Марыля, молодая женщина, добрая наша соседка, помогала отцу растить меня. Она приехала из Варшавы накануне Второй мировой войны. Муж ее остался в Польше. Обещал приехать вслед за ней, но так и не явился. Даже письмеца не прислал. Исчез, словно земля его поглотила. Когда она поселилась в нашем дворе, отец был один, и она, быть может, связывала с ним надежды на изменение своей судьбы, ибо главным в ее жизни был принцип, что женщина должна быть замужней. И именно этот принцип ей не удалось осуществить. Была она высокой, длиннорукой и длинноногой, с широким лицом и обширной грудью, огромной копной черных волос и зелеными глазами. В общем-то, она не была уродливой. Но всяческое обаяние как бы истаяло с ее широкого лица. К тому же на этом широком лице небольшие зеленые глаза были лишены ресниц. Для отца же она, конечно, была слишком высокой, слишком мощной. Отец ведь всю жизнь тянулся к нежному, изящному. Все образы, которые он рисовал, высекал или лепил, были легкими и воздушными. И звуки, извлекаемые им из скрипки, были тонкими и негромкими. Отец, огромный, мускулистый, обожал тонкость и хрупкость.

Так что у мощной и энергичной Марыли не было шансов лишить отца одиночества. К тому же они все время спорили и ругались по поводу кур и кошек. Марыля держала четырнадцать кур. Однажды пошла на рынок и купила курицу для супа. В тот момент, когда она натачивала нож, курица снесла яйцо. Совестно было Марыле резать курицу, только снесшую яйцо. Пошла на рынок и купила другую курицу. Но и та в ответственный момент снесла яйцо. И так дошло до четырнадцати кур. Отец же растил кошек. Целое их семейство проживало в нашей квартире. Кошки гонялись за курами, а Марыля гонялась за отцом с руганью, отец гонялся за ней с криками. Когда это случалось, я чувствовал, что у меня два отца. Один, которого я люблю, и другой, которого боюсь. Именно из страха я попросил Теодора помочь мне захоронить мамину раковину в землю.

Теодор был бедой моей жизни. Никто не знал, кто его отец, и по переулку шел шепоток, что он вообще не еврей. Во время войны Марыля работала по дому у польского генерала, одного из офицеров Андерса. Генерал этот сбежал из Польши с женой на землю Израиля. Жена его была женщиной грубой, злой, болезненной. В один из дней избила Марылю мокрой тряпкой. Марыля, в то время беременная, убежала от нее. Но кто отец ребенка? Марыля упрямо стояла на том, что ребенок – еврей. Ведь он был обрезан по закону праотца Авраама и «сандак» его – был мой отец. Но шепотки в переулке продолжали передавать из уст в уста, что имя Теодор не еврейское, и мальчик этот – гой. Марыля же отметала эти сплетни, говоря, что дала сыну имя по Теодору Герцлю, не больше и не меньше.

И мальчик Теодор выглядел среди детей переулка, как яйцо кукушки в чужом гнезде. Светловолосый, голубоглазый, мускулистый, он не отличался умственными способностями. Вся его учеба в школе была сплошным бедствием. Марыля вынуждена была тяжело работать, чтобы платить частным учителям, которые менялись весьма часто. Мальчик просто выводил их из себя, и дело кончалось битьем. Но Марыля не позволяла никому прикасаться к сыну.

Тем временем, она научилась шить и превратилась в отличную портниху. И не было у нее отбоя от клиентов.

Когда мама моя умерла при родах, Марыля, по сути, стала мне матерью. Она готовила для меня бутылочки с молоком, стирала пеленки. Когда я подрос, она бинтовала мои раны и кормила меня, когда я заболевал. И между мной и Теодором возникла воистину братская дружба. Но был он ребенком нелегким и требовал от меня, малыша, всяческих бесплатных услуг. Более того, оплачивать должен был я выдуманными байками. Почему? Потому что он любил байки? Нет. Но он был амбициозен и рвался быть вожаком детей в переулке. Они же предпочитали ему Аврумалэ, сына писца Торы Хаима Горали. Аврумалэ с длинными вьющимися пейсами был большим мастером сочинять байки, и все дети собирались вокруг него послушать. И хотя мускулы у него были слабы, голос был силен. Решил Теодор с ним соревноваться, но слабо ему было байки сочинять. Вот и обратился ко мне за помощью.

