Солнце уже склонялось к закату и посылало последние лучи на руку, держащую удочку. Не знаю почему, но любая последняя деталь остра, как нож, так и рука Мориса в закатном солнце. Птица издала резкий свист, и я снова почувствовал давление в груди, словно туда попала большая птица, и она там бьет крыльями, взволнованная и испуганная. И тогда я громко сказал: «Птицы здесь свистят слишком сильно». Фраза эта прозвучала слишком громко. Все обратили взгляды на замершую руку, которая не среагировала на нарушение тишины. Странное чувство напрягло душу желанием крикнуть, чтобы он опустил руку и убрался с этого песчаного мыса, который протягивает его руку египтянам совершенно открыто, но тут Морис Бутбуль закричал: «Поймал рыбу!» Он поднял ее над головой, и рыба трепетала в его руках, как флаг на ветру. Огибаем Мориса, говорим в полный голос, и уже направляемся к повару Марселю в предвкушении еды, кофе, и приятного настроения. Мне же надоела эта глупая рыбная ловля и эта ужасная тишина. Надоело мне все напряжение вокруг этой, по сути, единственной рыбы. Надоело мне все, и сказал я себе то, что никогда еще не говорил: несчастный ты человек.
В эти мгновения я чувствовал, что должен сделать нечто необычное, чего еще никогда не делал, и я это, несомненно, сделаю. Неожиданно появился бедуин, погоняющий своего осла – бедуины в пустыне всегда возникают внезапно. Бедуин вынырнул из безмолвия и приблизился к шинам неслышными шагами, слетел к нам, как темная птица. На спину осла он прикрепил канистру с водой, и я схватил канистру и вылил на себя драгоценную пресную воду. Черные глаза бедуина сопровождали струю воды, падающую на мое лицо и военную форму, которая образовала лужу у моих ног. Вылил я воду до последней капли, и, более того, швырнул пустую канистру в Суэцкий канал, и она поплыла по волнам, толкаемая сильным течением, и пошла на дно. Морис Бутбуль вступил в беседу по-арабски с бедуином, и они больше говорили руками, чем губами. Глаза мои блуждали по фигуре бедуина, испытывая к нему ненависть, а я ненавижу это чувство. Всякие глупости лезли мне в голову. Я подумал, что руки Мориса начали так сильно двигаться из-за того, что я сделал, и что вылитая вода бедуина – отпущение грехов за мучительное безмолвие. Тут Морис Бутбуль протянул бедуину рыбу, как отпущение за мое действие, и они, обнявшись, расстались, и осел поднял рев. Бедуин пошел своей дорогой, и Морис Бутбуль сказал мне: «Бедуин сказал, что ты словно и не еврей, ибо евреи более милосердны, а ты – нет».
Вернулись мы к шинам, а канал тем временем изменил свой вид. Ветер стих на короткое предзакатное время, воды текли медленно, лениво, солнце было еще довольно высоко, и развалины Кантары, да и весь канал, – тонули в его сиянии. Муэдзин затих, молитва завершилась, и Аллах отдыхал на тихих кронах, только птицы продолжали насвистывать. Это была какая-то сумасшедшая тишина на обоих берегах Суэцкого канала, тишина, усыпляющая, как опиум доктора Боба. Морис Бутбуль все еще активен, и готовит удочку для дальнейшей рыбной ловли. Эта ловля осточертела мне до такой степени, что я просто не был в силах ее терпеть. Я даже боялся этой замершей руки, висящей в мертвом пейзаже. Я должен что-то сделать, что еще никогда не делал, и сделаю это, в конце концов. Рука моя шарила по старой шине, пока не коснулась надутой в ней резиновой камеры. Тут меня осенило, и я закричал: «Вот оно!» Простое изобретение в подходящее время. Соединяем эти камеры воедино, связываем их крепко, покрываем их сетью камуфляжа, которую оставили нам танки, покинувшие рампу. Делаем из деревянных шестов весла – и есть у нас лодка, и вперед – по каналу. Ночное плаванье! Общее возбуждение, тут же приступаем к осуществлению операции. Проскальзываем в укрепление, и никто не замечает нашего присутствия. Запрещено даже палец окунать в канал, а мы собираемся плыть по нему, и придумал это младший лейтенант, то есть я и я нарушаю приказ. Пересекли мы укрепрайон по окопам, достаточно глубоким, чтобы нас скрывать, и на спинах протащили шесть старых покрышек, до танковой рампы, с которой ушел даже доктор Боб. В его кресле развалился Морис Бутбуль, и командовал сооружением лодки. Мы трудимся, а он говорит. Морис воображает, что уже собрал все старые шины с песков Синая и создал корабельное общество с ограниченной ответственностью, и получил исключительное право на ночные рейсы по Суэцкому каналу. Он уже получает весьма приличные прибыли, гребет капитал, и приглашает всех красавиц Рафидима совершить плавание на камерах. Пока он толкает нам речи, мы успеваем извлечь камеры из всех шин, накачать их насосом и добыть шесты для весел.
