—     Почему? Иногда и мне обламывается. Пусть редко, не с тою, с какою хотелось бы, но совсем на мели не сижу. Знаешь, как-то привез­ли ко мне свору шпаны. У всех сроки громад­ные. Я и спросил:

—    За что влип?

—        А мне длинный малец ответил:

—        За песню посадили.

—        За какую? — не поверил ему, а он спел:

Девок нету и не надо!

Мы без девок можем жить.

Черножопая горилла

Тоже может полюбить...

—        Теперь это ко мне самому вполне отно­сится.

За перегородкой кухни громко хохотала Варя. Ей понравилась частушка.

—        И что ты сделал с тем пацаном?

—         Пинком под жопу и выгнал с зоны. Я в его годы и похлеще знал и пел. Так что с того? Меня за это расстрелять надо было?

—        А как от своих отбоярился?

—         Сказал, что «деревню» бывший староста оговорил. К тому же подобное случалось. Мне поверили. И времена уже были скользкие. Ник­то не поверил бы, что этот малец всерьез кру­тит с какою-то негритянкой и работает на чужую разведку. Кстати, все пятеро работают и теперь на рыбацком судне, одной командой. Серьезны­ми мужиками стали. Недавно виделся с ними. Все хорошими людьми выросли. Не искалечил им жизни и судьбы. Благодарили мужики. А ведь могло случиться иное. Эти с Колымой не позна­комились. Помешал я им, не дал сломаться, выправил на лету.

—         И часто у тебя такое случалось?

—         Бывало, когда успевал и никто при этом не мешал. Оно ведь знаешь, оступиться любой может. Главное, вовремя заметить и помочь. Тогда и самому жить светлее станет и легче на душе.

—    Выходит, умел ты помогать людям, когда хотел. А я думала, что только отстреливал! — встряла Варя в разговор.

—    Случалось, что нельзя было оставлять в живых,— буркнул Игорь Павлович. И, подумав недолго, рассказал, словно вспомнив:

—     Старика к нам на зону прислали. Совсем дряхлого черта. Его, окаянного, не знали, куда приспособить. Везде негодный по старости. Ну, что хотите, ведра воды поднять не мог. И все ж послали его на кухню посудомойщиком. Хоро­шо, что миски все железные были, зато стака­нов кучу перебил. Заменили их на железные кружки. Так и они у него из рук летели. Ну, да суть не в том. Слабый он был, а ел за троих здоровых. А главная беда, до баб был охочим. И чем моложе бабенка, тем больше борзел этот таракан. Случалось, следом бегал за какою-ни­будь поварихой. Та на одной ноге крутится, уп­равляется с горяченными котлами и кастрюля­ми, а этот сверчок, улучив момент, то за сиську, то за жопу цапнет. И такую невинную рожу при­том строил, словно вовсе не он шкодит, так слу­чайно получилось, задел ненароком. Ну, пова­рихи долго молчали, что взять с мухомора, коль мозги посеял. Хотя обещали ему нашкондылять под горячую руку сковородкой по спине. Чтоб от радикулита разом вылечить. Ну, до серьезного не доходило,— рассмеялся Игорь Павлович, добавив:

—     Умел вовремя отскакивать старый черт. Ну, а тут остался наедине с молодой девчон­кой. Та посуду мыла после ужина, этот вокруг крутился как всегда. Вымытые стопки на запасной столик ставил на просушку. Так всегда делали. Но в этот раз подкрался к девке со спины и тяп ее меж ног, да как сдавил в кулак, саму в стенку вжал, дышать нечем стало. Ну и говорит ей:

—    Сколько кружить тут буду? Пора и честь знать. Давай не кочевряжься. Не то живо рас­правлюсь. А у самого в руке нож. Им не то че­ловека, свинью насквозь пропороть можно. Дев­ка его оттолкнуть решила, он ножом замахнул­ся, руку ей от самого плеча рассадил. И наседа­ет. А на кухне кроме них никого. Повара все ушли. И защитить некому. А у девки вся рука в крови. Одной не поборешься. Хорошо, что на то время водовоз пришел. Как увидел, все по­нял. Старика с кухни пинком вышиб, чтоб охла­дился. Девке руку золой засыпал, отвел в ее барак, а старому ввалил неслабо, тот до своей шконки еле дополз. Там зэки узнали, что стряс­лось. И на другой день на трассу сунули старо­го. А вскоре оказалось, что он за это сел. На Колыму за малолеток угодил. Одну, совсем ма­лышку, до смерти засиловал. Извращенец был, старый барбос. Ему в своей деревне все равно жить не дали бы.

—   У него старухи не было? — спросил Ива­нов.

