—   

Пусть поют птицы, звенят ручьи, пусть сме­ются глаза и поют, радуясь, души. Мы прожили нелегкую жизнь, пусть ее остаток будет свет­лым и чистым, как улыбка солнца.

—   

К тебе на Колыму скоро тоже придет вес­на. Пусть она внушит тебе хорошие мысли и мечты, пусть очистит душу от холодов и на­помнит обо мне. Я постоянно думаю о тебе, вижу тебя, радуюсь каждому воспоминанию. Неуже­ли ты совсем забыла меня. Такого не может быть. Мы с тобою обязательно должны быть вместе и жить счастливо. Я никогда не выпущу твою руку из своей. Ты — моя судьба и мое счастье. Напиши, черкни хоть пару строк на что мне рассчитывать, чего ждать.

—   

Если надо, полечу за тобою на край све­та! Только не откажись и не отвернись. Я всегда буду с тобою — твой Аслан.

—   

Опять зовет? — спросил Игорь.

—  

Да!

—  

Так чего медлишь? Собирайся!

—   

Нельзя так мучить человека!

—  

Дайте самой решить!

—   

А чего решать? Твои девчонки все заму­жем. Детей, даже внуков имеют. Теперь тебе пора.

—  

А мама?

—   

И за нею присмотрим,— не выдержал Федя.

—   

Поезжай. Хоть посмотри. Нельзя же вот так жить на Колыме безвыездно. Это с ума мож­но сойти.

—  

А как я там без Колымы проживу?

—   

Как все. Поверь, через год забудешь.

—   

Нет, этого не может быть...

Варька долго колебалась. Ехать или нет, со­брала весь багаж. Она аккуратно сложила одеж­ду. Проверила косметичку. Все ли на месте. Сто­ит ли вызывать Аслана. Он, конечно, прилетит, удивленный и растерянный. Он поднимет ее на руки, заглянет в глаза:

—   

Варька, решилась?

—   

Как видишь! Ты задолбал!

—  

А сама не хотела ехать?

—  

Только из любопытства.

—   

Варя! А я примчался, потому что люблю.

—   

Все вы так говорите поначалу.

—  

А потом?

—   

Потом все меркнет!

—   

Неправда! Даже земля нас не разлучит.

—   

Кстати, а где мы будем жить? У тебя или на Колыме?

—   

Колыму мы знаем оба. И ты, и я, каждый угол ее знаком. Поехали ко мне.

—  

А если невмоготу станет в твоем раю?

—  

Что ты хочешь сказать? — нахмурился Аслан.

—  

Ты отпустишь меня на Колыму?

—   

Почему? Если мне станет плохо у тебя.

—   

Насильно держать не стану, даю слово. Только я уверен, роза цветет среди роз, в сне­гах ей не место.

—   

Варя, ты все равно уезжаешь. Навсегда или на время, но покидаешь свой дом. Можно ли я поживу здесь во время твоего отсутствия. Я постараюсь понять Колыму и полюбить как ты. За порядок не беспокойся. Я буду поддер­живать его, как хорошая хозяйка. И с Султа­ном сдружусь. Даю слово, не подведу тебя ни в чем.

—  

А почему не хочешь возвращаться в свою газету?

—   

Я давно уволился из нее. Евменович ока­зался злопамятнее, чем я, и не простил мне деда. Ну, а я просить не умею. Буду жить на свою пенсию. Авось хватит одному.

—  

Да привыкнешь ли здесь? — удивилась Варя необычному предложению Бондарева.

—   

Ничего, как-то приживусь. Ведь сумела ты стать колымчанкой. Чем же я хуже?

—  

Это трудно, Игорь. Все красиво на сло­вах. На деле сложнее.

—   

Ничего! Я попробую. Может, получится.

Всю ночь писала Варя письмо Аслану. Ей не

хотелось свалиться на голову человеку внезап­но или короткой телеграммой. А потому решила написать письмо.

—  

Аслан! Я решилась и еду к тебе, как толь­ко получу телеграмму, что ждешь меня. Я не промедлю ни минуты. Главное, чтоб у нас с то­бой все получилось.

—   

Свой дом я оставляю на Игоря Павлови­ча. Он будет жить, пока я не вернусь, а может все время. Тут как покажет жизнь. Я понимаю, что делаю глупость и кидаюсь к тебе как голо­вой в омут. Но я тоже человек и очень устала от одиночества. Хочу быть с тобой — твоя Варя.

