— И еще я внес предложение о расширении библиотечных привилегий. Фрэнку тоже надо чем-то заниматься — вот пусть и вынесет эти предложения на рассмотрение комитета.

Он принес книгу предложений, положил на стол перед Чарлзом, и тот прочел:

«Поскольку начальство не проявляет должного литературного вкуса, систему библиотечных привилегий следует изменить так, чтобы дать больше возможностей тем, кто проявляет искреннее желание пользоваться книжными фондами».

— На мой взгляд, так очень здорово сказано, — заметил Кертис-Данн.

— Думаю, ты слишком возомнил о себе, написав такое.

— Всем и без того известно, что я личность продвинутая. Так что ничего не возомнил. Но мне нужны и ваши подписи.

Чарлз колебался. И чтобы выиграть время, вдруг спросил:

— Послушай, а что это у тебя на ногах, черт возьми? Вроде бы комнатные туфли, так?

Кертис-Данн выставил вперед ногу, обутую в поношенный башмак из мягкой черной кожи, на шнуровке, но без носка, поверхность которого напоминала обложку истрепанной Библии.

— А, так ты заметил мой способ сэкономить трудовые усилия. Ношу их с утра до вечера. Вызывают постоянное недоумение у начальства. И когда кто-то спрашивает, а в первом семестре случалось это по два-три раза на неделе, отвечаю, что это особая матросская модель, которую мой папаша, по причине крайней бедности и за неимением другой обувки, попросил меня разносить. И они страшно смущаются. Но уверен, ты не разделяешь эти предрассудки, свойственные среднему классу. Пожалуйста, дорогой, поставь подпись под этим подрывным манифестом.

Но Чарлз все еще колебался. Подобная акция шла вразрез с принятыми в Спирпойнте порядками. К интригам, настойчивым просьбам, любым проявлениям своего «я», продиктованным амбициями, в Спирпойнте всегда относились крайне отрицательно. А поощрялись здесь скромность, незаметность, а не проявления недовольства. Не в правилах было выставляться, присоединяться к требованиям усовершенствований. Кроме того, инициатива исходила от ученика, мало того что из другого класса, но и, по всем здешним понятиям, стоявшего значительно ниже Чарлза да к тому же известного свой эксцентричностью. Еще семестр назад Чарлз отверг бы это предложение с ужасом, но сегодня будто что-то почувствовал, услышал в себе некий новый голос: голос критичного Хайда, который все чаще и чаще заявлял о своем присутствии, спорил с заурядным, нетерпимым, бесчеловечным, хоть и уважаемым всеми, доктором Джекилом; голос, который явился из более цивилизованного века. Он был подобен сардоническому смеху, вдруг вырывавшемуся из уст какой-нибудь бабушки, этой «отрыжке» Регентства, сидевшей в глухие средневикторианские времена где-то в укромном уголке у камина. Громкий, яростный, самоуверенный, голос этот вносил смятение в путаные и высокопарные думы ее потомков с бакенбардами.

— Фрэнк обеими руками за это предложение, — сказал Кертис-Данн, — но считает, что инициатива должна исходить от нас. Не может же он идти проталкивать реформы, которые, как ему скажут, здесь никому не нужны. И он хочет, чтоб все предложения были конкретными, только тогда он сможет представить их библиотечному комитету.

Доктор Джекил умолк. Чарлз подписал.

— Ну вот, — удовлетворенно кивнул Кертис-Данн. — Теперь уговорить парнишку Мерсера будет проще. Он сказал, что подпишет, если подпишешь ты.

К ленчу в книге стояло двадцать три подписи, в том числе и дежурного по библиотеке старосты.

— Сегодня имеем полное право поставить свечку, — заметил Кертис-Данн.

До Чарлза доходили кое-какие слухи о его поведении в библиотеке.

— Знаю, он ужасен, — сказал Чарлз. — Но меня почему-то это забавляет.

— Все считают, он просто помешался на Бренте.

— Фрэнк так не считает. И потом, я бы назвал это рекомендациями. Кстати, он самый умный и образованный из всех, с кем мне доводилось только встречаться. Если б он поступил сюда вовремя, то давно бы обошел всех нас.

Тут неожиданно пришла поддержка в лице Уитли.

