Когда мы проехали половину пути, Коди наконец заговорил:

— Ты грязная.

— Знаю. Вытряхивала одно из моих растений. Пришлось пересаживать в другой горшок

— Почему было не сделать это позднее?

— Потому что. — Я приподняла кусочек целлофана — У меня корни.

Я помахала конвертиком у него перед носом, и он выхватил его у меня из рук

— Что это?

— Пожалуйста, не тряси и не задень обо что-нибудь. Это отросток огненного папоротника, и он не давал корешков несколько недель.

— Похоже на крошечный клубень

— Ты не знаешь, что такое крошечный клубень. — Я пыталась сохранить спокойствие.

— Ты и сама не знаешь — Он держал черенок в вытянутой руке, чтоб я не могла дотянуться.

— Это расширение подземной части корня. Как у картофеля.

— Ты, кажется, нервничаешь. Что-нибудь принимаешь в последнее время?

— Не твое дело.

— Ты виделась с этим парнем с овощного рынка?

— Да. Но это опять же не твое дело.

— Может, тебе йогой заняться. — Он наконец вернул мне отросток. — Расслабишься сильнее, чем от альпразолама.

— Я принимала ксанакс только один раз, сразу после развода. Стараюсь обходиться без лекарств.

Коди опять завел свою песню:

— Йога Нидра, йога сна. Пранаяма, контроль дыхания. Хатха-йога, мягкая йога гармонии организма.

— Ну, ты псих. Что это еще такое — йога сна?

— Это умение бодрствовать во время сна так, что, пока тело спит, сознание работает.

Мы намертво застряли в пробке, типичной для часа пик.

— Я, пожалуй, вздремну. Телом и разумом. Разбуди, когда доберемся.

Ресторан полностью соответствовал своему названию: «Лед». Там было холодно и в прямом и в переносном смысле, как будто его владельцы, сильно потратившись на мебель и дизайн, не могли себе позволить отопление. Тем не менее там было довольно красиво: столешницы и бледно-голубые стулья отделаны граненым стеклом с травлением под заиндевевшие окна. В лампы вставлены голубые лампочки под голубыми, словно тронутыми морозом, плафонами; официанты и официантки одеты в бледно-голубые униформы и загримированы под голубоглазых блондинов в соответствии с декором. В огромных зеркалах без рам в стиле ар-деко отражалась элегантная публика, а каждый стол был украшен букетом белых лилий, привезенных из тех частей света, где для них был сезон цветения.

Прежде чем войти, я заглянула внутрь. Там были все. Художественные директора из департамента творчества вместе со всей пишущей братией. Исполнительный креативный директор, генеральный креативный директор, директор по звукозаписи и главный исполнительный директор. На самом деле никто точно не знал, чем они заняты, но все знали, что чем-то очень важным, потому что в их офисах были огромные окна с отличным видом на Манхэттен, а также прекрасные итальянские кофеварки эспрессо и привлекательные молодые помощницы. Наш босс Джоф Каунсил поднялся с места, когда мы наконец вошли в зал.

— Позвольте представить: команда, которая работала над проектом, — невнятно пробормотал он, будучи уже сильно навеселе, и добавил: — Ты грязная.

Все уставились на мою испачканную одежду.

— Я не грязная. Я покрыта специально разработанной горшечной смесью из канадского торфяного мха сфагнума, органического тростникового торфа, рисовой шелухи и мха, идеальной для африканских фиалок и других геснериевых и уж наверняка более питательной, чем вся эта еда на столах.

За столами все замолчали, а я уселась рядом с Коди.

— Мило, — прошептал он мне.

— Эти люди ничего не понимают. На мне больше органики, чем в целом магазине «Натуральные и органические продукты» на Юнион-Сквер.

— Ну и что же мы будем делать с этими корнями?

— Это черенок, а не корни, и я собираюсь отнести его человеку, с которым я встретилась в прачечной.

— Ты становишься неадекватной. Сама-то ты понимаешь?

— Ничего странного. Он выращивает тропические растения в прачечной на Первой авеню.

— Все в порядке, цыпа, понял.

