—   

Ну, ответил ей, что ни ее задницу, ни грудь, к протесту не пришьешь. Нужны веские доказа­тельства невиновности. А у нее аргументы сла­бые, неубедительные:

—   

Ох, как она тут зашлась. Мои слова поня­ла по-своему, и раскричалась:

—   

Да я любого хмыря укатаю, хошь в посте­ли или на складе. Благодарностью не обойду. Любой довольным останется и ты тоже!

—   

Этого мне не надо!

—  

А ты подумай! Вся деревня довольна мной. Иль наши глупее? Зря так считаешь!

—  

Но куда фураж делся? Иль ему твои пре­лести не понравились?—спрашиваю ее.

—   

Ну, им закусывать не станешь, на обед иль ужин тоже не годится. Я такое не ем! И ни­кого этим не угощаю. Вот приди ко мне на склад, сам увидишь, как мешки лежат. Ну, иной под задницу сунешь, не будешь целый день на но­гах стоять. Сам посуди! А иной мужик как сядет на мешок, у него из-под сраки полмешка комби­корма высыпется. Или скотники приезжают на телеге под погрузку. Тут тоже естественных по­терь куча. Я после них еле успеваю подметать полы! А мешки досыпать надо. Вот и думай, откуда ту прибавку брать? У меня самая адская работа. Сама прихожу вся в комбикорме. С час отряхиваюсь. Так что теперь меня в кормоза­парник совать надо, чтоб не было убытка? А ведь корма привозят в дырявых мешках. По пути сколько теряется?

—   

Комиссии надо было сказать, почему им не объяснила ситуацию? — спросил бабу.

—  

А кто там на мешки смотрел. Они только на меня глядели. А ихний главный так и сказал:

—   

Смачная ты баба! Но фураж верни. Бери, где хочешь, иначе саму за жопу возьмем, и не выкрутишься. Недостача серьезная. Так что на­турой не рассчитаешься. Придется тобой всерь­ез заняться, правда, мужики? Ну те, конечно, загалдели, согласились враз. А я так не могу. С такой оравой, попробуй, натурой рассчитай­ся, жопа треснет. Ну, там с одним или двумя, куда ни шло бы! К примеру с тобой! Запросто управлюсь, если протест нарисуешь. И на долгое время дружить будем. Я — баба благодарная. Про это все знают.

—   

Ну, я ответил, что она не по адресу об­ратилась, и таких благодарностей ни от кого не беру.

—   

Ох, и удивилась, наверное, эта баба?

—   

Возмутилась! Вот так вернее. Видимо, ник­то не отказывался. Женщина и впрямь ориги­нальная. Но обиделась до слез. Когда я пред­ложил ей покинуть кабинет, она своим ушам не поверила. А уж обзывала всеми гадостями. На­звала холощеным козлом, свинячьим геморро­ем, дальше вспоминать не хочу. Сказала, что второго такого дурака во всем свете не видала. Вот и пусти на прием эдакую красотку, потом с месяц плеваться будешь, если живым оста­нешься.

—   

Игорь, так ты радуйся, что она авансом тебя не изнасиловала,— рассмеялась Варя.

—   

Ради воли бабы на все пойдут. А что она могла предложить, если больше ничего нет. Вот и навязывала то, что всегда под рукой. Другие не отказывались, здесь осечка вышла. Но такие как она долго не задерживаются в зонах. Если на воле дружки остались, выручат бабу.

—

А она вскоре вышла. Ее помиловали. Эта Женька человек тертый. Знает, как судьбу за хобот брать. И я ее не сужу. Женщина должна защищать себя всеми доступными средствами, чтобы выжить. Она не станет валяться в ногах, любого сама уложит и выживет, поднимется, от­ряхнется и снова зацветет. Они легко перешаги­вают беды. И в каждом дне находят свои радо­сти, дорожат жизнью и правильно делают. Она вчера на нарах, а завтра будет на Канарах. Но зато никогда не попросит у жизни смерти для себя.

—            

Мы еще в детстве звали смерть. Она казалась единственной избавительницей от всех

мучений. Но она не приходила. И мы терпели, сцепив зубы. Иного выхода не видели. А вокруг нас гибли и умирали люди, мы, словно назло себе оставались жить,— вспомнила Ритка сквозь слезы.

—  

Да все дело в том, что себя не ценили, не чувствовали своей нужности, не умели постоять за себя. То есть болели комплексом неполно­ценности. Это и приводит к плохим последстви­ям. Но этой болезнью, к сожалению, страдают многие. А избавиться от нее очень тяжело,— задумчиво сказал Бондарев.

—   

Нам казалось, что мы появились на свет по ошибке, по какой-то глупой случайности, вот и не везет во всем.

—   

Всегда чувствовали себя лишними среди людей. Даже в семье, с малолетства не реша­лись попросить кусок хлеба. И хотя так хоте­лось есть, терпели изо всех сил, потому что в семье видели нужду, когда подсчитывалась каждая копейка, а наши просьбы встречались в штыки.

