Поэтому я с утра пораньше отправился «за сигаретами». Отправившись в «Нурдиска Компаниет», я оказался в толпе запыхавшихся господ, которые в последний момент опустошали свои счета. У меня было катастрофически мало денег, и я открыл счет, чтобы, после различных проверок, получить бонус в пятьдесят крон. В мужском отделе на первом этаже я нашел очень изысканный галстук от Ив-Сен Лорана, Париж, с джазовыми мотивами. Это была строгая, сдержанная вещица винно-красного цвета с маленькими бежевыми нотками на конце и нотными станами здесь и там.

— Очень элегантный галстук, — сказала продавщица. — Это подарок отцу, брату или шурину? — продолжила она, изящно пришепетывая и окидывая толпу покупателей высокомерным взглядом, который вырабатывается со временем у настоящих зануд-продавцов.

— Хорошему другу, — ответил я.

Волшебными движениями — казалось, она просто подбрасывает галстук, — продавщица завязала что-то вроде обычного узла, чтобы подчеркнуть достоинства этой вещицы. Галстук, несомненно, был очень стильный, и я поинтересовался ценой.

— Двести двадцать пять, — коротко произнесла она с тем же элегантным пришепетыванием.

Я быстро принял решение и взял красиво упакованную покупку — идеальный подарок для господина в самом расцвете сил. По дороге домой я выпил кружку глинтвейна на площади Стурторгет и успел как раз к рождественскому показу диснеевских мультфильмов.

Вечером, после глинтвейна и орешков перед телевизором с мультфильмами мы накрыли стол на три персоны в столовой. Выглядело все очень празднично, пахло гиацинтами. Лео по-прежнему скрывался, и на мои вопросы о том, где он может пропадать, Генри отвечал уклончиво.

— Придет так придет, — говорил он, пожимая плечами.

Как бы то ни было, мы выставили на стол все, что нашлось в доме, а нашлось немало. Генри собственноручно приготовил селедочный салат, которому позавидовала бы иная мамаша. Мы довольно сильно проголодались и живо принялись за еду. Генри пел смешные песенки, но после пары бокалов мы все же стали коситься на пустое место за столом, нарушавшее симметрию.

— Я кое-что придумал, — сказал Генри, пережевывая кусок, и кивнул в сторону пустой тарелки.

Он отправился на кухню, открыл окно и позвал Спинкса. К своему удивлению, мы вскоре заметили, как по заснеженной крыше крадется гибкая черная тень. До этого мы не видели Спинкса несколько дней, как и Лео. Кот терся о наши ноги, тарахтел, как трактор и, казалось, неплохо себя чувствовал.

— Черт его знает, как он умудряется выжить, этот парень, — сказал Лео, относя кота в столовую.

Третья тарелка предназначалась Спинксу. Его угостили почти всеми блюдами, и ел он с большим аппетитом. Похоже, селедочный салат он также нашел одним из лучших блюд. Генри- шеф-поварбыл не вполне доволен ветчиной, которая, на его вкус, оказалась чуть водянистой, а в остальном ужин удался.

После трапезы мы уселись в кресла перед камином с кофе и коньяком, переваривая яства. Генри все же был слегка расстроен и задумчив, как будто не все шло как надо. Сначала я подумал, что это из-за Лео, потом вспомнил о своем подарке. Я принес строгий сверток из «НК» и протянул его, присовокупив устный стихотворный комментарий: «Вот из Парижа вещица, / которой можно удавиться».

Генри, не скрывая любопытства, стремительно разорвал оберточную бумагу и оказался глубоко тронут моей заботой. Я попал в яблочко. Он сразу же отправился сменить галстук, завязал идеальный «виндзор» и вернулся сияющим, как солнце. Нотные станы, маленькие бежевые нотки на конце и винно-красный цвет — все это полностью соответствовало вкусу Генри.

— Ах ты плутишка, — сказал он. — «За сигаретами»! Ха! А я-то тебе поверил!

