Буснер увидел и более немордоприятные вещи об исследовательнице. Ему показывали, что «мерзкая жирная самка обращается со своими домашними людьми как с шимпанзе». Другие жесты намекали на то, в чем завуалированно обвиняли Диану Фосси и других самок-антропологов, а именно показывали, что седалищная мозоль у Раушутц почти не набухает, самцов шимпанзе ей не видать, как своих ушей, и оттого, мол, она ищет себе поклонников среди самцов человека. Разумеется, на этих жестах недоброжелатели не останавливались и добавляли, что Раушутц потому лишь и сумела достичь высокой позиции в научной иерархии, а в своем лагере даже стать вожаком, что была совершенно стерильна. Буснер, впрочем, заранее ожидал увидеть такие жесты – самцы всегда показывают так о самках, сделавших успешную карьеру.

Именитый психиатр намотал все это на ухо, но решил вести себя непредвзято. В конце концов, думал он, не годится мне, ученому, которого научная иерархия столько лет поливала грязью, верить на жесты представителям другой иерархии, которые аналогичным образом поливают грязью незнакомого мне шимпанзе.

От прибытия к пункту назначения группу Буснера – Дайкса отделяли всего несколько часов, и именитый психиатр, вспомнив вышеозначенные жесты, задумался, а что же ждет его в заповеднике. Про себя Буснер покуда так и не решил, чем является человек номер 9234, которого экс-художник считает своим утраченным детенышем, – украшением на барочном фасаде Саймонова психоза или же его краеугольным камнем. Не желал предпоказывать, что станет с Саймоном после встречи с дикими людьми в. дикой природе – излечится он или, наоборот, окончательно сползет с ума. Буснер осознал, что работает сейчас на тех же принципах, что Алекс Найт и его команда, а они просто направляли камеру на предмет и смотрели, что будет.

Меж тем пейзаж, открывавшийся их взорам, был просто мечтой телевизионщика. Добравшись до границы заповедника, путешественники предъявили на въезде свои документы часовому-бонобо с автоматом Калашникова в лапах и, проехав немного далее, увидели бесконечную панораму зеленого леса, простиравшегося вплоть до уползающего под самый горизонт синего пространства – озера Танганьика. Казалось, сама Мать-Природа вышла приветствовать их – тропический ливень сначала поутих, а потом и вовсе прекратился. Джип прыгал по ухабистой дороге, обрамленной с обеих сторон зарослями травы высотой в шестьдесят ладоней, из которых шел вверх густой пар. Отовсюду торчали кокосовые пальмы, а на ветвях деревьев; похожих на гигантские канделябры, красными маяками светили распустившиеся цветы.

Алекс Найт неустанно снимал буйство природы, крутясь волчком в кузове машины.

– «Ааааа» скоро стемнеет, – показал он Саймону, – а я хочу, чтобы у нас было достаточно панорамных планов для заставки.

Путешественники перевалили через последний ряд холмов, и перед ними раскинулось озеро. К берегу спешили лодки местных рыбаков, взрывая веслами зеркальную поверхность воды. Там был и лагерь Людмилы Раушутц – несколько непривлекательных металлических бараков из гофролиста; их оцинкованные крыши красным пламенем горели в лучах заходящего солнца, которое выглядело огромной вселенской седалищной мозолью, рассеченной пополам линией горизонта.

Саймон все видел и все осознавал, но в голове держал только одно – человека, в поисках которого они сюда приехали. Как скоро удастся его отыскать? Художник не находил в себе сил полностью сформировать в сознании образ Саймона-младшего, так хорошо он вписывался в общую канву психоза, – казалось, его создал тот же психический творец, что изготовил для Саймона-старшего распухшие лобные доли с участками повышенной интенсивности сигнала на томограммах. Образ голой мордочки детеныша, образ его округлой челюсти и зубов с немного неправильным прикусом переворачивал мир вверх дном, крутил колесо Саймонова психоза словно приводной ремень. Но когда Саймон встретит Саймона, колесо перестанет крутиться, и вся эта ужасная планета обезьян – так он смел надеяться – рассосется, исчезнет как мираж. Буснер наденет штаны и побреется, и они улетят назад в Англию, где политики лижут друг другу задницы в переносном, а не в буквальном смысле.

