— Что тут у вас? — крикнул он.

— А вот, — Василий махнул головой в сторону быстро обраставшего снегом трупа. Капитан подбежал, рукавицей счистил снег с лацканов, увидел три ромба и обомлел.

— Ты чего творишь, на хрен?! — вопреки уставу переходя на «ты», фальцетом завопил он. — Генералов расстреливаешь?! Если виновен — его задержать надо и отдать под трибунал.

— Нет, — возразил Василий. — Под трибунал, это если бы он бежал с фронта в колхозных санях. А он завернул машину со снарядами.

— Ах ты ж, ну что с вами делать, с дураками, — запричитал Ежонков. — А ну-ка, ребята, пока он не закоченел, суйте его мне в машину.

На морозе мертвец гнулся плохо.

— Какой несгибаемый чекист, — проворчал Петров, бывший домушник. Он от прочих бойцов отличался тем, что носил полный рот стальных зубов. Рассказывал, как некий чекист, ради тренировки удара, выбил ему зубы в три приёма. Ещё при нэпе, когда Петров, молодой пацан, впервые попался на краже.

В конце концов разместили тело, просунув ноги в окно. Капитан повёз его в Перемилово, чтобы предъявить комбату, а поскольку больше в машину никто бы не поместился, забрал у Василия документы покойника и велел ему топать туда же пешком, оставив за себя Сырова. Василий потопал, соображая, что пока дойдёт, их уже сменят; по пути его обогнала машина штаба армии. Когда он ввалился в избу комбата, там обсуждали происшествие сразу несколько командиров: Страхов, Ежонков, политрук Загребский и начальник политотдела армии полковник Лисицын. Имени-отчества его Василий не знал.

Лисицын был настроен скептически. Выслушав доклад Одинокова, велел ему садиться и писать рапорт, а сам напустился на Страхова и Ежонкова:

— Вы из-за чего устраиваете шум? «Генерала убили, генерала»… Не генерала, а паникёра. В соответствии с постановлением об осадном положении его и надо было шлёпнуть. И вообще он НКВДшный чин… Нам-то что… А вот интересно. По вашему объяснению, у моста была ещё одна ваша группа. Так?

— Да, взвод лейтенанта Пылаева.

— Почему эту машину пропустил он?

— Разрешите послать за ним? — спросил Страхов.

— С ним сами разберётесь, а я поехал, дел невпроворот. Доложите потом. А эту шкуру, — и он указал носком сапога на покойника, — отвезите на своём грузовике в Костино.

Лисицын направился к дверям, вслед за ним кинулся комбат:

— Товарищ полковник! Мне его не на чем везти! У меня покрышка пробитая! Машина не на ходу!

— Не надо меня дурачить, у вас несколько машин. А в свою я его не… — на этих словах дверь за ними захлопнулась.

— Я за Пылаевым, — буркнул Ежонков. — Посидите тут пока, — и тоже выбежал вон.

Василий уселся на лавочку у окна, пригорюнился.

— Вы переживаете, что пришлось убить человека? — участливо спросил Загребский.

— Нет, Иван Степанович, — вздохнул Василий. — Я пытаюсь понять, какую правду должен был донести до этого человека…

Утром 27 ноября жителей села, которые отправились на работу в Яхрому, не пустили через канал, и они вернулись по домам. Одновременно велели увести из Перемилова часть войск, оставив в селе и ниже только орудийные боевые расчёты. Один батальон окопался на высотах за селом, в лесу. Там же стоял спрятанный от врага артдивизион установок «Катюша». Батальон Страхова отвели южнее. Эти подразделения, входящие в только ещё формирующуюся 1-ю Ударную армию, не имели приказа вести боевые действия.

Командиры взводов обсуждали между собой, что, наверное, командование ожидает прорыва немцев в любую минуту. Так же думали Страхов и политрук Загребский.

Но у Загребского были ещё и другие проблемы.

Он пришёл к Одинокову и, кутаясь в полушубок, ждал, пока тот осматривал в бинокль противоположный берег. Потом задал свой вопрос:

— Василий, вы не желали бы вступить в партию?

— В партию? — Вася был ошарашен. — Никогда не думал.

— А вы подумайте. Только недолго. Если напишете заявление прямо сейчас, оно будет рассмотрено незамедлительно.

Василий написал.