Прекрасная ночь, и мы собираемся в плаванье по каналу. Есть у нас лодка, и есть весла, и все идет отлично, и такой активности наш укрепрайон еще не знал. Морис Бутбуль еще занимается своим корабельным обществом, как йеменец Нисим спрашивает, какое имя мы дадим нашей лодке. Имя для мореходов, как талисман, а израильским мореходам по Суэцкому каналу, несомненно, необходим талисман. Каждый предлагает имя, которое, по его мнению, приносит счастье и удачу, у меня же единственное предложение: «Адас». Что вдруг «Адас» и почему именно «Адас», и почему твоя красотка принесет и нам счастье? Началась перебранка, которую трудно даже описать. Только Морис Бутбуль почему-то молчит, но, в конце концов, говорит, что имя «Адас» ему нравится, Он знаком с одной Адас из Яффо, ослепительной блондинкой, перед которой просто невозможно устоять. И Морис Бутбуль провозглашает: «Значит, решили – «Адас». И имя это начертали на камере белой краской, предназначенной для окраски бункера.
Ночь светла, и не очень подходит для плавания израильтян по Суэцкому каналу. Сияла луна, и мерцали звезды, и дул сильный ветер. Мы нашли удобное место для спуска нашей лодки на воду, прикрываемое камышом. Только вошли в заросли, как откуда вырвалась птица и криком своим потревожила ночную тишь. На египетском берегу ветер шелестел в кронах и качал стволы деревьев. Луна бросала свет на темную зелень, и ветер гнал зеленые волны прямо нам в глаза. Кроме шума ветра, ничего не было слышно. На египетском берегу время от времени вспыхивали какие-то блики, взлетали искры, гасли и снова вспыхивали. И Амии сказал: «Ребята, египтяне готовят нам торжественный прием». Слова его ужасно подействовали на всех, до того, что решили вообще отказаться от затеи. Даже пламенная речь Мориса Бутбуля не помогла. Остались мы с ним вдвоем: я зациклился на моем изобретении, а он – на своей корабельной компании. Оба мы силились доказать всем, что египтяне спят, не слышат и не видят, что они слепы и глухи. Помахали мы им беретами, но никакой реакции не последовало, подняли береты еще выше – то же самое. В общем, мы никому не доказали, что дадут нам плыть по каналу, но так как египтяне молчали, решили мы, что нам повезет. Морис Бутбуль взял командование над собой, и мной, и прошептал: «Да сохранит нас Бог, поплыли!»
Течение в Суэцком канале быстрое, и только мы сели в лодку, как нас понесло. Начали мы неплохо, луна обозначала путь световой линией на воде, и мы плыли вдоль нашего берега.