—    Была, да ушла от позора на старости лет. Наверное, свихнулся дуралей. Отец той девчуш­ки, что померла от деда, на вилы хотел его на­садить. Но люди решили Колымой наказать иша­ка. Ему целых десять лет дали, немало. А все прыть одолевала старого козла.

—   Так что он домой живым вернулся? — уди­вилась Варя.

—    Нет. Кто-то помог ему сдохнуть. Долбану­ли прямо по башке сзади, он и накрылся. В тот последний удар всю душу кто-то вложил. Даже глаза с орбит вылетели. И кровь из ушей хлы­нула. Но... Им никто не интересовался. И забы­ли вскоре. Но с тех пор никто на возраст не смотрел, помня того старика. Его даже похоро­нили по-собачьи. Без гроба, без могилы, заки­дали землей, руки вымыли и забыли гада,— сплюнул Бондарев зло.

—   А кого еще на волю отпустил, спас от Ко­лымы, расскажи,— попросила Варя.

—   Такое было. Но лучше не вспоминать. За это самого за жопу взять могут и теперь. Не глядя, что годы прошли,— крутнул головой Игорь Пав­лович.

—    Так ведь доброе дело сделал!

—    Смотря, с какой стороны на это глянуть. Есть добро, какое лучше не делать. Коли Бог наказал Колымой, не стоит в те дела вмеши­ваться и ставить себя выше Господа. Наказание никому даром не дается. Богу все видней. И я после одного случая перестал помогать людям. Не все того достойны, не каждого надо выру­чать,— качал головой Бондарев, так и умолчав о том случае. А тут Варя встряла:

—    Да разве только на зоне случается беда? Вон одна из баб на волю вышла. А за ночь до того половину баб на деньги тряхнула. Думала, не хватятся, не догонят, не найдут. Но куда там, припутали уже у ворот. Всю вывернули, все от­няли и самой вломили, не скупясь. Ей на воле до самой смерти помниться будет. Не только свои, ее деньги взяли до копейки. Совсем ни­щей выкинули. Она белугой ревела, хотела на­житься дура, а потеряла все. Бабы не посмот­рели, что домой уезжает, не простили подлость. Уж как она домой добралась — не знаю. Да и никто больше о ней не слышал. Не случилось у ней землячек. А и кто такой паскудой стал бы интересоваться. Ее охрана вырвала от баб из рук. Иначе живою не уехала б. Комком в авто­бус впихнули, всю в крови и в грязи,— говорила Варвара.

—     Жизнь — штука сложная. Иной о выгоде думает, а теряет шкуру. Такое часто случалось,— вспомнил Игорь Павлович тихо:

—     Вот на сто четвертом километре зона сто­яла. Там и теперь зэки вкалывают Вот и попал туда мужик. С виду такой интеллигентный, даже не матерился. Врачом работал. Но не в поли­клинике, где-то на заводе. Терапевтом был. Ну, таких по городу полно имелось. Зато сам клеп­томан. Хоть по мелочи, но все воровал у своих же. Долго это ему с рук сходило. Люди стыди­лись его спрашивать. Все же не забулдыга, нор­мальный мужик. А тут его в гости пригласили на Новый год к большим людям. Да и не куда- нибудь в закусочную, а в дом. Ну, не знали о его слабине. Он, как попал в тот дворец, так глаза и разбежались. Раньше он только по мелочи тыздил. А тут какая уж мелочь. Золотыми безде­лушками дом завален. Ну, гости уже за стол сели, все пьют, едят, а этот придурок всюду шнырит. Спер часы, не обратил внимания, что с гравировкой, именной перстень уволок, коро­че, поохотился неплохо и решил пока не поздно домой смыться. А у него швейцар на выходе попросил закурить. Он, забывшись, достал пор­тсигар из украденных. Ну, швейцар враз узнал и за руку тяп, как в тиски схватил. А клептоман с ножом не расставался. Раз, и вскрыл тому вену. Ну, шухер поднялся. Терапевта осудили вскоре. И на Колыму. Так он у начальника зоны дорогую ручку спер, подарок к празднику. Тот озверел. А мужик, настоящий трехстворчатый шкаф с антресолями. Загнал он его в угол и вломил так, что в том углу срочно ремонт де­лать пришлось. Ну, чего хотите? Даже перено­сицу сломал, все зубы вышиб, сотрясение моз­га устроил. И что думаете, проучил? Как бы ни так. Он еще борзее стал. И вот тогда его отпра­вили на трассу. Он там и отличился. Мужики вздумали избавиться от него навсегда. В конце работы кто-то подстроил. Сунул его головой в болото по самый пояс. А уже темно было. Пока искали, он захлебнулся. Сам вылезти не смог, а помочь никто не захотел. Так и сдох как последний придурок.