Я-то был большим фантазером. Отец создал для меня целый мир сказок и баек. Стали мы по этому поводу торговаться с Теодором. Он совершает для меня доброе дело, а я плачу ему байкой. Так он покупал у меня байку, чтобы продать ее под своим именем детворе в переулке и таким образом отобрать лидерство у Аврумалэ. Я перестал у Теодора просить сделать для меня что-либо, но он начал угрожать мне, требуя новых баек. И так, постепенно, я научился сочинять фантазии только на продажу, ибо байки, рассказываемые мне отцом, не хотел продавать Теодору. И мои фантазии не все продавал. Разделил я их на две категории: отвергнутые мной – на продажу, любимые – для себя. Теодор был проворным покупателем. Не проходило и дня, чтобы он не приходил за покупкой. Так было, когда я пришел к нему просить помочь мне захоронить мамину раковину. Сразу же спросил меня:

«Что мне за это будет?»

«Длинный рассказ о великом разбойнике Гила-Гуле».

«Насколько длинный?»

«На неделю».

«На две недели».

Удлинил я рассказ на две недели, и мы захоронили мамину раковину под кактусами. К моему несчастью рассказ о разбойнике Гила-Гуле пользовался невероятным успехом, более всех других баек. Теодор добился, наконец, своего. Дети переулка шли за ним гурьбой, упрашивая продолжить рассказ о великом разбойнике. Прошли две недели после захоронения раковины, и я хотел также захоронить великого Гила-Гуля. Он мне ужасно надоел. Теодор старался спасти жизнь разбойника угрозами в мой адрес. Я ведь ему сказал, что захоронение раковины является великой тайной, и ее нельзя открыть моему отцу. Под угрозой Теодора рассказать об этом отцу жизнь разбойника была продлена. Прошел месяц, разбойник продолжал свои мерзкие дела, я ненавидел его лютой ненавистью, а Теодор любил его душевной любовью. Разбойник не давал мне покоя, приходил по мою душу во сне, и я начинал говорить, кричать и плакать. Отец стоит у моей постели, гладит меня, а я гляжу на него испуганно и спросоня продолжаю плакать. Отец спрашивает:

«Что случилось, сынок?»

Я ничего не говорю. Не мог же я рассказать, что по ночам изводит меня разбойник Гила-Гуль, а днем Теодор вымогает у меня шантажом байки. Ведь все это связано с украденной мною раковиной. Я стал рассеянным, все падало у меня из рук, учителя в школе стали на меня жаловаться. Лицо мое побледнело и опало. Отец серьезно забеспокоился.

Марыля требовала отвести меня к врачу, потому что она уверена, что у меня глисты. Рассказами об этих глистах она совсем доконала меня. Я перестал есть и учиться. Пока однажды вечером не посадил отец меня себе на колени и сказал:

«Мойшеле, это прекрасно, что ты так сильно любишь мамину раковину».

«Но я же украл ее».

«Ты не украл, а просто взял ее. Она твоя. Все, что принадлежит матери, принадлежит и тебе. А теперь давай извлечем раковину из земли»

«Ты даже знаешь, что она закопана под кактусами?»

«Знаю».

«Теодор тебе открыл это?»

«Он рассказал своей матери Марыле, а она – мне. И хорошо, что рассказала».

«Теодор – скотина».

«Почему?»

«Я продал ему столько баек, чтобы он хранил тайну, а он ее разболтал».

«Что ты ему продал?»

Рассказал я отцу о купле-продаже, заключенной с Теодором, и отец слушал меня с большим вниманием.

«Мойшеле, откуда эти майсы?»

«Что значит, откуда. Я их выдумываю».

«Если это так, ты продал Теодору не сказки, а твои грезы. Но они, сынок, не продаются. Все, никогда больше не продавай их Теодору».

Пошли мы с отцом и откопали мамину раковину.

На следующее утро я сказал Теодору, пришедшему за очередной податью:

«Больше я майсы не продаю».

«Но мне нужно сегодня продолжить рассказ о поваре великого разбойника Гила-Гуля Зевеше».

«Ну и рассказывай».

«Так сочини мне».

«Не хочу».

«Почему?»

«Я больше не продаю сказки».

«Если не сочинишь, я расскажу отцу твоему о раковине».