А самым примечательным было то, что принципы его создателей не совпадают с принципами либерального капитализма, согласно которым устроено американское общество. Другие города росли горизонтально, следуя логике индивидуального приумножения. Манхэттен же развивался вертикально, подчиняясь своеволию нескольких сильных личностей.

Это придало ему особую ауру. Как египетские пирамиды и католические соборы, остров стал очагом энергии, неодолимо притягивающим к себе людей. Когда они уставали от работы ради пропитания, остров давал им новые силы. Он не издевался над эго, подавляя желания и порождая фрустрацию, он разжигал аппетит. И тем самым преследовал безумную мечту отдалить дряхлость и смерть.

С точки зрения психоанализа все это было чистым тщеславием и крайней степенью самовлюбленности. Метафора высоты, некогда служившая Богу, королю или науке, тешила теперь эго торжествующего индивидуума с честолюбием Прометея. Фаллические небоскребы утверждали его в стремлении к наслаждению. А Герман Корда разоблачил темную сторону этого стремления.

Манхэттен — обольститель, который насилует своих гостей, едва открыв им дверь.

— Фаллос Солнца! — Юнг нарушил молчание.

— Что? — спросил Фрейд, испуганный тем, что замечание собрата прозвучало как комментарий к его собственным мыслям.

— Последняя гравюра Германа Корда, — объяснил Юнг. — Солнце соединено с земным шаром тем, что может быть только фаллосом.

— И что?

— У меня было смутное ощущение, что где-то я уже видел это изображение. Но никак не мог вспомнить, где именно. А сейчас вспомнил. Это миф о Митре шестого века до нашей эры. Там упоминается некая трубка, соединяющая Солнце с землей, — половой отросток, движения которого вызывают ветер и другие метеорологические явления.

— К чему вы клоните?

— Герман Корда не мог знать об этом мифе! Я встретил упоминание о нем только один раз, в очень редкой рукописи, хранящейся в Королевской библиотеке в Берлине. Из этого я делаю вывод, что понятие о фаллосе Солнца является архаической составляющей, которую человеческий разум воспроизводит веками. Другими словами, индивидуум не создает этот образ, а наследует его!

— Ваши заключения кажутся не очень убедительными, — заметил Фрейд.

— И теперь я могу объяснить сон, который видел на пароходе. Дом, в котором происходило действие, не являлся просто пошлым представлением о себе самом. Это было универсальное видение человеческой истории, где каждый этаж соответствовал определенному этапу цивилизации. Этот сон позволяет предположить, что существует коллективноебессознательное, состоящее из архетипов, которое структурирует нас точно так же, как и наша отдельная частная жизнь!

Фрейд увидел себя в гробу, задыхающимся под черной тканью, и потерял сознание.

— Черт! — вскричал Юнг.

Он подхватил Фрейда и уложил его на диван, затем позвал официанта из вагона-ресторана и попросил принести мешочек со льдом.

Юнг сам приложил лед ко лбу своего старшего товарища.

Фрейд очнулся и сразу накинулся на него:

— Вы что, хотите моей смерти?

— Вовсе нет, я…

— Ваша теория прямо противоречит моему пониманию бессознательного!

— Я докажу, что эти идеи могут сосуществовать, — заявил Юнг. — Я не хотел вас задеть.

Фрейд враждебно на него посмотрел.

— Коллективного бессознательного не существует, доказательством этому может служить то, что у меня с вами нет совершенно ничего общего.

— Вы преувеличиваете, — возразил Юнг.

Взгляд Фрейда несколько смягчился.

— Однако вы спасли мне жизнь.

— Два раза, — уточнил Юнг. — И это вполне естественно. Вы меня открыли, нашли. Без вас я был бы целиной, непаханой землей. Я — ваша Америка, мой дорогой Фрейд.

Фрейду захотелось рассмеяться, но неожиданная дрожь волной прокатилась по его онемевшему телу.

— Вы отдаете себе отчет, сколько самовлюбленности в вашем комплименте?

— Я знал, что вы оцените, — улыбнулся Юнг, возвращаясь к своей газете.

Фрейд задержал взгляд на его руках, жилистых, как у всех жителей гор. Силу этих рук он оценил два дня назад в Утюге.

