«Вот видишь, Соломон, и ты, оказывается, умеешь цитировать».

Он надсмехается надо мной, и щеки мои краснеют. Мои слова о цитатах вернулись ко мне бумерангом. Я понимал, что брат мой потерян для меня и весь – в руках Шлойме. Ведь это его стиль – обращать на тебя твои же слова. Тебе остается лишь обороняться. И ты внезапно ощущаешь себя демагогом, вынужденным пользоваться оружием Шлойме, от которого тебя просто воротит, и уже не он тебе противен, а ты – сам себе.

И тут мне предложили в правлении возглавить тайную комиссию по выявлению воровства в кибуце и, естественно, в первую очередь, по воровству кур. Я подозревал в этом брата и ни за что не хотел за ним следить. Но все же согласился войти в комиссию, думая про себя: может, и вправду речь о кроликах, а не о курах. А если в этом замешан брат, пусть его выведут на чистую воду: может быть, так он прозреет и оторвется от Шлойме.

На вторую ночь слежки поймали мы Иосефа на месте преступления. Янкалэ и я спрятались за стогом сена. Стояло полнолуние. Лисы бегали в зарослях, жадно принюхиваясь к запертому курятнику. Шакалы шныряли поблизости в поле, и словно по следам шакала возник брат мой Иосеф. Заскрипела дверь курятника, и Янкалэ выпрыгнул из-за стога сена с таким криком, будто резать собирались его, а не какую-то несчастную курицу. Он помчался за вором, а я остался за стогом. Я был потрясен и оскорблен: мой брат оказался вором. Крики Янкалэ усилились, и тогда я вышел из-за стога:

«Дело это будет обсуждаться на ближайшем собрании».

Позвал я брата моего на улицу, и шаги наши тяжко звучали по камням и диким сорнякам. Во всех палатках и бараках спали. Прошли мимо нашего шатра, откуда доносился храп Шлойме. Так вот, Шлойме спал сном праведника, а брат мой пойман на воровстве. Дошли мы до высохшего бассейна. В свое время арабы даже соорудили корыто – поить скот, хотя в бассейне всегда было немного воды. Затем она и вовсе исчезла, и корыто поросло зеленью. На него мы и присели.

«Кто тебя послал красть кур?»

«Никто меня не посылал».

«Но что, к примеру, говорил Шлойме о краже кур?»

«Ничего он об этом не знал, даже – самой мелочи».

«Но что он думал о мясе, варящемся в кастрюле?»

«Я варил только кролика».

«Зачем же ты сделал это дело?»

«Сделал».

Я смолк. Я понял, что не только цитаты прилипли к языку брата, но даже черты характера Шлойме нашли место в его душе. Брат мой ищет авторитет в кибуце, и это ему важнее всего. А авторитет этот – среди его друзей, то есть компании Шлойме, их обожаемого лидера.

Тут я вспомнил слова брата, услышанные им от лектора в Европе: «Община, а не общество соединяет людей, и не на основе взаимопомощи и логики сформулированных законов, а только на основе эмоций, интимных связей, взаимопонимания и постоянного соприсутствия. Лидеры не выбираются общим голосованием, а просто всплывают из общины, став на голову выше остальных».

Но как могло случиться, что именно Шлойме был выделен братом в качестве такого лидера? Не было у меня ответа на этот вопрос. Сидя на краешке поросшего зеленой плесенью корыта, я скрестил руки на груди в бессилии и сказал хмурым голосом:

«Известно тебе, что дело это будут обсуждать на ближайшем собрании, а в кибуце очень строго поступают с ворами?»

«Знаю. Но и ты знай – я один в этом виноват. Нет у меня сообщников».

Беда с моим братом. Наивный парень не знает, что существуют уловки не впрямую, а окольные. Наивный юноша не знает, насколько профессиональны приманки Шлойме Гринблата, насколько неощутимы. И я продолжал бороться за душу брата:

«Отвяжись ты, наконец, от Шлойме Гринблата».

«Почему? Мы же добрые друзья?!»

«Потому что Шлойме – интриган, злоумышленник, любит строить козни».

«Ты о нем говоришь так, будто он злой гений кибуца. Смешно».

«Быть может, и есть злой гений?»

«Ну, если он есть, я предпочитаю его паразиту».

«Кто паразит?»

«Твой Элимелех».

«Ты говоришь глупости».

«Я говорю? Все говорят».

«Всегда ли правильно то, что все говорят?»

«Нет дыма без огня, Соломон».

Оставил его и ушел. Понял я, что он абсолютно предан Шлойме.