Мне нравился Коди, потому что он один из тех людей, которые сознают, что мир и все его обитатели в принципе несколько странноваты, и принимал мир таким, какой он есть. Сама же я из тех, кого пугает обыкновенная странность человеческой породы, притом что я исключительно часто имею дело с исключительно странными людьми.

— Спорю, у него в прачечной растет какая-нибудь совершенно особенная конопля. Может, даже есть немного волшебного мескалина [2]из кактуса-пейота. — Коди иногда любил выражаться несколько выспренно, а его мозги всегда были направлены на то, что можно покурить или переварить. — Может, он шаман, использующий галлюциногены, как Дон Хуан?

— Понятия не имею, Коди. Мне интересны только его растения.

— А он чем интересуется?

— Не знаю.

— Зато я знаю. — Он заулыбался.

— Вряд ли. Он старый.

— Ты тоже.

— Спасибо большое.

Принесли шампанское в бутылках и еду, сервированную а-ля карт на маленьких тарелочках. Запеченный гусиный паштет с маракуйей, ледяная испанская окрошка гаспаччо с кедровыми орешками, устрицами и вишнями, суп-пюре из каштанов с плавниками лосося и корнями сельдерея, средиземноморский окунь с сыром пармезан и запеченными луковицами лилий.

— По крайней мере, мы теперь знаем, что с лилиями делают, когда они отцветают, — произнес сидящий радом со мной Джоф Каунсил, отправляя огромную луковицу в рот.

— Лила встретила кое-кого, кто тоже любит растения. Хотя он их не ест, а работает с ними. Продает на овощном рынке на Юнион-сквер.

Я сделала большой глоток шампанского и пнула Коди под столом.

Джоф Каунсил выковырял что-то зеленое из зубов и отправил в рот.

— Всякий, кто в наши дни связывается с природой, полный дурак. Твой дружок, который работает с растениями, просто глуп. С природой произойдет то же, что и с арктическими льдами. Или со снежным барсом, белым носорогом, серебристой гориллой, ягуаром, пигмеями и эскимосами. Последний белый медведь вымрет раньше чем через пятьдесят лет. Природе конец. Вы разве еще не поняли?

Он уставился на меня, словно моя симпатия к кому-то, кто продает растения, была для него личным оскорблением.

— Надо равняться на машины. — Он выудил из кармана мобильник и поднял его над столом. — Это наша новая природа. Без изъянов и слабостей. Их нельзя истребить, потому что там, откуда они взялись, точно таких еще миллиард. Они не разлагаются, поэтому, по сути, неистребимы и вечны. Их нельзя есть, или выдрать из земли, или выжечь землю под ними, или, в конце концов, вырубить на пиломатериалы. Это совершенное, самодостаточное существование вечной жизни.

— А как насчет кислорода? — спросил Коди. — Мы ведь получаем килород из растений.

— Кислород — дымород. — Он окинул взглядом стол. — Где же модель?

— В школе, — сказала я.

Не знаю, был ли виноват жирный гусиный паштет или постоянное жужжание мобильников, лежавших у каждой обеденной тарелки в качестве дополнительной услуги, но к концу первой перемены меня слегка затошнило.

Я выскользнула через покрытую изморозью дверь ресторана и направилась в прачечную, втягивая носом живительный прохладный воздух как лекарство.

Я доехала подземкой до Даунтауна и, как лунатик, пошла на юг по Третьей авеню, нежно сжимая черенок в руке. Внезапно он стал для меня самым важным. В моей жизни появилось нечто кроме Джофа Каунсила, обнаженных девочек-подростков и умирающей природы.

Час пик миновал, и людей на улицах было совсем немного. Это была бы приятная прогулка, если бы в глубине сознания меня не тревожили мысли об Армандо. Что, если черенок вовсе не от огненного папоротника из Колумбии, а просто от обычного папоротника, который он сорвал в парке на Томпкинс-сквер? Что, если он затащит меня в заднюю комнату с мифическими девятью растениями и запрет дверь снаружи? Жизнь в мире рекламы может кого угодно сделать подозрительным в отношении мотивов поведения других людей.