—    Давно ли уехали твои?

—    Скоро месяц будет.

—     Ну, это еще не время. Подожди. Пусть со­скучатся, вспомнят. Сам знаешь, сколько птаха не летай, а жить домой воротится. Все отпуски кончаются. И ты не переживай. Отыщется и твоя. Ладно бы сама умоталась, тут вместе с детьми. Эти заклюют, раньше всех соскучатся. Они без тебя не смогут.

—               Поверишь, ночами спать перестал. Все какие-то подозренья одолевают душу.

—    Ну и зря! Поувереннее держись. Не пода­вай виду, что скучаешь. Будь мужчиной.

—    С кем?

—     Во, прохвост! А ну обойдись без намеков. Ты меня не первый день знаешь. Попридержи язык.

—    А вдруг она там другого нашла?

—     Сейчас! Прямо ждали ее с оравой детво­ры. Там одиночек хоть неводом лови. А тут на детную бабу кто-то позарится. С ума сошел. Нынче все своих норовят растить. Какие ни на есть оболтусы, а свои, родные. Так что не ту­шуйся, через неделю жди своих домой,— по­просила остановить машину, легко соскочила с подножки, забрала сумки с хлебом, Султана и, помахав вслед водителю, побежала домой по двору.

Уже через несколько дней, встретив Варьку, водитель рассмеялся:

—   А ты права! Воротились мои полной обой­мой. Как повисли все на мне, едва на задних папах устоял. Вот жадюги! На телеграммах эко­номили. Я тут чуть не женился. А они копейки берегли! Хорошо, что ты умная попалась. Дру­гая ни на что не глянула б! Хватай, пока теплый. Я своей бабе про тебя сказал. Хвалила до самого потолка. Порядочной бабой назвала. Вот и пойми вас. Но все же спасибо, от глупости уберегла. Я тебя теперь всякий раз подвозить стану. Хорошая ты баба, путевая! Теперь и у нас на Колыме таких немного,— помахал бабе вслед рукой.

Варька думала, что мужики скоро уедут от нее. Но, кажется, они не спешили покидать бабу. Находили новые дела, что-то записывали в тол­стенные тетради, рисовали план погоста, отме­чая на нем могилы. Возвращались домой уста­лые, продрогшие и голодные.

Незаметно эти люди стали привыкать друг к другу, обращались просто по имени, без це­ремонных «вы», Варя не только готовила, а и стирала им, заставляла мыться, бриться и при­чесываться.

—    Будьте на людей похожими, а то скажут, что двух лешаков в дом приняла, нормальные не решились переступить порог,— подшучивала над людьми.

Те, каждый день, с самого утра уходили на кладбище. Они давно разыскали нужные могилы, перезахоронили брата Сашки, закопали рядом с отцом, соорудили что-то похожее на кресты, привели в порядок могилки, означили их. А ве­черами, когда совсем темнело, садились у от­крытой топки печки, вели нескончаемые разго­воры.

—     Братан с детства неслухом рос. Ничьих советов не слушал и не признавал. Все делал на свой нахрап. Вот отец советовал ему образо­вание получить, пойти в институт. Ведь башка была светлой, умной. Так что думаешь, посту­пил и бросил. В деревню вернулся. И там с него проку не было. С трактора выгнали, из комбай­неров тоже. Пошел в строители и там не при­жился. Сколько работ поменял, а толку нигде. Уж такой он непутевый рос. Нескладный и не­послушный. Один раз, еще небольшим был, отстегал его отец ремнем. Так что ты думаешь, на две недели с дому убегал. Меня все детство как Сидорова козла драли, никуда не делся, из дома не срывался, с этим измучились. Пока вырос, все печенки достал. А толку все равно не добились. Каким был придурком, таким и остался. Жаль одно, пожить не успел, слиш­ком рано умер.

—    Чудак ты Сашка...

—     Почему? — удивился Иванов.

—    Жизнь не меряй прожитыми годами. Не все они в радость человеку. Это я тебе точно сказы­ваю. Ну, что толку в моем прожитом? Вроде бы и немало. А лучше бы поменьше, но посветлее была бы доля. Ведь радости не видел. Даже в своей семье жил как квартирант.

—     Почему?

—     Ну как тебе верней сказать? Бывало, ухо­жу на работу, жена не только завтрак не приго­товит, даже проводить не встанет. Вернусь с ра­боты, оба спят. Никто не спросит, как я там мучился? Голодный или сытый, как на душе. Короче, не было тепла меж нами. Ничто не ра­довало. Мы никогда и нигде не были вместе. У нее своя компания и подруги, у меня свои ребята. Поверишь, за все годы ни разу не были вместе ни в театре, ни в кино.

