Он проявил достаточно ума, чтобы сослаться на американского автора, который упомянул о детской сексуальности на три года раньше него самого. Этого доказательства скромности хватило, чтобы расстроить планы большинства его критиков.

Коротко говоря, лекция увенчалась таким триумфом, что Юнг сразу понял — ему не затмить учителя.

Тем не менее наступила его очередь взять слово. Он выбрал более легкую тему: ассоциативные тесты, которые они с Фрейдом использовали во время допроса Менсона. Юнг подумал, что прагматичные американцы по достоинству оценят метод, способный вывести преступника на чистую воду.

Но он был вынужден смириться с мыслью, что Фрейд одержал решительную победу. В памяти публики он, Юнг, останется номером два, учеником, тенью.

Его захлестнула волна обиды. На секунду ему показалось, что он понимает темные страсти, подчинившие себе жизнь Германа Корда.

Он глубоко вздохнул по методу даосских монахов, систему упражнений которых он долго изучал, и поднялся на кафедру.

— Я верю в силу имени, — произнес он вместо приветствия. — Я имею в виду связь между именем человека и его характером, образом мыслей… Заметили ли вы, например, что доктор Фрейд, чья фамилия означает по-немецки радость,ратует за принцип удовольствия? А я, Карл Юнг, буду вечно молодыми заранее прошу у вас прощения за ошибки, которые объясняются моей неопытностью…

Публика одобрительным гулом встретила начало его речи.

Чувствуя приятное возбуждение, Юнг очертя голову ринулся в словесную битву за славу, хотя и знал, что она заранее проиграна.

…Едва Грейс смогла самостоятельно встать на ноги, она сразу отправилась на угол Сорок второй улицы и Седьмой авеню, где находился величественный театр «Нью-Амстердам», самый большой театр Нью-Йорка. Тот, в котором она всегда мечтала играть.

В этот утренний час там было безлюдно. В тишине богатые декорации сиреневых, зеленых и золотых оттенков, скульптуры животных, расставленные вдоль лестниц, ветви, опутавшие колонны в вестибюле, казались обломками ушедшего золотого века, музеем минувшей радости.

Грейс подошла к огромной сцене в форме яблока, поднялась по ступеням и очутилась на гладких подмостках.

Она взволнованно окинула взором красные кресла. И увидела, что у нее есть зритель, стоящий в центральном проходе.

Доктор Зигмунд Фрейд.

Она задрожала, закрыла глаза и услышала знакомый голос.

— Я пришел попрощаться с вами, — сказал Фрейд. — Я возвращаюсь в Европу.

Грейс с волнением узнала запах его сигары.

— Я счастлив, что вы чувствуете себя лучше, — прибавил он.

Она открыла глаза и сурово посмотрела на него:

— Я так сержусь на вас.

Ее слова хлестнули его, словно пощечина.

— Вы страдаете, — проговорил он. — Открыв вам правду, я открыл и ужасы, с нею связанные. В этом состоит парадокс успешного лечения, проведенного методом психоанализа.

Наступило молчание.

— Страдание уже переносимо, — наконец произнесла Грейс. — Это часть меня. Я научилась им управлять. Ведь это и было вашей целью, не так ли? Я сержусь на вас не за это.

— За что же тогда?

В глазах Грейс он увидел грусть оттого, что их отношения заканчиваются.

— Вы еще находитесь под впечатлением от переноса, — сказал он взволнованно. — Это пройдет со временем.

Она попыталась улыбнуться:

— Желаю вам удачного возвращения домой. Прощайте, доктор Фрейд.

— Прощайте, Грейс, — прошептал Фрейд.

Подумать только, и он еще говорил Изольде Брехайм, что не допускает никаких чувств, никакой привязанности к своим пациентам…

Грейс закрыла глаза и опять глубоко вздохнула. Когда она открыла их, Фрейда уже не было в зале.

Грейс посмотрела на ряды пустых кресел и прочла несколько строчек из стихотворения Уильяма Блейка; она начала шепотом, а закончила в полный голос. И поняла, что уже может предстать перед публикой.

