Я снял фотографию, уронив булавки на пол, и протянул ее Мод.

— Вот, — сказал я. — Оставь себе на память.

Мод села на кровать Геринга и принялась с довольным видом рассматривать снимок. Нечто похожее на улыбку смягчило ее черты, и я возблагодарил Бога за то, что он не сделал меня художником, иначе мне пришлось бы посвятить остаток жизни попыткам запечатлеть это лицо.

— Он скоро появится в кино, кстати, — сказал я. — Он же был киношником.

— Да, был, — Мод снова улыбнулась. — Киношником. — В ее словах не было иронии. Это был неподходящий момент для язвительности и сарказма.

Я рассеянно подумал, что до сих пор не знаю, почему кровать со спинкой из орехового дерева называется старой кроватью Геринга. Еще одна история, которую Генри утаил.

— Странно, — сказал я. — Кровать, на которой ты сидишь, называется старой кроватью Геринга, а я до сих пор не знаю почему.

Мод прервала созерцание снимка «трех мушкетеров» и посмотрела на меня с недоумением.

— Геринг был нацистом и идиотом, он лежал в больнице Лонгбру, как Лео, — сказал я, и снова отхлебнул из бокала. — В странном мире мы живем.

«The day is ours, the bloody dog is dead», [80]— гласила надпись на одной из гравюр по мотивам «Ричарда III». Красиво, но наивно. Зло долговечно, в отличие от тирании.

— Я не представляю, почему кровать называется старой кроватью Геринга, и не догадываюсь, какая у вас фамилия, — сказал я. — Nomen nescio… [81]

— Nomina sunt odiosa, [82]— продолжила Мод.

— Какие знания хранятся в наших умах порой! — Я засмеялся, и прозвучало это глупо. Как я уже сказал, ирония была неуместна.

Внезапно Мод растянулась на кровати и поправила юбку. Я не ожидал ничего подобного. Забравшись на подоконник, я закурил самую последнюю «Кэмел» без фильтра, скомкал пустую хрустящую пачку и бросил ее в мусорную корзину с изображением английской охоты.

— Скоро день солнцестояния, — спокойно произнесла Мод. — Можно мне остаться здесь на время?

Я едва не вывалился из окна и отчаянно вцепился в подоконник.

— Если хочешь, — ответил я. — Хотя убежище здесь не очень.

— Неважно, — сказала Мод. — Я расскажу тебе все, что знаю, пусть это и самоубийство.

— Этот человек и вправду способен на все, чтобы стать жалким министром в тухлом правительстве?

Мод кивнула.

— Более того, — продолжила она. — Я возненавидела его. Он украл мою жизнь.

Я молча курил, затем соскользнул с подоконника.

— Мне конец, — произнесла Мод без тени пафоса. — Сними рубашку, она принадлежала ему, я узнала. Теперь речь идет о тебе.Ты так молод. Ты должен выбраться из этой передряги живым. Можно затяжку? Ты не знал, во что ввязался, да?

— Не знал. — Я сел на кровать рядом с Мод, удивившись собственной храбрости. — Я представления не имел о том, во что ввязываюсь.

— Что это такое? — спросила она, коснувшись пальцем моей щеки, дергающейся от тика.

— Производственная травма, — ответил я.

Роман Класа Эстергрена «Гангстеры» начинается там, где заканчивается действие романа «Джентльмены». Головокружительное повествование о самообмане, который разлучает и сводит людей, о роковой встрече в Вене, о глухой деревне, избавленной от электрических проводов и беспроводного Интернета, о нелегальной торговле оружием, о розе под названием Fleur de mal, цветущей поздно, но щедро. Этот рассказ переносит нас из семидесятых годов в современность, которая, наконец, дает понять, что же произошло тогда, — или, наоборот, создает новые иллюзии. Едва возникает ясность, как вскрываются новые факты, обнажаются связи, заставляющие иначе взглянуть на все произошедшее с братьями Морган и их окружением. Здесь завершается история о невозможных людях, невозможной любви и невозможной правде.