— Вы один из тех редких учеников, которых и уважаешь, и боишься.

Но, несмотря на теплое отношение к собрату, Фрейд страшился того, что общение с ним может вызвать у него новые обмороки, еще более серьезные, чем раньше.

Он мог бы отдать жизнь за Грейс Корда, но намерения умереть из-за Карла Юнга у него не было.

Незаметно отодвинув пурпурный занавес, Фрейд разглядывал аудиторию, перед которой ему предстояло вскоре выступать. Гул голосов нарастал, так что казалось, будто атмосфера в зале наэлектризовывалась. Элегантные костюмы, лица благородные и веселые. Интеллектуальные сливки молодого американского государства.

Несмотря на почтительные напоминания Ференци, Фрейд так и не написал текст своей лекции.

Ну и что? Тема ему знакома, ведь он столько лет над ней работал.

Поразмышляем. Психоанализ. Детские истории, адресованные взрослым.

Его противники называли его открытия сказками, и, видимо, были правы.

Ах, если бы он мог повернуть время вспять и оказаться в одиночестве в своем венском кабинете, рядом с коллекцией античных статуэток! Они ничего от него не требовали. Напротив, они каждый день разыгрывали для него интереснейшую пьесу.

В ней Эос, богиня утренней зари, под внимательным взглядом тысячелетнего Будды преследовала троянского принца. Бронзовый сфинкс, полуженщина-полулев, в который раз загадывал загадку Изиде и Осирису, детям Гора. Оловянные верблюды бросали вызов африканскому шаману с эбеновым телом. Стоящая на его письменном столе Афина, богиня мудрости и войны, с мечом в правой руке и головой Медузы на груди, руководила ими всеми.

Статуэтки из Греции и Рима, из Китая и Египта мирно вели безмолвную беседу. Каждое утро Фрейд, слушая их, вдохновлялся и восстанавливал силы.

Сегодня они снова были ему нужны.

Фрейд представил их перед собой. Беспорядочные мысли в его голове постепенно начали принимать четкие очертания.

— Доктор Фрейд?

Он вздрогнул. Стэнли Холл жестом приглашал его подняться на кафедру. Фрейд сделал ему знак, означавший, что ему нужна еще минута. Эдип рассказывал ему о своих комплексах, Ромул — о фиксации на сосках волчицы, Гильгамеш — о мечтах, самых древних в человеческой истории.

Холл повторил приглашение. На этот раз Фрейду ничего не оставалось, как пойти за ним к кафедре.

Его встретил гром аплодисментов. Фрейд смущенно улыбнулся, сощурился и быстро окинул публику взглядом. Ференци и Юнг — в первом ряду. Фрейд узнал сидевшего справа от них философа Уильяма Джемса, серого кардинала американской психологии.

Собрав волю в кулак, Фрейд откашлялся.

Он здесь для того, чтобы представить психоанализ. Историю детства, детскую историю.

Он решил рассказать им эту историю так просто, чтобы даже дети смогли ее понять.

— Дамы и господа, — начал он, — выступать с лекциями в Новом Свете — дело для меня новое и трудное! Полагаю, что обязан этой честью тому, что, следуя логике, хотя и не совсем добровольно, я представляю основы психоанализа. Именно поэтому я и хочу поговорить с вами о психоанализе…

Его голос, уверенный и громкий, распространился по залу.

Фрейд бросил взгляд на слушателей. Как птенцы, требующие пищи, они нетерпеливо ждали, чтобы он утолил их интеллектуальный голод.

И он спокойно продолжил:

— Для начала я расскажу вам о том, как возник и постепенно развивался новый метод исследования и лечения…

Когда спустя полтора часа он замолчал, слушатели в едином порыве вскочили и устроили ему долгую овацию, которую он принял смущенно, опустив глаза.

Юнг, впечатленный железной логикой умозаключений учителя, аплодировал вместе со всеми. Через сто лет текст этой лекции in extenso [22]будет приведен в университетских учебниках. Никогда раньше Фрейд не представлял свою теорию столь ясно и убедительно, ни разу не запнувшись, не оговорившись. События последних десяти дней, казалось, никак не повлияли на него.