– Н-н-нет, если надо, «гррнннн» заходите.

Дверь распахнулась, и именитый натурфилософ. как он любил себя обозначать, вошел в палату и уселся по-турецки, скрестив волосатые задние лапы. Некоторое время он сидел без движения, так что Саймон успел его хорошенько рассмотреть. Тот выглядел как самая настоящая обезьяна, обезьяна, что обозначается, без изъяна. У него была огромная, бочкообразная грудь, объем которой подчеркивали складки на твидовом пиджаке. Кривые задние лапы без видимого напряжения поддерживали гору психиатрических мускулов, но контраст между его звериным обликом, открытым вырезом белой сорочки и мохеровым галстуком был совершенно тошнотворен. Саймон чувствовал, как к горлу подкатывает комок какой-то жидкой дряни, испытывал дикое отвращение к сидящему перед ним зверю, чью морду внимательно разглядывал. Изогнутые полумесяцем губы, из-под которых торчали клыки размером с вешалки для одежды, придавленный нос с овальными ноздрями, которые. черными норами уходили внутрь черепа, нависающие над всем этим глаза, нечеловеческие глаза с их нечеловеческим блеском, с их извращенными, нечеловеческими зрачками…

– «Уч-уч» Саймон, не смотрите на меня так – я вижу, вы начинаете беспокоиться, можете потерять контроль над собой. Жестикулируйте со мной, щелкайте со мной пальцами – только так вы сможете научиться держать себя в лапах. Запомните, нам с вами совершенно неважно, шимпанзе я или человек, важно, что мы можем обмениваться знаками.

– Знаками, – ошеломленно показал Саймон. – Что это значит – обмениваться знаками «хуууу»? Буснер вопросительно поднял брови.

– Обмениваться знаками, Саймон, жестикулировать, складывать в знаки пальцы, махать лапами, вот как я сейчас «грррнннн».

Саймон скривился, изобразил на морде хитрую такую гримасу.

– Но вы понимаете, доктор Буснер, люди не обмениваются знаками, не жестикулируют, мы, люди, «говорим». Именно так мы и общаемся. Я слышал, некоторых шимпанзе и даже горилл обучили каким-то рудиментарным знакам, заимствованным из языков, какими пользуются глухонемые люди. Но в норме люди не обмениваются знаками – нам это не нужно. Мы «говорим».

Тут уже у Буснера отвисла челюсть. Его мысли неслись вперед со скоростью курьерского поезда. Мания Дайкса была такой удивительно и прекрасно симметричной. Ясно, он извлек из недр памяти информацию о том, что дикие люди жестикулируют с помощью обширного набора вокализаций. Но на скудном фундаменте этого голого факта он выстроил целый барочный дворец, сделал из такой посылки далекочетверенькающие выводы, превратил базовую вокализацию в основу, в описание, в название формы жестикуляции. Буснер подался вперед, его растопыренные пальцы, как веер, гнали воздух на Саймона.

– Саймон «грррннн», как вы думаете, вы сможете обучить меня этому «ииииик», как вы показали, или этой «хуууу»…

– «Речи», доктор Буснер, «речи», люди пользуются «речью» и «языком». И, правду показать, думаю, что да, смогу. Почему нет? Ведь, в конце концов, – тут Саймон прервался и внимательно посмотрел на свои пальцы, которые формировали знаки не менее бегло, чем пальцы любого другого шимпанзе, – похоже, я могу «говорить» на том же «языке», что и вы «грррнннн».

Буснер кивнул, покачался на корточках взад-вперед, поднялся, подчетверенькал к окну, взялся за прутья, оперся на них, встал на задние лапы. Некоторое время бывшая телезвезда провела в такой позе. Саймон внимательно разглядывал голый зад обезьяны. Миниатюрные ягодицы Буснера, их кожистые изгибы были одновременно милым, интимным и отталкивающим, чуждым видом. Складки коричневой и розовой кожи складывались, если так можно показать, в клюв, торчали наружу из шерстяного солнца этаким протуберанцем. Буснер, будто почувствовав взгляд Саймона, снял левую переднюю лапу с прутьев и отправил ее в новую анальную экспедицию, а» затем поднес к своим цепким губам и отсутствующему носу, где забранные образцы породы подверглись тщательному анализу всеми доступными именитому психиатру органами чувств. Затем лапа стала посылать Саймону знаки:

– С моей задницей все в порядке «хууууу»?