—    А ты звал ее?

—     Конечно. Как у всех, пусть редкие выход­ные, но случались. Она, то уставала за день, то хворала, то к портнихе ей приспичило. Так вот и жили, вроде вместе, а по сути, врозь. И так все годы. Когда ушли, многое не изменилось, потому не горевал. Разве вот по сыну. Но о нем отдельный разговор. Он все присматривался ко мне, как к чужому. И я устал от этого. Перестал обращать на них внимание, стал жить для себя. Искал крохи радости, какие дарила сама судь­ба. Иногда находил,— улыбнулся загадочно.

—    С женщинами?

—     Ну, вот тебе возьми и вывернись весь наи­знанку.

—     А что ты хочешь в этом случае? Бабы — народ чуткий. Ты к ней охладел, она к тебе. Все взаимно в этом мире.

—    А если и не было тепла.

—     Как? Никогда? С самого начала?

—     Видишь ли, я слишком много занимался. Сына увидел, когда тот ходить пошел. И все удивлялся, как он быстро вырос. Жена долго плакала. Сказала, что слишком меня жалела.

—    Она работала?

—     Конечно. Ребенок с нянькой рос. Меня не всегда узнавал, пугался, плакал. Не успевал при-

выкнуть. Я приходил с работы, он уже спал, воз­вращался, уже спал. Даже не виделись неде­лями.

—     Вот тут твой промах. Сына ты сам упус­тил, сам виноват. И жаловаться не на кого. Жена может быть какой угодно, а ребенок ваш — об­щий!

—    Теперь о чем говорить, все потеряно и, кажется, безвозвратно. Поверишь, у меня уже нет желания увидеть их. Все отошло и отболе­ло, все забылось. А и было ли оно?

—    Было и ушло! Но ведь искал их.

—     Коротко и вяло, как ищут дальнюю род­ню. По принципу все было для отмазки. Я поче­му-то не надеялся, что разыщу их, или они от­кликнутся на мое письмо. Так оно и случилось. Кажется, о том никто не пожалел. Мы жили слишком по-разному, не любя и не уважая друг Друга.

—    Ну, а как поженились, черт вас подери?

—    Да тоже случайно. Я пришел на вечер. В институте устроили, свои. Тут свет погасили, словно в шутку. Все вокруг целоваться стали. Я тоже вздумал. Решил, если убежит, не искать, если останется — продолжить. Она не убежала. Я пошел провожать. Так было положено в то время. Стали встречаться иногда. А потом пред­ложенье ей сделал. Никак не верил, что согла­сится. Но она даже обрадовалась. Видно, дру­гого дурака не нашлось. Вскоре стали жить вме­сте. По сути, в моей жизни ничего не измени­лось. Я завтракал, обедал и ужинал в столовой. Дома только чай пили вместе. Как она пита­лась— не знаю.

—    А ты деньги на харчи давал?

—     То как же. Она на них обулась и оделась. Как ела и на что, я уже не спрашивал и вскоре урезал сумму. Сказал, что тоже хочу выглядеть человеком. Она промолчала. Да и что могла от­ветить, разве я неправ. Все мои рубашки, носки, короче, вся одежда колом стояли. Я отнес все в химчистку. Сдавал. Других дома обстирыва­ли. Может, потому у них были другие отноше­ния. И по вечерам кормили, а не поили чаем.

—    Ты ей говорил о том?

—     А что толку? Эта баба хорошо устрои­лась и ни на что не сетовала. Если она кого- то нашла, сыскала благовидный повод для воз­мущения и поспешила покинуть. Я, как пони­маешь, не побежал следом догнать и вернуть. Эта пташка сама знала, что делает. Уговари­вать было бесполезно. Она сама работала в на­шей системе, прекрасно все знала и если хоте­ла бы, давно разыскала меня. Но, не для того убегала.

—    А может она другого нашла? — предполо­жил Иванов.

—     Не исключено. Я и этот вариант обдумы­вал. Ведь за все четыре года она не подала на алименты, не запросила помощи и тщательно скрывала адрес. Я, в конце концов, все понял и перестал его искать. Сам себе задал вопрос: «Зачем?» И вскоре успокоился.

—     Ну, а как без баб обходишься?