Матля сбивала масло из молока собственной коровы. Почему нет? Летом он сидел бы в поле и видел бы над собой ясное голубое небо, которое тянется далеко-далеко. Эльокум Пап смотрит напротив, через дорогу, где за заборами, среди густых старых лип, стоят деревянные дома со множеством окон и с большими крылечками, выкрашенными зеленой краской поверх красной и желтой. Торговец лесом Рахмиэл Севек тоже живет в таком барском доме с воротами и калиткой, и все же у него муторно на сердце, думает столяр и отвечает каменотесу:

— Я узнал, что у лесоторговца Рахмиэла Севека невестка из иноверцев, поэтому-то у него такая озабоченная физиономия. Но он мне очень нравится. Помимо этих досок, он пообещал мне достать хорошее дерево для резьбы.

— Эльокум, ты не человек, — качает головой Лейбеле Балтраманцер. — Я могу еще понять, когда бросают работу и идут с приятелями выпить. Но баламутить, тратить время на то, чтобы вырезать из дерева львов? Эльокум, ты не человек.

Столяр не удивляется. Подобные речи он уже столько раз слышал от окружающих, что они больше не производят на него впечатления. Его гораздо больше интересует узнать, что написано вон на том надгробии? — Он указывает пальцем на серый пятнистый камень с посеребренными буквами.

— А что там может быть написано? Там написано, что эта еврейка умерла, — отвечает Лейбеле Балтраманцер и неохотно отворачивается от надгробия. Эльокум Пап продолжает смотреть на расставленные и разложенные надгробные камни, долго и напряженно рассматривает их, пока, наконец, не приходит к выводу, что работа Лейбеле Балтраманцера ему не нравится и он даже знает почему.

На Зареченском кладбище можно увидеть надгробия со столбиками и с изображением рук, сложенных в благословении, — знак того, что покойный был коэном [25]. Он видел даже камень с высеченной менорой [26] и еще один камень с кистью винограда. Буквы там тоже большие и яркие, круглые, с коронами и рожками, как буквы в свитке Торы и даже еще красивее. Но на надгробиях Лейбеле Балтраманцера нет украшений. Буквы вырезаны в глубину, а не выпуклые; простые, четырехугольные, отесанные камни и точно такие же надписи — без завитушек и вензелей. Опять же сами надписи! На старых надгробиях много строк, в которых сообщается родословная покойного и кем он был, коэном или левитом. Потом рассказывается, чем занимался покойный и какие благодеяния совершил. Про женщину говорится, что она была либо женой раввина, либо женой богача, щедрого на пожертвования. Про мужчину сказано, что он был раввином и переписывал святые книги или купцом, который построил бейт-мидраш. А на надгробиях Лейбеле Балтраманцера ничего не сказано, кроме того что человек родился и умер. А что посередине?

— Действительно, что тут посередине между рождением и смертью? Кроме хорошего глотка водки посередине ничего нет, — говорит каменотес и клянется добрым годом для себя самого, что много лжи написано на старых, богобоязненных надгробиях с круглыми крышечками и выступающими или врезанными в камень буквами. На всех надгробиях и во все времена правдой являются только первые два слова: «здесь погребен». Они сообщают, что человек умер и здесь лежит в земле.

С минуту Лейбеле Балтраманцер молчит и дергает свою бородку. Затем он снова принимается говорить и заявляет, что если уж Эльокум испытывает такой телячий восторг перед красивыми надгробиями, то на христианском кладбище надгробия еще красивее, а вранья еще больше. Глядя на высеченного из камня белого ангела, который стоит на коленях, сложив руки и закатив глаза, можно подумать, что дама, похороненная под ним, была большой скромницей. Но мы-то знаем, что она была за скромница! Лейбеле Балтраманцер кривит рот и рассказывает дальше, что он видел на христианском кладбище мужчину из бронзы, лежащего на спине и держащего в руках крест. Но мы-то знаем, что он был за святой! Лейбеле Балтраманцер снова кривит рот и рассказывает дальше, что он видел на христианском кладбище еще и голову генерала в высоком воротничке и с россыпью медалей на груди. Ниже на камне выбили целую повесть, сколько дедов с графскими титулами у него было и сколько героизма он проявил. А сколько смертоубийств он совершил, там писать не стали. Эх, лживый мир.