— Смотрите! Смотрите!

И хотя стоявшие за нами туристы зашумели, будто хор в греческой трагедии, мы окружили ее и стали жадно всматриваться в изящную резьбу на медальоне.

— Лола! — прошептала Иоланда. — У нас были буквы U, P, L, а это — буква O?

— Да.

— Это означает «лупо», то есть «волк»! — выговорили все, кроме меня.

Видимо, повинуясь инстинкту, Марко сказал:

— Переверните его.

Иоланда перевернула медальон обратной стороной, и мы прочли выгравированную вдоль его окружности надпись:

— Я знаю этот собор! — воскликнула мама.

— Он находится на одном из островов, — хором отозвались мой отец и Марко, — и называется он Торчелло!

— Значит, нам понадобится лодка, — деловито подытожил Эрик.

И тут Иоланда вздрогнула, как кошка, на которую брызнули водой. Она резко откинула назад голову, и кровь мгновенно отлила от ее лица. Я испугалась, что на нее подействовал яд, оказавшийся на цепи или на медальоне.

Но потом я проследила за ее взглядом, устремленным на толпу. Среди посетителей виднелась темная, как тень, фигура в примечательной черной шляпе с широкими полями.

Это был Томас.

Да, да! В самой гуще толпы стоял Томас де ла Роса в черной куртке и в своем стетсоне. Взгляд его черных глаз, устремленный на старшую дочь, был исполнен невыразимой печали. Томас возник из небытия, и мне привиделось в этом что-то ужасное, чего я не могла осознать. Наверное, мне следовало бы проверить, не повернуты ли назад его ступни.

Он перевел взгляд на Марко, пристально изучающего медальон. Затем Томас опять взглянул на Иоланду и на меня и жестом руки велел нам молчать.

— Иоланда, милая, что с тобой? — спросил Мануэль.

— Что случилось? Тебе плохо? — встревожился Эрик. — Боже, ты отравилась!

— Сядь, — приказала ей мама. — Принесите ей воды.

— Не надо, все в порядке, — вновь обретя дар речи, проговорила Иоланда. — Это… это от возбуждения.

Я оглянулась, но Томаса уже не было. Марко неловко шагнул в сторону, по-прежнему крепко вцепившись в медальон с его цепью.

— Мне кажется, нам пора уходить, — сказала Иоланда.

Там, где только что материализовался Томас, возник офицер охраны с бульдожьей физиономией. Он с трудом протискивался сквозь толпу, очевидно, собираясь сурово потолковать с нами по поводу нашего способа ознакомления с ценными произведениями искусства.

— Да, да, очень хорошая мысль, — подхватил Эрик.

— Мы слишком увлеклись осмотром, — заключил Марко.

— Короче, уносите ноги, — распорядилась мама. — Разделитесь на группы. Сейчас не время попадаться полиции.

— Встретимся на улице, — бросил на ходу отец.

Марко выпустил из рук цепочку, и, быстро замешавшись в толпе, все поспешили в разные стороны.

То есть все, кроме меня, проталкивавшейся следом за сестрой.

— Иоланда! Иоланда!

— Скорее, а то мы отсюда не выберемся!

— Ты кого-то увидела?

— Никого. — Ее лицо покраснело, губы плотно сжались, как будто она едва удерживалась от рыданий.

— Послушай, он следит за нами еще из Рима, хочет добраться до Марко, потому что боится, как бы тот нас не обидел.

Не замедляя шага, сестра покачала головой:

— Поразительно — его волнует, что нас может обидеть Марко…

— Ио, нам нужно поговорить о…

— О чем?

— Ни о чем, а о ком! О Томасе!

Расталкивая паломников, она горько и сердито улыбнулась:

— Не к добру, Лола, дурно говорить о покойниках, разве ты не знаешь? Это очень опасно — вызывать призрак бродяги только потому, что он бросил тебя в джунглях, когда из-за этой войны ты и без того выросла ненормальной.

— Что ты надумала?

По ее лицу текли слезы.