— А я знаю, что директор принял его в качестве особого одолжения отцу. Он сын сэра Сэмсона Кертис-Данна, члена попечительского совета. У них большое имение неподалеку от Стейнинга. Кстати, я бы не возражал провести там денек на охоте, в ближайший День святого Вениамина. [120]

Днем по воскресеньям всех, кроме дежурных, отпускали погулять на два часа, и мальчики в черных сюртуках, с соломенными шляпами под мышками разгуливали по окрестностям группами, парами, а иногда и в одиночку. «Променад» — так это называлось. Заходить в населенные пункты и прочие обитаемые места строго запрещалось; оставался выбор: или пустырь за стенами церкви, или же безлюдная сельская дорога, ведущая к одинокой нормандской церкви Святого Ботольфа. [121]Чарлз с Тэмплином обычно гуляли вместе.

— До чего же ненавижу эти воскресные дни, — сказал Чарлз.

— Можно набрать черники.

Но у дверей дома их остановил мистер Грейвз:

— Приветствую, неразлучная парочка. Не желаете ли немного помочь? Только что доставили печатный станок, вот я и подумал, что вы захотите помочь мне собрать его. — Он провел их к себе в комнату, где весь пол был уставлен полуоткрытыми ящиками. — Когда я приобретал его, он был в собранном виде. Потом разобрали, для доставки. А собирать надо по такой схеме. — Он показал им гравюру в какой-то старинной книге. — Они не намного изменились со времен Кекстона, [122]потом ввели паровые печатные станки. Этому лет сто, не меньше.

— Ничего себе!.. — пробормотал Тэмплин.

— А здесь, юный Райдер, написано, что он передвижного типа. Как раз о чем ты мечтал.

— Что за тип такой?

— Это нам и предстоит выяснить. Я купил эту штуковину в цельном виде у одного деревенского книготорговца.

И вот они начали вынимать буквы наугад, устанавливать, потом мазать чернилами и пробовать, какие получатся оттиски на листке писчей бумаги. У мистера Грейвза был альбом с образцами шрифтов.

— На мой взгляд, все кажутся одинаковыми, — пробормотал Тэмплин.

Несмотря на все свои предубеждения, Чарлз вдруг заинтересовался.

— Кажется, я понял, сэр. Думаю, этот шрифт называется «Баскервиль».

— Нет. Ты посмотри на засечки. [123]Может, это «Калсон олд стайл»?

Наконец шрифт удалось определить. Затем Чарлз отыскал коробку, полную орнаментальных прописных букв, оглавлений меню с изображением графинов и десертов, голов лис и бегущих борзых для спортивных объявлений. Нашлись здесь же и эмблемы, украшавшие Священное Писание, монограммы, короны, гербы рыцарских обществ, вырезанная из дерева призовая печать, декоративные ленты — словом, весь великолепный набор образчиков английского книгопечатания вековой давности.

— Да тут настоящее богатство, сэр! С этими штуками чего только не напечатаешь!

— Так и сделаем, Чарлз.

Тэмплин смотрел на этих любителей с еле заметной гримасой отвращения.

— Знаете, сэр, только что вспомнил: у меня тут одно срочное дело. Так что, если не возражаете, я, пожалуй, пойду, хорошо?

— Валяй, старина Тэмплин. — И когда он ушел, мистер Грейвз заметил: — Жаль, что Тэмплин меня недолюбливает.

— Почему он никогда не может промолчать? — сказал Чарлз. — Почему ему непременно надо во все влезать и комментировать?

— Ты ведь тоже меня не слишком жалуешь, Чарлз. Зато очень любишь печатные станки.

— Да, — кивнул Чарлз. — Печатать люблю.

Буквы хранились в маленьких мешочках. И они начали высыпать их — из каждого мешочка в отдельное углубление в старом поддоне из дубового дерева.

— Так, теперь займемся собственно станком. Вроде бы это основание.

На то, чтобы собрать станок, у них ушло два часа. И вот наконец, когда все было готово, он показался им таким маленьким — каким-то даже слишком маленьким для количества и размера коробок и ящиков, в которых был доставлен. Главные опоры из сварного железа заканчивались вверху заглавными медными буквами, исполненными Коринфским шрифтом; верхнюю, перпендикулярную к ним часть венчала медная урна с выгравированной на ней датой — 1824. Труд сообща, проблемы и радостные открытия сблизили ученика и учителя; теперь оба с гордостью обозревали творение рук своих. О Тэмплине забыли напрочь.