—   

Да о каких конфетах говорить, если с са­мой весны и до глубокой осени ходили босиком и голиком, а если что-то перепадало, то только обноски от старших. На новое и не рассчитыва­ли. А уж что такое пирожное, мороженое, и не слыхали. Печеная картошка была лакомством. А уж когда перепадал по праздникам кусок пи­рога, считали самым большим везением. Зато работали с той поры, когда начинали ходить.

—   

Ну да! Сразу в руки давали веник, тряпки, велели наводить порядок в доме, в сарае, во дворе. Чуть подрастали, ставили к корыту, к печ­ке, брали в огород.

—   

В кино не пускали. Там надо платить за билет. Это неважно, что стоил он дешево. В де­ревне всякая копейка — состояние. Трудодни оп­лачивались тоже копейками. Вот и тянулись, чтоб вылезти из нужды. А она не отпускала.

—   

Оно и в городе легче не было. Уж где толь­ко ни вкалывали, чтоб помочь родителям. Те вовсе выбивались из сил.

—   

У меня мать устроилась дворничихой, так я ей с шести лет помогала мести улицы. А чуть подросла, стала мыть подъезды домов. Но луч­ше жить не удавалось. Случалось, кто-то из го­рожан выкинет старую одежду или обувь, двор­ники чуть не в драку за обноски. Большой уда­чей считали, если что-то доставалось. Новое из магазина не просили, стоило дорого, непосиль­но для нас. Сколько помню, мать все время пе­решивала чужие тряпки, подгоняла под мой раз­мер. Ей хотелось, чтоб я выглядела нарядной,— горько усмехнулась Ритка.

—   

Я тоже первый раз трусы надел, когда пошел в школу. Отец свои старые отдал. По-моему он в них женился. Эти трусы сползали на колени. Но я гордился, ведь мог их подтянуть и жопа уже не голая,— поддакнул Игорь Павло­вич. И продолжил:

—   

Как-то учительница спросила, почему у меня рубашка почти до пола, мол, мне брюки и не нужны. Я и ответил:

—   

Зато я ее до конца школы смогу носить и не надо перешивать. Правда, над моей практичностью весь класс смеялся. Но не мог им сказать, что та рубаха перешла в наследство

o

т умершего деда,— покраснел Игорь Павлович. И вспомнил:

—   

У нас в классе учился Васька Федотов. Из богатой семьи пацан. Он одевался «с иголоч­ки». Все у него было новое, только по размеру, ому не брали на вырост. Ходил такой, словно с выставки сбежал. Ну да, единственный сын свинарей, он сало салом заедал. Нам и не сни­лось жить так, как он. Вася с пятого класса девчонок в кино водил и угощал их мороженым. Потому, мужиком рано стал. Родители ему ни в чем не отказывали,— хмыкнул Бондарев и про­должил:

—   

Я с собою в школу на обед брал кусок хлеба, пару вареных картох и соленый огурец. А Федотов, бутерброды с беконом. Каждый свое уминал. Годы шли, мы росли. Но с Василием не дружили. Он пренебрегал голытьбой, потому друг друга мы быстро забыли. А тут я уже на Колыме, прокурором работал. И вдруг в зоне меня окликнули по имени. Оглянулся. Это был Федотов. Я спросил его, почему он в зоне ока­зался, или бекона переел? Васю от напомина­ния аж скрутило в спираль. Оказалось, пришел в ресторан, и там завязалась пьяная драка. Конечно с поножовщиной. Вася так набухался, что и не помнил, как пырнул ножом своего со­седа по столику. Тот, как потом вспомнил, хотел у него бабу увести, и Вася обиделся. Он посчи­тал себя оскорбленным и пустил в ход нож. Много ранений нанес. Но и даже мертвого не переставал кромсать, пока милиция с ног не сшибла и надела наручники. Но и в машине дергался, обзывал милиционеров, грозил их уделать и разделать, как кабанов. Вот и полу­чил за все в один заход. Конечно, в камере досталось ему круто. А по прибытии на зону до охраны кое-что дошло. Вламывали Васе каж­дый день, да так, что мало не казалось. Конечно, заставляли вкалывать, как негра в джунглях. Федотов к такому не привык и стал строчить жалобы на охрану, на администрацию, начал просить помилования, но ничего не получалось. Ему стали чаще вламывать, совать в ШИЗо, оттуда он выползал на четвереньках, а его заставляли работать на трассе. Но о чем гово­рить, когда ноги не держат. И вот тогда Вася обратился ко мне. Ну, а я чем мог помочь? Осужден за преступление, причем тяжкое, не раскаялся, в зоне держался высокомерно, всем хамил, грубил. Короче вел себя, как паршивая свинья. Когда я сам узнал от зэков барака всю подноготную, конечно, в помощи отказал, да и права не имел на это. Вот тогда Федотов напи­сал в Москву прошение о помиловании. Но и там отказали. Он написал девчонке, с какою встречался. У нее отец работал на высокой должности в милиции. Тот не захотел вмеши­ваться и запретил дочери переписку с Васей. Так и сказал, мол, убил человека ни за что! А выйдет из тюрьмы чего от него ждать? Не хочу такого зятя, какой не работал и не учился, сидел на шее у родителей. Не говори мне боль­ше о нем...