— Знаю. Что ж я, по-твоему, дикий? А вот скажи: ты в Москве был, Сталина видел?
— Нет.
— А слышал, что он по ночам не спит, работает?
— Да! Я однажды нарочно пошёл ночью в центр, посмотреть. В наркоматах во всех окнах свет горит. А как Сталин — спать, так и наркомы на боковую. А вот какой ему интерес? Я этого понять не могу.
— Хэх! А берёшься объяснять мне про часовые пояса. Сталин страной руководит. В Москве рабочий день закончился, к примеру, в шесть часов вечера, а на Камчатке в это время уже новый начинается. Вот он и сидит ночами, чтобы со всеми вопросы порешать.
Мирон выслушал, засмеялся и начал фантазировать:
— Ввести бы везде одинаковое время, чтобы наркомы в Москве не перетруждались.
— Тогда что? Тем, кто к востоку, придётся днём спать, ночью работать. Беда…
— Ну и что! За Полярным кругом так и живут. У них полгода ночь, полгода день. Интересно, как они ведут делопроизводство? В полярном колхозе не трудодни должны начислять, а трудогода какие-то…
— Опять, что ли, статью проговариваешь?
— Ну да, надо про бюрократов что-нибудь сочинить. Давно не было сатиры в газете.
— Неужели у вас нет своих бюрократов, что ты за полярных взялся?
— Есть.
— Тогда зачем сочинять? Возьми и опиши конкретного чинушу.
— Так ведь он догадается!
— Тьфу. Вот не думал, что журналистика — такое занудство.
— Надо, брат, учитывать нюансы. Он же племянник первого секретаря крайкома.
— Ага! Про нашего Вяльева — ты прямо из штанов выпрыгивал, так хотел фельетон писать. Или про посторонних железнодорожников. Или полярников протянуть — это ты с милой душой. А про своего чинушу — ни-ни. Сам ты, Мирон, конъюнктурщик.
— Вася ты, Вася… Легко тебе рассуждать. В Москве быть честным и принципиальным — любо-дорого. Там Сталин под боком. В случае чего: «Але, Ёсиф Сарионыч! Спаси честного человека!» А в наших краях не так просто. Чуть не в ту сторону криво посмотрел — хряп тебя, и нету. Мы тут ежовщину ещё не очень изжили.
— Слушай, Мирон, вчера хотел спросить, — и Вася указал рукой на высокий глухой забор. — Что это у вас тут? И ещё в двух местах я такое видел.
— А я не знаю. Спрашивал. Говорят, выделено место под строительство. Здесь вроде уже фундамент заложили. На Казённой Заимке есть площадка, так там стены цехов стоят. А на Гоньбе и в Научном городке просто пустая земля. Но огорожено, и охраняют военные. То есть бойцы НКВД.
…Красавица Анисья ждала их с обедом. На обед были варёная картошка, тушёная крольчатина, солёные огурцы, свежая зелень, мёд. Лиза больше всего на мёд глядела, но мать — у, строгая! — заставила её есть картошку с маслом. Но девочка всё равно пальцем в мёл лазила. Радиодинамик на столе очень кстати вещал про успехи алтайских пасечников: они, оказывается, устроили между собой социалистическое соревнование, у кого пчёлы больше мёду носят. Потом началась трансляция песен из кинофильмов.
— Кролик из каких запасов? — деловито поинтересовался Мирон.
— Свежие, — певуче ответила Анисья, улыбаясь Василию. — Я ж понимаю. Гость у нас.
— С запасов? — удивился Василий. — Я думал, с рынка.
— Не, мы кролей сами водим. Ты, что ли, не унюхал?.. Анисья! Мысль есть — на премьеру сходить. Сегодня «Гамлет» по пьесе английского товарища Шекспира.
— Я уж думала, ты забыл.
— А-а-а… Э-э-э… Что забыл? Я же месяц отсутствовал.
— А на репетицию когда ходили, в мае? Ты мне что обещал?
Мирон повернулся к Васе, сказал восхищённо:
— Во память у моей красавицы! Вправду обещал… А Лизу на время сдадим Степанихе. — Пояснил Васе: — Это у нас соседка, старушка.
— Я понял.
По радио Леонид Утёсов затянул знаменитую песню из кинофильма «Весёлые ребята»: «Как много девушек хороших…»
Мирон спохватился: девушки! Крикнул в кухню, где его молодая жена мыла посуду:
— Анисья! Ты придумай, кого из подруг позвать. А то что ж наш геолог будет один…
«Как много ласковых имён…»
— Не, не надо, — запротестовал Василий.
«Но лишь одно из них тревожит, унося покой и сон…»
— Надо! А я с редакции позвоню в театр, договорюсь о местах. Скажу, московский гость. У нас любят, когда московский гость… Может, Милку с педагогического?
«…когда влюблён…»
С кухни выскочила Анисья, закричала на Мирона:
— Я те дам, Милку с педагогического! Опять?
«Любовь нечаянно нагрянет…»
— Клянусь! Нисенька! Клянусь, ничего у меня с Милкой не было.
«Когда её совсем не ждёшь…» — на этих словах радиодинамик резко замолчал, песня прервалась. Было слышно одно только потрескивание.
— Ой, врёшь! — выла Анисья. — Ой, я тебя выведу однажды на чистую воду!..
— Слушай, от твоего крика у нас радио сломалось! — Мирон взялся за колёсико, крутанул. « Внимание, внимание! — громко заговорил динамик голосом Юрия Левитана. — Говорит радиостанция имени Коминтерна. Через несколько минут будет передано важное сообщение».
— Ты, Мирон, смотри… — голосила Анисья, но Мирон цыкнул:
— Тихо!
«Передаём заявление заместителя Председателя Совета Народных Комиссаров Союза ССР и Народного Комиссара Иностранных Дел товарища Молотова Вячеслава Михайловича», — объявил диктор. И затем — другой, заикающийся, совсем не артистический голос:
«Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление:
Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причём убито и ранено более двухсот человек. Налёты вражеских самолётов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории.
Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то, что между СССР и Германией заключён договор о ненападении и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора…»
Они молча дослушали до конца. За раскрытыми окнами всё так же чирикали птички, шелестела листва — но не было слышно ни одного человеческого голоса, хотя вот только что с улицы долетали крики и гомон. Потом один, другой, а затем, подальше, третий — заныли фабричные гудки.
— О! — сказал Мирон, чтобы не молчать. — Это на станции. На комбинате. А это на медеплавильном.
Продолжительный вой гудков создавал дополнительный фон зазвучавшей по радио, сразу по окончании заявления Молотова, песне из кинофильма «Александр Невский»:
Вставайте, люди русские,
На смертный бой, на грозный бой,
Вставайте, люди вольные,
За нашу землю честную.
Живым бойцам почёт и честь,
А мёртвым — слава вечная!
За отчий дом, за русский край
Вставайте, люди русские!
Лиза вертела головой, поглядывая то в окно, то на взрослых, ожидая разъяснений. Но разъяснения были нужны не только ей.
— Я чего-то не поняла, — жалобно сказала Анисья. — Это что?
— Война, — вздохнув, ответил Мирон и встал. — Кто куда, а я в редакцию.
Василий отправился в экспедицию.
— Знаешь, парень, — сказал ему Марьев, — мы, наверное, завтра никуда не поедем. Непонятно, что будет. Я пацанёнком две войны пережил — ничего хорошего сказать не могу. А с другой стороны, столько было за последние годы для обороны сделано, такая создана мощная техника и такие мы имеем примеры отпора агрессору, что, кто знает, может, это ненадолго. Как на озере Хасан. Врезали гадам, они и побежали.
