«Идет бой за Иерусалим! Идет бой за Иерусалим!»

А у меня там родители, а быть может, и Мойшеле там сражается. Сумка утяжеляла каждый мой шаг.

Как только я вошла в дом, тетя Амалия тут же крикнула дяде Соломону:

«Соломон, прошу тебя, принеси молоко из кухни. Приготовлю девочке чашку кофе».

Дядя вышел из комнаты, и тетя обратилась ко мне таким мягким вкрадчивым голосом:

«Ну, как дела, детка, как здоровье?»

«Как всегда».

«Ну, а что нового, детка?»

«Что у меня может быть нового?»

«Ну, к примеру… Ты уже замужем за Мойшеле достаточно долго, и лицо у тебя бледное. Может, все же есть у тебя что-то новое?»

«Новое! О чем ты говоришь, тетя Амалия?»

«Что ты вдруг так расчувствовалась, детка. Ведь сейчас это не так, как было раньше».

«Что сейчас не так, как было раньше?»

«Ну, детка, раньше… Ну, в общем, раньше, когда я была единственной портнихой в кибуце, всех женщин одевали в широкие платья, как для беременных, из синей прочной ткани. Платья эти переходили от одной к другой. Можешь ты сегодня представить себе, детка, платья, которые бы переходили от одного поколения беременных к другому? Платья эти никогда не рвались. Я их то должна была укоротить, то удлинить, то расширить, то сузить. Менялись размеры. Но форма – никогда»

«Тетя Амалия, но причем…»

«Все в те дни было по-иному, и тебе нечего бояться. Тогда эти платья для беременных переходили от одной к другой, и не помогал белый воротничок или цветная косынка, которыми я пыталась разнообразить этот наряд. Ничего личного, отличного нельзя было им дать».

«Тетя Амалия, почему это ты…»

«Адас, дай мне спокойно договорить. Я ведь была единственной портнихой в кибуце, и я-то знаю. В один из вечеров в столовую пришел целый батальон беременных, животы которых доходили до их зубов, и все в единых платьях. Вот было зрелище, детка. Странное. Но сейчас…»

Вошел дядя, принес чайник с молоком, поглядел на меня и сказал тете:

«Амалия, свари нам кофе».

«А где сахар, Соломон? Ты не принес из кухни сахар».

«Но ты меня не просила принести сахар».

«А ты не знаешь, что в доме нет сахара? Ты что, не живешь в этом доме точно как я?

«Я не пью кофе с сахаром», – вмешалась я в их диспут.

«Не рассказывай мне, Адас. Пьешь и еще как пьешь, больше сахара, чем кофе. Соломон, иди и принеси девочке сахар».

Опять дядя вышел из комнаты, а тетя уселась напротив меня. Рука моя потянулась к радиоприемнику, но я так и не включила его. День приближался к вечеру, и в окна глядело солнце сквозь прорехи облаков. Голос тети Амалии доходил до меня издалека:

«Еще я хотела тебе рассказать, детка, когда меня выбрали ответственной за вещевой склад в ту зиму, когда мы поженились с Соломоном, вспыхнул бунт».

«Какой бунт, тетя Амалия?»

«Ну, я тебе уже говорила, бунт по поводу одежды для беременных. Лозунг бунта: каждой женщине одежду по ее формам и вкусу, каждой женщине индивидуальное платье»

«Тетя Амалия, почему ты мне все время рассказываешь о платьях для беременных?»

«Почему, ты меня спрашиваешь? Ты полагаешь, что я не знаю, почему спрашиваю? От меня ты не должна что-либо скрывать, детка. Ведь надо лишь поглядеть на тебя, чтобы понять – почему».

«Амалия, вот сахар», – сказал дядя, вернувшись в комнату, отдал ей сахар, и тут же уселся рядом со мной:

«Где ты сейчас трудишься, Адас?»

«В овчарне»

«Что ты там делаешь?»

«Пасу стадо, дядя Соломон».

«Где?»

«Между прудами».

«Далеко?»

«Довольно далеко. У дум-пальмы».

«Ого. Не боишься быть одной в долине в дни войны?»

«Я там не одна. Там занимаются прополкой кукурузы. Работают на прудах».