Через три дня, рано утром в дверь коротко и гулко стукнуло. Аслан стоял на пороге, не зная чего ему ждать.

—  

Варя! Варюха! — подался вперед. Женщи­на, краснея, подошла, обняла за шею.

—  

Варенька! Это все! Ты моя! — поднял как былинку на руки.

—  

Твоя, Аслан! Остались только мелочи. Их сегодня уладим. Ты не беспокойся. Я сама. Это передача дома и увольнение с работы. Ты же подождешь два дня. Мы ждали дольше. А это мелочь...

—   

Конечно, ты не верила, что я приеду.

—  

Я не верила! Я ждала,— перебила Варя.

Сутулый, лысый Игорь Павлович проводил

за калитку Варю и Аслана. Они бежали к трас­се. Скоро отойдет рейсовый автобус и тогда им снова придется ждать на холоде целый час. И хотя ветер уже не столь пронзительный и хле­сткий, все ж до весны еще далеко. Даже Султан не хочет стоять во дворе, сбежал в дом. Он знал, что на улице может случиться всякое, а потому от всех соблазнов лучше спрятаться в теплом углу возле печки.

Вон и хозяева уходят. Куда это они. Надолго ли? Но ничего, они скоро вернутся. А пара лю­дей спешно заскочила в автобус, помахала ру­ками Бондареву и помчалась вперед к дальне­му, неизвестному, к завтрашнему... Им верилось, что оно будет светлее и счастливее ушедшего вчерашнего дня.

День вчерашний... Каждый ли рад ему? Чаще случается наоборот. Люди почти всегда недо­вольны днем ушедшим и всегда думают, как сделать его лучше.

Вот так и Александр Евменович Иванов, про­сматривая свежий номер газеты, недовольно ворчал. Все ему не нравилось. Клише получи­лось тусклым, макет самой газеты невыразитель­ным. И ко всему вдобавок две грубейшие ошиб­ки на первой полосе.

—  

Ну, что это за газета?! — негодовал редак­тор и швырял полосу по разным концам стола.

—  

Глаза бы не смотрели на этот «блин». Мор­да у девки на клише получилась опухшая, кри­вая, как с глубокого будуна. И кто поверит, что она лучшая работница цеха. Она сама себя не узнает. А покажи ей спросония, заикой останет­ся. Нет, надо с цинкографом всерьез поговорить, что это он сует в газету такие снимки. Их только и давать под рубрику «Их разыскивает милиция».

Все бы можно было стерпеть, но когда по­звонили из сектора печати и прошлись по газе­те, не щадя редакторского самолюбия, Алек­сандр Евменович вышел из себя.

Там придрались ко всему. К клише и к тексту, к макету и к ошибкам. Вышло так, что хуже стен­газеты районную газету выпустил.

Позорили Иванова долго. Сказали, что в по­вторном случае Евменыча отстранят от долж­ности редактора, что он перестал справляться со своими обязанностями.

А тут еще как назло старшего корректора под­несло. Та и ляпнула, как сдуру:

—   

Поспешили вы Игоря Павловича уволить из газеты. Ну, и что с того, что выпивал иногда. Дело свое знал, ляпов не допускал.

Это переполнило чашу терпения, и Евменыч, отбросив строкомер и гранки, выскочил во двор покурить, чтобы не послать корректора куда подальше. Ведь она первая зудела на Бондаре­ва, если тот выпьет, и требовала увольнения. Она у всех находила недостатки и ни с кем не общалась спокойно.

А тут Бондарев! О каком вся редакция гуде­ла ульем. И чего к нему прикипелись? Дня не проходило, чтоб не склоняли человека. То он не побрит, не пострижен, то неопрятно одет, то от него идет нехороший запах.

Евменыч взял его работать, нюхают пусть другие,— курит человек, а руки дрожат. Ведь вот уже убрал, уволил мужика, расстались, даже не подав руки, так теперь найди его и верни обрат­но. Что за люди? Им сам черт не угодит. Извели, всю душу издергали. За кого считают мужиков? Ведь ясно и конкретно все было сказано. Как возвращаться к исчерпанной теме?

А тут еще ответственный секретарь мчится. Этому что надо? Ах, передовицу сократить надо. Ну, и сократи сам. Не должен же Евменыч каж­дую дырку своим носом затыкать. Пусть сами поймут хоть немного, как приходится редактору.