— Прежде всего, — начала она, — ты уверен, что я тебя не отрываю от дел? Может, я не вовремя? А то я могу прийти попозже.

— Нет, нет, что ты! Сегодня выдался на редкость спокойный день. У нас это случается порой. Позволь, я помогу тебе раздеться. Надеюсь, ты пообедаешь со мной. Я сейчас. Ты проходи пока в соседнюю комнату. Дорогих гостей и кое-кого из самых достойных клиентов я встречаю именно там.

Она поняла, что он имел в виду, только когда через распахнутые перед ней двустворчатые двери ступила в соседнюю комнату. Это был роскошный зал с обитыми темно-красной шелковой тканью стенами. На креслах, кушетках и диванах чехольчики из дорогой парчи. В отделанном мрамором камине вовсю гудело пламя, и Эстер сразу потянуло поближе к огню, отогреть замерзшие пальцы. Уютно устроившись за столом, на котором, словно в ожидании гостей, примостились на своих длинных ножках хрустальные бокалы, Джеймс откупорил бутылку мадеры и, разливая вино, рассказал ей последние новости. Наполнив до краев два бокала, он подошел к Эстер и, протянув ей один, чуть приподнял свой:

— Ваше здоровье, мада-ам.

— Ваше здоровье, сэ-эр.

Улыбаясь, они осушили бокалы. Оба находились в самом приятном расположении духа. Джеймс предложил ей сесть в кресло, а сам примостился рядом на кушетке.

— Ну, теперь-то ты мне скажешь, чему я обязан такой чести?

— Я приехала по делу.

— Так я и думал. А бывало, ты заходила и просто так. Ладно уж, чего вспоминать. Какое же дело?

Пока Эстер говорила, он не спускал с нее глаз, любуясь ею. Она изменилась, подумал Джеймс. Когда он видел ее в последний раз, Эстер выглядела какой-то взвинченной, натянутой, как тетива лука, и очень похудевшей. Горе наложило на нее свой неизгладимый отпечаток. Она и сейчас еще не та, что была раньше — все такая же тоненькая, как хворостинка. Но что сразу бросалось в глаза, так это ее энергичность — такая же живая и напористая, как и прежде. А это уже добрый знак. Значит, не за горами и полное исцеление. Что касается ее внешности, то красота Эстер имела над ним все ту же притягательную силу и власть, все так же очаровывала и манила, как и в тот незабываемый день, когда он впервые увидел ее в садике, где росли лекарственные травы. Вот и теперь, как бывало много раз прежде, ее близость вызвала в его душе тревожное волнение. Джеймс внимательно слушал ее, но в висках стучало неотвязно: теперь она свободная женщина, и брачные узы больше не связывают ее с другим мужчиной… теперь она свободная женщина, и брачн… И это было для него сейчас самым важным. С тех самых пор, как они разошлись с Мэри, — она поселилась в их загородном доме, а он прочно обосновался в Лондоне, — с тех самых пор Джеймс в общем тоже считал себя свободным человеком.

— Я собираюсь зарегистрировать свою «пробу» в Пробирной палате, — объясняла Эстер. — Это ведь общепринятое правило, когда хочешь начать собственное дело. Так вот, мне пора самостоятельно работать, по собственным эскизам, а не ограничиваться моделями, которые нам присылают из Лондона. Нужно сказать, что выполняют их порой не лучшим образом. Потому я буду ориентироваться и на тех, кто раньше не мог позволить себе серебряные вещи. Ведь из серебра можно делать самые разные предметы, как крупные и громоздкие, так и маленькие и незамысловатые, например, ложки. А вместе с размером серебряной вещи падает и ее цена. Клиентами моей мастерской будут не только самые богатые.

— Прошу тебя, объясни мне, что все это значит? — спросил он задумчиво. Джеймс чувствовал, что нечто гораздо большее, чем простое самолюбие, движет ею. Он видел, что Эстер находится во власти какой-то идеи, завладевшей всем ее существом.

Она решительно наклонилась вперед, приблизившись к нему. Взгляды их встретились.

— Я хочу прославить имя Бэйтменов, — в ее голосе послышались металлические нотки, чувствовалась такая решительность, что сразу становилось ясно, что она не уступит — пойдет до конца.

— Сначала я думала, что это забота моих сыновей. Но сейчас поняла, что я и только я должна сделать это. Потому, что для меня достижение этой цели становится делом жизни и значит так много, что я вряд ли смогу объяснить словами.

Вот этого-то Джеймс и боялся больше всего. Эстер хотела почтить память человека, которого любила. В порыве бешеной ревности, захлестнувшей все его существо, Джеймс, сам того не замечая, с силой вцепился пальцами в тонкую хрустальную ножку бокала. Самым странным показалось то, что ревность терзает его именно сейчас, когда Джона Бэйтмена уже нет. И наоборот, когда Джон был жив, Джеймс никогда не испытывал ничего подобного. Помимо воли в душе Джеймса поднималось раздражение.