Брату повезло. Машенька спасла его от этого дела с курами. Красотка Машенька с ее группой молодежи, желающих влиться в кибуц, которая вот уже год ждала на одной из ферм в Иудее. Подряд четыре обсуждения на собрании были посвящены этому вопросу, а дело с курами постепенно покрывалось забвением. Ну и Шлойме делал свое дело. За друга постоять он умеет. Он и о враге умеет беспокоиться, но несколько по-иному. Короче, спасение моего брата стало делом его жизни в те дни. Он проводил бесконечные беседы с членами кибуца, пока, в конце концов, брата моего почему-то пожалели, гнев улетучился…

И тут явилась новая группа во главе с Машенькой, обладательницей тугой черной косы, карих глаз, полных юношеской жадности и радости жизни, бесшабашно раскачивающей косу, бегущей длинными своими ногами по тропам кибуца и всегда что-то напевающей. На голове ее всегда – цветная косынка. Весь кибуц благоволил к ней. Даже Амалия тут же сшила ей из мешков из-под муки две пары коротких шорт, так, что всем были открыты ее крепкие загорелые ноги почти до самых бедер. Что бы кто ни говорил, Машенька была королевой кибуца. Это признавали даже все остальные красавицы в кибуце. А кроме того, она умела играть на пианино.

В поселке-мошаве, где их разместили сразу по приезду на землю Израиля, игрой на пианино, она вносила свой вклад в вечно пустую кассу. Она работала в клубе. По вечерам, когда приезжал очередной лектор из большого города, она представляла его слушателям, а после лекции играла. Все парни были в нее влюблены. Группа оказалась на ферме в сезон сбора арбузов. И они бежали с поля на лекцию, прихватив по арбузу и соревнуясь, у кого больше.

Машенька играет на пианино, а вокруг нее громоздятся арбузы, как букеты цветов.

С переездом Машеньки в кибуц пианино Фрица Зелигмана перешло в ее владение. Каждый вечер в доме культуры она сидела и наигрывала на нем. Ветер врывается в окна, завивает занавеси, листает и расшвыривает газеты, и все слушают игру Машеньки. Мы с Амалией в углу играем в шахматы, и она жалуется, что музыка мешает сосредоточиться. Мне она не мешает. Я гляжу на Машеньку, и какое бы ни было время – лето, зима, при взгляде на нее всегда ощутим на языке вкус весны.

Не только играть на пианино умела Машенька, но и работать. Запрягала телегу и управляла лошадьми получше иных парней. Потому ей прощали и цветную косынку, и обнаженные ноги, и уйму самых симпатичных влюбленных парней, которые как пчелы кружились вокруг нее. Ей даже разрешили жить в отдельной палатке. На ящике, который был вместо стола, всегда лежала чистая белая скатерть, постель покрыта была сверкающей белизны простыней. Нечего удивляться тому, что все мы – я, мой брат, Элимелех – были влюблены в эту удивительную умницу и красавицу, вносящую смущение во многие сердца. И она похаживала между нами, как королева, долгое время колеблясь, кому отдать предпочтение. Я первым отказался от ухаживания, так как был в постоянных разъездах по делам кибуца и компании «Тнува», и не смог бы уделить бы ей должного внимания. Отказался и Шлойме, ибо она ему тут же заявила, что не хочет рыжих детей. Он был достаточно разумен, чтобы понять намек: не любит она и рыжих мужчин. Остались мой брат и Элимелех. Брата поддерживал Шлойме, Элимелеха – я.

Соперники жестоко боролись за сердце Машеньки. Элимелех развел вокруг ее палатки уйму цветов. Они увядали из-за вечной нехватки воды в кибуце, он их менял, сделал ограду из камней вокруг ее жилья. Писал ей стихи и подкладывал их под простыню ее постели. Палатка ее была недалеко от его шалаша. Сидел он у входа в свой шалаш, лицом к ее жилью, и посылал ей звуки скрипки. Но, оказываясь с ней лицом к лицу, смущался, краснел и заикался. Она же смеялась над ним, легкомысленная и веселая, убегала своей дорогой, оставляя его наедине с любовью и болью.

Элимелех страдал. Не таким был мой брат Йосеф. Он умел сразу, по-мужски подходить к делу. Он перестал пользоваться примусом Элимелеха, а готовил свои блюда на общей кухне. В компании своих друзей и, конечно же, Шлойме Гринблата. Организатором вечеринок была Машенька. Верховодил на кухне мой брат, в белом колпаке, а приятели помогали ему. Один резал хлеб, другой подносил приправы, третий разжигал в плите огонь. Брат мой тут же разглагольствует, колотя себя в грудь в стиле Шлойме, руки у него разделывают печенку, язык на высоте общественных идей, а глаза пламенно взирают на Машеньку. Она краснеет, а брат мой Йосеф подходит к ней и угощает лучшими кусками.