Позже оказалось, что с таким предложением политрук обошёл не только всех командиров, но и рядовых красноармейцев, кроме бывших уголовников, бойцов взвода Одинокова. И с пачкой собранных заявлений уехал в штаб армии.

К ужину он вернулся и в избе комбата провёл маленькое партсобрание.

— Все вы, товарищи, приняты кандидатами в члены ВКП(б), — сказал он. — Передаю вам поздравления от начальника политотдела армии Фёдора Яковлевича Лисицына. Вы знаете лозунг дня: «Умрём коммунистами». Но, товарищи, на деле нам надо не умереть, а победить коммунистами! Завтра приедет фотограф. Кандидатские карточки получите через неделю.

Затем Загребский зачитал полный список вновь принятых партийцев и попросил каждого командира донести информацию до упомянутых в списке бойцов.

Коля Пылаев выразил благодарность за доверие от лица всех присутствующих. Он был излишне активен и многословен, что и понятно — накануне вечером его изрядно взгрели за пропущенный грузовик с НКВДшным комиссаром-дезертиром. А он хотел его тормознуть, но пропустил, потому что на мосту этот грузовик проверили «зелёные фуражки», то есть орлы НКВД, а он стоял совсем недалеко от моста. «Стоял бы хотя бы в сотне метров за поворотом, точно цапнул бы этого комиссара и грохнул бы его самолично», — говорил он комбату. А комбат тогда накинулся на Ежонкова: «Почему пост был назначен близко к мосту?» — «Да потому, что там перекрёсток, дорога в обе стороны», — отвечал ничуть не смущённый вопросами Ежонков.

Василий попросил слова и поинтересовался, почему в списке нет ни одного его бойца.

— Они дерутся лучше многих, — сказал он. — Может, кто-то из них был бы не прочь умереть, будучи коммунистом.

— У них судимость не снята, — пояснил Загребский.

— Вы, товарищ Одиноков, написали бы рапорт с просьбой снять с них судимость, — подал голос комбат Страхов. — С тех, кто заслуживает.

— На убитых тоже можно?

— Пишите на живых.

— Тогда, Александр Иванович, я прямо сейчас напишу.

— Ночь уже. Лучше завтра.

— Завтра бой, семеро погибнут, — возразил Василий. — Что ж им, судимыми к Господу отправляться? Я напишу сегодня, а вы завизируете.

Комбат крякнул, сказал Загребскому, что пойдёт покурить, на ходу буркнул Василию: «Пишите», и вышел. Командиры взводов перешёптывались.

— Вася, точно бой? — осторожно спросил один из них.

— Да. Или очень сильный артобстрел. Откуда мне знать…

— Ну это же ты! Откуда нам знать, откуда ты знаешь…

— Это что за балаган, чёрт возьми? — не выдержал Загребский.

— Вы бы с «чёртом» поосторожнее, товарищ политрук, — посоветовал ему один из взводных. А другой сказал, что это у них традиция — шутить шутки перед боем.

…Была уже глухая ночь, когда Загребский опять пришёл во взвод Одинокова. Тот, вскипятив на спиртовке воду, заваривал чай. Предложил политруку.

— Василий, мне немного неудобно, — сказал Загребский, осторожно берясь промёрзшей рукой за горячую кружку. — Я знаю, ваши бойцы дерутся хорошо. Но и вы поймите: приём в партию, в общем, требует соблюдения некоторых правил.

— Бросьте, Иван Степанович, — отмахнулся Василий. — Мои парни, если по правде, не так уж рвутся в члены ВКП(б). Лучше объясните, что за спешка. Зачем был нужен этот блиц-приём?

— Да просто рядовой состав Коммунистического полка в большинстве партийно-комсомольский, а командиры беспартийные. То есть в обществе партия — руководящая и направляющая сила, а у нас — коммунисты в подчинении. Вот, исправили перекос.

— Эх, формалисты, — усмехнулся Василий. — Хотя… Может, и правильно. Если всех обилетить, произойдёт полное слияние партии и народа. И уж тогда-то мы немцам покажем, где раки… Кстати, вы заметили, немчура совсем не готова к зиме. Эти их демисезонные шинели, смех один. Перчаточки нитяные… Опять же морозостойких ГСМ у них нет. А у нас — красота: полушубки, тёплые шапки, меховые варежки, хороший бензин и лошади. Лично я ожидаю крутого поворота.