— Ну, я говорила тебе, что мне до черта надоела вся эта обезьянья охота в джунглях? Оказывается, нет, не надоела! Вот черт! Запиши меня снова в свои свадебные игры, Лола! Потому что я настоящая обезьяна, хотя и не знала этого. Но хотя я настолько тупая, что просто удивительно, почему у меня еще не вырос хвост, я все равно должна доиграть эту комедию, прежде чем набью ему физиономию! И пусть он сам расскажет твоим родителям всю правду, потому что я не собираюсь быть его посредником! И ты имей в виду — если ты скажешь что-нибудь маме, когда рядом Марко, я просто взорвусь! Ты спрашиваешь, что я надумала? Я сделаю то, что должна. То есть доставлю тебя на Торчелло, где ты полюбуешься на этого «неудачника». — Она подтолкнула меня вперед. — Пробирайся сюда.

Высоко вверху над нами лучился неестественным светом небесный свод купола, напоминая сказочное видение, когда я, извиняясь и толкаясь, протискивалась в толпе, оставляя позади роскошный интерьер собора.

Уже темнело, когда мы встретились на площади с моими взволнованными родителями, с натянутым как струна Эриком и с Марко, погруженным в грустные размышления. Моего родного отца нигде не было видно. Напрягая усталую голову, я старалась придумать, как всех примирить, как облегчить страдания сосредоточенно молчавшей сестры; пыталась сочинить оправдания для совершенных нами краж и связанных с ними убийств, а также выработать план действий в ожидании коварной ловушки, несомненно, ожидавшей нас на острове, где должны, в конце концов, находиться остатки сокровищ когда-то могущественного государства ацтеков.

И все время мне слышалось, как кто-то будто нашептывает мне в ухо буквы «L-P-U-O».

Какое слово составляют эти буквы — просто «Лупо»? Или иной загадочный пароль?

Ужасное это свойство — любопытство! Призыв «надавить на Неудачника в соборе Санта-Мария-Ассунта», казалось, физически толкал нас на окраину Венеции к лагуне, отражающей яркое зарево заката, со скользящими по ней гондолами.

Около девяти вечера мы уже направлялись к острову сокровищ — Торчелло.

Наша лодка стремительно скользила по черным, отливающим свинцовым блеском волнам. Плавсредство, должное доставить нас к острову Торчелло, было не из тех изящных гондол, что грациозно покачиваются у набережной: мы находились на белой моторке, нанятой у какого-то рыбака благодаря умению заговаривать зубы, в одинаковой мере свойственному моей сестре и Марко.

Иоланда держала курс к дальней оконечности косы, образующей лагуну. Ее напряженный ковбойский силуэт терял свои резкие очертания по мере того, как становилось все темнее. Не знаю, что творилось у нее на душе, так как за все это время она не произнесла и десяти слов.

Я находилась на корме, а все остальные сгрудились на носу; выглядывающая из-за облаков луна освещала их фигуры призрачным светом.

Я осторожно приблизилась к Марко и Эрику, стоявшим на некотором расстоянии друг от друга и в темноте меня не видевшим.

— Я знаю, о чем вы думаете, — услышала я тихий голос Эрика.

— О деньгах? — спросил Марко.

— О Лоле.

— И о ней тоже.

— Советую вам о ней не думать. Вы не стали лучше по сравнению с тем, каким были во Флоренции.

— А я советую вам надеяться, что это не так.

Эрик промолчал.

— Дело в том, что я уже и сам не знаю, что мне делать. Золото? Что ж, оно никогда не помешает, верно? — продолжал Марко. — Но может, мне лучше пожелать полковнику, моему отцу, покоиться с миром и забыть о мести? Черт, просто не знаю. Понимаете, вы мне даже нравитесь, Гомара. Вы страшно впечатлительный и чувствительный человек и страдаете от этого. Должен вам сказать, дружише, у вас очень плохой вид после того, как… Впрочем, вы и сами знаете.

— Я совершил ошибку, — едва слышно произнес Эрик. — Хотел бы я… Я мог бы… Я не знаю, мог бы он…

— Не изводите себя сомнениями, Доменико непременно напал бы на вас, а потом на нее. И хотя мне эта история не доставила удовольствия, но вы поступили совершенно правильно. И к тому же… со временем вы поймете, что свои преступления всегда можно оправдать сотнями благовидных предлогов, и тогда вам станет гораздо легче. Я сам могу служить веским тому доказательством! Но к чему вы вгоняете себя в депрессию? Вы теряете под собой почву, приятель! Уж не думаете ли вы совершить что-нибудь в высшей степени безрассудное?