— Что же ты собираешься предпринять для того, чтобы осуществить свой замысел?

— Сначала придется действовать осторожно. Первым делом нужно крепко стать на ноги, доказать, что я держу марку мастерской — качество моих работ такое же высокое, как и работ Джона.

Судя по обстоятельности, с которой она говорила, было заметно, что это не скоропалительное решение, а тщательно продуманный план.

— Прежде всего мне нужны деньги, чтобы начать производить серебряные предметы с моей собственной монограммой.

Он спохватился, заметив, что ее бокал давно пуст, но она отрицательно покачала головой.

Эстер говорила с таким жаром, с таким увлечением, что не заметила, как постепенно погасла на его лице улыбка. Хорошее настроение как рукой сняло. Он как-то сжался весь, ушел в себя, во взгляде появилась холодность и даже некоторая отчужденность.

— Джеймс, ты единственный человек, к которому я могу обратиться с такой просьбой. Ты все обо мне знаешь. Ты видел мои работы. Сейчас мне очень нужны деньги, и если ты дашь их мне, я обязательно добьюсь всего, чего задумала.

— Допустим, твое рискованное начинание будет удачным. Что тогда? — спросил он напрямую. — Ты с головой уйдешь в работу, сутками будешь сидеть в своей мастерской? Мы не будем встречаться, ведь так?

— Почему? Обязательно будем.

— Как часто?

— Очень часто, — улыбнулась она. — Если ты вернешься в Банхилл Роу.

— Может быть, когда-нибудь я и вернусь, — задумчиво сказал он. — Но знаешь, когда я увидел тебя сегодня, то сразу вспомнил тот день в твоем садике. Ты не забыла? Так вот, все, что я говорил тебе тогда, еще в силе. Мое чувство к тебе не изменилось. Я все тот же влюбленный романтик.

Его слова подействовали отрезвляюще, Эстер чувствовала себя так, будто ее окатили ушатом холодной воды. Она вдруг точно только сейчас очнулась, заметив, как пожирает он ее глазами. Его безумная страсть вдруг, как по мановению волшебной палочки, преобразила ее, всколыхнула потаенные струны души. Эстер всегда находила его привлекательным. Нравился ей и его все подмечающий пронзительный взгляд, и юмор, и прекрасно сложенная фигура. Она даже поймала себя на мысли, что любуется им, как когда-то любовалась Джоном. Джеймс не раз доказывал ей свое расположение, и вот теперь это сильное чувство, которое он сумел пронести через столько лет, заставило ее по-иному взглянуть на него. Это была уже не любовь, какой представляла ее себе Эстер. Прошедшее испытание временем, его чувство обогатилось и усилилось, превратившись в глубокую привязанность. К горечи тяжелой утраты в ее сердце теперь примешивалось радостное чувство. Но это вовсе не означало, что она готова покориться ему. Его настойчивость подняла в ее душе бурю протеста. Эстер уже успела ощутить себя свободной женщиной, не принадлежащей ни одному мужчине. И эту свободу она хотела сохранить любой ценой.

— Это что? Торг? — требовательно спросила она, упорно избегая его взгляда.

Несколько раз ему удалось заглянуть ей в глаза, — лишь мельком, но он все понял. Горько вздохнув, Джеймс медленно покачал головой в ответ:

— Нет, дорогая. Как ни велико искушение, я этого не сделаю. Ты получишь, сколько хочешь. Я дам тебе денег.

— О, Джеймс! — голос ее срывался от радости, лицо озарилось благодарной улыбкой.

Он не удержался, шагнул к ней и обнял. Она прижалась к нему всем телом, чуть откинулась назад, и на ее полураскрытых губах застыл его страстный поцелуй. Она не сопротивлялась. От его слов и обещаний ею овладело пьянящее чувство счастливого восторга. И как бы в благодарность за то, что он подарил ей эти прекрасные минуты, ее руки обвились вокруг его шеи. Но Эстер никак не предполагала, что в его руках так предательски затрепещет ее плоть. Она думала, что желание физической близости с мужчиной угасало в ней по мере того, как угасали силы Джона, и теперь этого желания и вовсе не существует. Но Эстер ошибалась. Ее еще молодое и сильное тело воспротивилось. Нежные и требовательные руки Джеймса, его горячие поцелуи вновь разбудили в ней дремлющие желания и жажду физического удовлетворения. Но эти руки не были руками Джона, а поцелуи не были прикосновением его губ. В этом-то и заключалось несчастье Джеймса!