«Ты что-то очень бледна, детка. Нечего тебе тревожиться о Мойшеле. Он точно, как его отец, Элимелех. Только скорбь убила его. Из разных переделок выходил победителем. Однажды скакал на коне по тропе, которая вилась в горах. Очень любил этого коня. Но тут коня укусила пчела, он просто обезумел от боли, пустился в дикую скачку. Руки у Элимелеха были сильные, но он не мог вожжами удержать коня. Доскакали до ряда кактусов, конь перепрыгнул через них, свалился в пропасть и сильно побился. Элимелех лишь оцарапался. Коня надо было пристрелить, а Элимелех никогда не брал оружие в руки. И все же взял ружье и пристрелил коня, и все обвинял себя, что руки его оказались недостаточно сильными, чтобы сдержать скачку».

«Что ты рассказываешь байки девочке, – сказала тетя Амалия, – упоминаешь какие-то дикие случаи сейчас, когда Мойшеле на войне, а девочка себя плохо чувствует».

«Тетя Амалия, я вправду чувствую себя хорошо».

«Что ты мне рассказываешь. Я что ли не вижу, что тебе плохо?»

«И был у Элимелеха товарищ, – продолжал дядя, словно не слыша упреков тети Амалии, – звали его Шмуэль Перла. Все его звали просто – Перла, что означает на иврите – жемчужина. Отличный парень. Работал в поле. Когда наступал момент жатвы, он пропадал день и ночь в поле, волновался, следя за полной луной над волнующимися желтыми нивами. Это любил и Элимелех. Однажды в субботнюю ночь сошли они вместе в долину, около прудов, где одна высокая дум-пальма».

Плечи мои содрогнулись. Дядя Соломон, обычно подмечающий все, был настолько увлечен рассказом, что и не заметил этого:

«Спустились в долину на тракторе. На одном из витков дороги трактор перевернулся. Перла погиб, а Элимелех вышел без единой царапинки, как ангел».

«Ангел! – воскликнула тетя Амалия из своего угла. – Я спрашиваю тебя, Соломон, Элимелеху подходит имя ангел?»

«Он нуждался в милосердии небес. – Отвечал дядя Соломон. – Ужасно тяжело переживал смерть друга. Винил себя, что отвлекал Перлу от руля, ибо увидел зайчиху, бегущую по обочине тропы, вошел в раж и заставил Перлу гнаться за ней. Но с Элимелехом ничего не случилось. Мойшеле вернется с войны целым и невредимым, детка. Он ведь наследовал судьбу от своего отца».

«Наследовал судьбу? – опять вмешалась тетя Амалия. – Я спрашиваю тебя, Соломон, – судьбу наследуют?»

«Наследуют или не наследуют, – дядя Соломон явно непривычно для него повысил голос, – из всех переделок он выйдет целым и невредимым, как и его отец. Нечего тебе так тревожиться, девочка моя, даже если война бушует в Иерусалиме, и десантники прорвались в Старый город».

«Можно подумать, ты сообщаешь девочке что-то новое. Радио передает это без конца. Я спрашиваю тебя, зачем надо повторять это снова и снова, ведь у каждого, слава Богу, есть уши – слушать новости?»

В сердцах тетя Амалия поставила на стол поднос с чашками и печеньем, распределила эти чашки – одну себе, другую – мне.

«А мне чашку», – сказал дядя.

«Сколько чашек ты уже сегодня выпил, Соломон?»

«Я знаю – сколько?»

«Должен ли человек, у кого есть подозрение на язву, пить черный кофе чашку за чашкой?»

«Тетя Амалия, но я хочу пить кофе и с дядей Соломоном».

«А кто будет поливать цветы на грядках? Скоро стемнеет, а цветы еще не политы».

Подмигнула тетя дяде левым глазом с явно большим намеком, дядя встал и пошел поливать цветы. Тетя помешивала кофе, пила его большими долгими глотками, и с каждым глотком обозначались морщины на ее шее и увлажнялись на лице.

Тетя Амалия не отличалась красотой, лишь глаза у нее были теплыми и все подмечающими. Две глубокие морщины протягивались у нее от носа к уголкам рта. Лицо было полным, цвет кожи пепельный. Пряди седых и черных волос перемежались на ее голове. И все это из-за Лиоры, моей одноклассницы, которая стригла, красила волосы и следила за кожей лица у женщин кибуца. Вернувшись из армии, Лиора решила заняться необычной профессией. Встала на собрании кибуца и заявила, что настало новое время в моде даже в кибуце. И надо заботиться не только о достижениях в современной науке, но и о своем облике. Женщины кибуца требуют не только красивых одежд, но хотят следить за лицом и прической. Она, Лиора, дочь кибуца, готова пойти учиться в городе профессии косметички и парикмахерши.