Юдифь не покинула ее.

Она передала ей своей талант.

Фантастические истории закончились.

Начиналась реальная жизнь.

Здесь, на сцене.

Возвращение в Старый Свет оказалось более беспокойным, чем путешествие в Новый. Стихия, видимо, решила во что бы то ни стало погубить лайнер «Кайзер Вильгельм Великий», который раскачивался на волнах самым угрожающим образом. Ветер, дождь и водная пыль «захватили» палубы, вдоль которых натянули канаты, чтобы самые отчаянные путешественники могли сделать хотя бы несколько шагов на воздухе, но большинство пассажиров оставались в салонах, где можно было без риска для жизни слушать завывание бури.

После того как посреди обеда тарелка Юнга соскользнула со стола, а несколько секунд спустя его стошнило в эту же тарелку, когда он нагнулся, чтобы ее поднять, трое психоаналитиков решили посещать столовую как можно реже.

Суровый, задумчивый Фрейд не принимал и приглашений Юнга и Ференци, коротавших время за шахматной доской. Игра с ее бесконечными нападениями и защитами мучительно напоминала Фрейду сеанс психоанализа. К тому же зрелище того, как Ференци бросает своего короля, когда Юнг выигрывает, вызывало у Фрейда целый рой черных мыслей.

Он чувствовал себя опустошенным, потухшим, бесстрастным.

Когда ветер немного стих, он поднялся на верхнюю палубу, чтобы побороть свое смятение в одиночестве, неподвижно глядя на море и раскачиваясь вместе с судном, как фигура на носу корабля.

На пятый день небо прояснилось, и солнце нагрело палубу для пассажиров первого класса. Фрейд и Юнг воспользовались этим, чтобы занять два шезлонга и усесться лицом к морю. Из салона доносились рулады итальянского тенора, исполнявшего арии Верди; время от времени раздавались жидкие аплодисменты.

Юнг начал письмо жене. Казалось, он забыл и об Анне Лендис, и о Сабине Шпильрейн. С Фрейдом он тоже почти не разговаривал.

Создавалось впечатление, что все романы, в которые он бросался, пылая страстью, заканчивались полным охлаждением с его стороны. Через час он заснул над своим письмом.

А Фрейд смотрел на горизонт. Кроваво-красные волны лизали наполовину погруженное в море красное солнце. На него вдруг нахлынули воспоминания обо всем том насилии, с которым ему пришлось столкнуться в Америке.

Один за другим перед его внутренним взором вставали убитые. Те, которых он видел, те, которых он себе представлял. Он вспомнил зачарованный взгляд Грейс в тот момент, когда она пыталась прыгнуть в пустоту с колеса обозрения в «Дримленде».

Фрейд отгонял видения, но они возвращались, бросая вызов его разуму. Он беспомощно сложил оружие, и в голову ему пришла мысль, еще более страшная, чем видения.

Он был инструментом насилия. Герман Корда использовал результаты его психоанализа. А если другие последуют его примеру? Психоанализ — это ящик Пандоры, и открывать его первым — значит брать на себя ответственность. Стоит ли продолжать? Разве уверенность в том, что он обогащает человечество новыми знаниями, может оправдать пожирателя душ?

Небо приобрело пурпурный и фиолетовый оттенок. Порыв ветра пронесся по палубе, и Фрейд увидел, что из руки спящего Юнга выпал листок. Следующий порыв ветра мог унести его за борт, и Фрейд вскочил, чтобы поймать письмо. Он сделал это без труда и остался доволен тем, что его тело, несмотря на все испытания, сохранило подвижность. Он взглянул на письмо Юнга и, нисколько не смущаясь, пробежал глазами несколько строчек.

В отличие от Юнга, Фрейд не собирался «признавать свое бессилие», но прочитанное нашло отклик в его душе. Море несет в себе все грезы души.Значит, психоанализ, бессознательное, объяснение смысла снов — всего лишь клочья пены в океане непостижимой Вселенной? Фрейд бросил последний взгляд на письмо.