– Все отлично, доктор Буснер, покажу больше, позади такого зада не нашлось бы места ни одному другому.

Буснер захохотал и зацокал.

– «Хххиии-хиии-клак-клак» Вожак ты мой, может быть, во мне детенышство играет, но, по-моему, ваша шутка весьма удачна. А теперь, Саймон, нужно решить, что же с вами делать…

– Что со мной делать «хууууу»?

– Именно так. – Буснер снова опустился на пол. – Буду откровенен: мы нашли в вашем мозгу структурные аномалии. Мы не знаем, в чем причина их возникновения, свидетельствуют ли они о каких-либо органических повреждениях, какой-то патологии, или же о том, что у вас имеется некий врожденный дефект – но, как бы то ни было, аномалии наморду. И они, я уверен, имеют самое прямое отношение к вашей «уч-уч» человекомании.

– Это лечится «хуууу»?

– Не могу показать ничего определенного.

– Ах вот как, значит, вы запрете меня тут! Оставите в этом мусорном баке! Так, что ли «хууууу»??!! Вы это хотели мне показать? – Саймон встал на дыбы, забегал вокруг Буснера как-то странно, истерично – так бонобо танцуют под африканскую музыку. Он начал издавать свои характерные затяжные, низкие вокализации, которые в ушах Буснера звучали как «божемойбожемойбожемойбожемой…»

– «Уаааааа»! А ну прекратите, немедленно, это вам не поможет! Нет, вовсе нет, я не считаю, что имеет смысл держать вас тут или посылать в какую-нибудь лечебницу для хроников.

– Нет, в самом деле «хуууу»?

– «Врррааааа!» Нет!!! Чтобы у меня был хоть малый шанс излечить вас от вашей мании, я должен попытаться помочь вам примириться с реальностью. Я хочу, чтобы вы отправились со мной и поселились в моем групповом доме. Чтобы вы бегали со мной, гуляли со мной; я хочу показать вам часть планеты обезьян, на которой вам выпало оказаться, – и вместе с этим…

– «Хууууу» да! И что, что вместе с этим? Что??!! «Вррааааа»! – Саймон встал во весь рост перед самой мордой Буснера, он дрожал как осиновый лист, от страха, от ярости, от изнеможения. Буснер был готов сорваться – он чувствовал, как сила воли оставляет его. Лишь долгие годы опыта работы с самыми наглыми и упрямыми пациентами позволяли ему откладывать момент наказания за дерзость – еще на одну секунду, еще на одну секунду, еще на…

– Вместе с этим, Саймон, вы сможете «грррнн» распоказать мне о вашем мире – о том, как вы видите мир.

– «Врррааааа»! Мне очень нравится такая идея, в самом деле, мне хочется…

– «Хууууу» мы вполне можем рассматривать наши занятия как уроки – и одновременно лечение…

– Конечно, конечно, почему, черт побери, нет! Какая отличная идея «уч-уч», чтоб мне провалиться!

Буснер отметил, что знаки Саймона становятся все четче и четче. Последние жесты отличали косые, резкие удары лап по воздуху – как еще жестами обозначить глубокий, всепроницающий сарказм? Но этого противник традиционной психиатрии уже не мог вынести – левая лапа Буснера выстрелила, как из пращи, и впилась когтями в брюхо Саймону Дайксу, а чтобы получше объяснить экс-художнику, в чем дело, Буснер хорошенько добавил ему правым кулаком по надбровной дуге. Саймон, разумеется, отпрянул, повернулся к Буснеру задом и окатил звероподобного душеспасителя фонтаном жидкого дерьма. Затем шимпанзе устроили краткую потасовку – внешний наблюдатель увидел бы в палате шерстяной шар из восьми лап и двух челюстей, из которого раздавались душераздирающие «врррааааа!» и «ииииииииккккк!».

Все было кончено за считанные секунды – Саймон оказался на лопатках на загаженном линолеуме, к которому его прижал облитый дерьмом врачеватель. Саймон отчаянно, жалобно скулил и хныкал.

– А теперь вот что, Саймонушко, милый мой, дорогой, – пальцы Буснера играли на теле Саймона как на рояле, ласкали его, успокаивали. – Ты прямо сейчас вышвыриваешь к черту из своей головы страх, гнев и боль. И нападаешь на меня, нападаешь изо всех сил, как только можешь, ибо нет ничего более шимпанзеческого, ничего!