Нам было не трудно управлять лодкой. Прекрасное плаванье в ночной свежести. Морис Бутбуль напевал под нос какой-то арабский мотив, пританцовывал веслами, двигал руками, как арабская танцовщица, исполняющая танец живота в Каире. Я тоже напевал что-то свое. Два сумасшедших на канале в лодке со странным названием «Адас». Плыли в неописуемой радости, словно в широком море и на сильном ветру, стараясь не выходить за пределы акватории нашего укрепрайона, ибо в соседнем нас могут принять за террористов, пытающихся просочиться через наш фронт. Лодка качалась на волнах, и мы лежали в ней, как в колыбели. Стаи рыб окружали лодку, и одна волна, взметнувшись, зашвырнула на лодку рыбину, но Морис вернул ее в воду: «Ночью рыб не убивают».
Руины Кантары отражались в водах канала, но сам берег поглотила тьма. Луна плыла вместе с нами по каналу, и вот мы уже плывем по луне, с массой вод, звезд, неба, а египетский берег словно укутал себя в густой туман и стер себя из пейзажа на канале. Окунул я руку в воду и почувствовал между пальцами быстрое течение, как поток тепла. И тут всплыло передо мной на воде лицо девушки, которую я люблю, и я сказал Морису Бутбулю, что в ближайшее время приглашу девушку в плаванье по каналу. Он ответил: «Значит, Адас твоя девушка?» И вдруг одним сильным ударом была разбита наша безмятежность, Мы наткнулись на металлический буй, оставшийся от войны. Одно весло потерялось, второе сломалось, и нас понесло по водам, как говорится, без руля и без ветрил. Волны крутили лодку, и мы с Морисом. Канал делал поворот, и нас потянуло к египетскому берегу. Мы пытались грести руками вместо весел, но сильное течение несло нас к западному берегу. Огни возникали и гасли, и снова возникали и не гасли. Мы – по пути к ним, и они освещают нам путь фонариками, и Морис Бутбуль кричит среди волн: «Они уже готовят нам торжественный прием!» Камеры неслись к египтянам, и берег их все более возвышался перед нашими глазами. Луна остановилась над нами и без всякого милосердия сдавала нас в руки египтян. Огни множились, взлетели цветные ракеты, прожектора направили на нас ослепительный свет. Искры взлетали между кронами деревьев, и весь египетский берег под дождем огней фейерверка и трассирующих пуль. Ветер усилился, волны накрыли лодку, и я упал в воду, и Морис Бутбуль вцепился в камуфляжную сеть. Кувыркался я в воде, подобно канистре бедуина. Мориса утянул канал в другое место, и остался один среди вод многих, тянущихся до самого горизонта, и фонари мерцают, и пули свистят, и птицы насвистывают. Ну, просто смех. Вышли мы в плаванье по безмятежным водам канала, и вот во что впутались. И еще счастье, что я был в сандалиях, от которых легко избавился. Только военная форма отяжеляла. Ветер еще более усилился, и я взлетал с каждой волной и скользил по ней на следующую волну. Прожектора египтян обнаружили Мориса Бутбуля, который хоронился под камуфляжной танковой сеткой, вцепившись в надутые камеры. Ветер вертел лодку, и Морис отчаянно держался за камеры. Вдруг что-то длинное и черное пролетело над водами, как ракета, посланная в нас. Признаюсь, хотя я враг признаний, что в моем сознании мелькнула подлая мысль: «Пусть ракета упадет лишь на Мориса Бутбуля». Но не ракета зацепила Мориса Бутбуля, а он зацепил – вырванный ствол дерева и немедленно превратил его в весло. Сидя на камерах, он выкрикивал мое имя, а я выкрикивал его имя, взлетая и падая среди волн, и так мы нашли друг друга. Морис направил лодку в мою сторону, прожектора светили, египтяне стреляли, и Морис вошел глубоко в сектор усиленной стрельбы, чтобы вытащить меня из воды. Когда я уже уселся на камеры, он тут же поинтересовался: «Ну, как плаванье?» Наглотался я сверх меры египетских вод, и сейчас откашливался и отхаркивался, опустошая желудок и легкие. Воды канала вышли у меня через нос и все остальные отверстия тела, и я выплевывал их во все стороны и на самого Мориса, который кричал, обороняясь: «Не писай на меня ртом!»