Атмосфера сразу же разрядилась. Огонь в камине пылал вовсю, мы пили кофе с коньяком и, разумеется, слушали «Тихую ночь» в исполнении Юсси Бьерлинга на старой граммофонной пластинке из коллекции деда Моргоншерны. Шипение и потрескивание поцарапанной пластинки делали музыку еще более торжественной. Расчувствовавшись едва ли не до слез, я, разумеется, принялся рассказывать о своем детстве, попутно обнаружив, что рождественская ель — единственное дерево, которое я узнаю в лесу. Я рос типичным городским ребенком и в настоящем лесу оказался всего один раз, когда нас с сестрой послали украсть елку к Рождеству.

Генри стенал и вздыхал над судьбой моего поколения, рассказывая длинные истории о том, как он праздновал Рождество в изгнании, будучи Генри- клеркомв Лондоне, Генрихом- барменоми официантомв Альпах, Анри- бульвардьев Париже. Да, были времена!..

Празднование длилось двое суток, а затем наскучило: долго спать по утрам, есть, сидеть без дела или листать что-нибудь из классики — все это не могло продолжаться до бесконечности, особенно учитывая, что Генри «на старости лет» открыл для себя «Дон Кихота» и то и дело порывался прочитать мне самые блестящие эпизоды. Уже на второй день мы поняли, что действуем друг другу на нервы, и решили прекратить безделье, вернуться к прежнему распорядку дня и с помощью работы справиться с длинными и трудными праздниками.

Пару дней мы ковырялись в «Пещере Грегера», пытаясь найти новые сокровища у западного портала. Та удивительная кружка утратила блеск после того, как ее окончательно очистили от налета; мы с Генри, избегая лишних обсуждений, пришли к выводу, что сплав имеет весьма опосредованное отношение к золоту. Генри не решился отправиться к эксперту, чтобы установить истину. По его словам, это привлекло бы ненужное внимание к находке, поднялся бы шум, и нам пришлось бы отбиваться от любопытных журналистов. Это означало бы конец всей затеи.

Но, не найдя новых предметов, мы занялись другими делами. Генри отшлифовывал «Европу. Фрагменты воспоминаний», а я — «Красную комнату».

К Новому году блудный сын вернулся домой. Он был сильно простужен и утверждал, что праздновал Рождество с какими-то приятелями в домике на Вэрмдё. Если не считать простуды, его вид не вызывал опасений. Генри, с трудом скрывая восторг — из соображений престижа он все же считал необходимым его скрывать, — протянул Лео подарок, который ждал того под елкой. Это была кофта «Хиггинс» — точно такая же, какая досталась мне, — которую сопливый и кашляющий Лео сразу же надел. Подарок его обрадовал. Как только Лео улегся в постель, Генри сразу же принялся ухаживать за ним, приготовив тодди и термометр — тот удивительный ремешок с жидкими кристаллами, который следовало прижимать ко лбу, — а также развлечение в виде комиксов про Человека-паука, Супермена и прочих. Внезапно все стало как прежде.

Но счастье продлилось недолго. Вскоре простуда распространилась по всей квартире. Речь шла не о каком-то заурядном насморке, а о настоящем взрывном азиатском или советском гриппе. Более тяжкой простуды у меня не было никогда. В конце декабря мы все лежали в своих кроватях, натянув на себя шапки, носки, кальсоны и обложившись грелками, рулонами бумаги, таблетками от головной боли и кремом «Нивея». Время от времени один из нас с трудом выбирался на кухню, чтобы приготовить чай и бутерброды с рождественской колбасой и аптекарской горчицей, у которой напрочь отсутствовал вкус, а потом снова без сил рухнуть в постель.

Это было самое бестолковое празднование Нового года в моей жизни. Перед наступлением полуночи Генри мобилизовал все свои силы и поднялся с постели, чтобы отметить торжественный момент, хотя бы стоя на ногах. Он выставил три нержавеющих таза с горячей водой и солью «Шоллс» у окна в гостиной с видом на улицу, развел огонь в камине, зажег свечи и достал бутылку шампанского «Опера», настаивая на том, чтобы мы составили ему компанию.

Мы уселись в ряд, опустив ноги в горячую воду, которая оказалась очень и очень кстати. Ровно в двенадцать пробка полетела вверх, а ракеты за окном описали пиротехнические параболы на фоне глухого ночного небосвода. Игристый напиток был начисто лишен вкуса. У меня едва не остановилось сердце, и Лео чувствовал себя ужасно виноватым за то, что принес болезнь в дом, а Генри пытался разрядить обстановку.