– «ХууууГраааа».

Шестеро шимпанзе в джипе хором заухали, сообщая о своем появлении, машина же тем временем остановилась посреди обшарпанного поселка. Навстречу выползла сама Людмила Раушутц и ее помощники-бонобо. Раушутц сразу бросалась в глаза – огромная жирная самка больше походила не на шимпанзе, а на покрытый темно-коричневой шерстью кабинетный глобус. Морда, чересчур плоская и звериная даже для шимпанзе из Германии, и коротко остриженная шерсть на голове не прибавляли ей красоты, равно как и короткое платье с чудовищно безвкусным узором, которое болталось у нее на плечах этаким извращенным соусом на неаппетитном блюде и не скрывало неприметный недообъект меж ее ворсистыми задними лапами, в самом деле неспособный вызвать никакого желания. Понятно, почему самка не носит намозольник – в нем нет необходимости, легко было предположить, что ее мозоль, практически незаметная сейчас, в течку выглядит откровенно жалко.

Даже Саймона едва не передернуло от отвращения, и он настучал Бобу по плечу:

– «Уч-уч» какая мерзость, у нее же вообще нет задницы!

Буснер немедленно оборвал его низким рыком, потому что обладательница обсуждаемой, но отсутствующей детали как раз подчетверенькала к джипу, сопровождаемая внушительными бонобо, которые громко барабанили по металлическим стенам бараков.

– «ХуууууГраааа!» – ухнула исследовательница и показала: – Добро пожаловать в мой скромный лагерь, доктор Буснер. Я весь день ждала появления на моем небосводе новой звезды – вашей лучезарной задницы. Столько лет мечтала «грррннн» запустить пальцы в вашу драгоценную шерсть и помахать с вами лапами о прискорбном состоянии современного шимпанзечества.

Буснер повел себя как ни в чем не бывало, словно не заметив столь откровенно мерзкого лицемерия. Он выпрыгнул из джипа, изящный, как старший подросток на охоте, и низко поклонился жирной самке, показывая:

– «Хууууу» для меня большая честь, мадам, наконец-то познакомиться с вами. Вся научная иерархия пребывает в бесконечном благоговении перед вашей седалищной мозолью – я имею в виду ту часть иерархии, которая вправе обозначаться подлинно научной, – да я и сам преклоняюсь перед висячими частями вашего тела. Почту за счастье, если вы поцелуете мою задницу.

Наблюдая за этой сценой, Саймон беспокоился, не почувствует ли Раушутц иронии в знаках Буснера, показывавшего общепринятые жесты, но плоская морда самки не выразила ни намека на гнев. Исследовательница поцеловала предложенную задницу и попросила Буснера исполнить то же в отношении ее анальных ареалов.

Остальные англичане тоже спрыгнули на землю и подчетверенькали к вожакам, громко ухая. К ним присоединились и бонобо, и следующие несколько минут ушли на поклоны и взаимную чистку. Когда шерстяная куча начала расползаться на отдельных шимпанзе, Буснер ткнул Саймона пальцем и дернул за лапу, подтаскивая к Раушутц.

– «Хууууу» мадам Раушутц, разрешите представить вам шимпанзе, ради которого мы и посетили вас. Это Саймон Дайкс, «чапп-чапп» известный художник.

Саймон очень низко поклонился, опустив морду в самую грязь, его задница задрожала, а антрополог дружески похлопала по ней лапой. Подняв голову, художник мордозрел перед собой глаза необыкновенной глубины, с необыкновенно узкими зрачками. Если он рассчитывал увидеть в них хотя бы слабый намек на человечность, порожденную неуемной страстью их обладательницы к людям, то был жестоко разочарован. В глазах Людмилы Раушутц читалось, что она шимпанзе, шимпанзе и еще раз шимпанзе, шимпанзе проницательная, любопытная, сосредоточенная.

– «Хуууууу» мистер Дайкс, – показала самка-вожак, знаки у нее были резкие, даже зазубренные, с сильным немецким акцентом, – доктор Буснер писал мне о «хуууу» проблеме, которая вас так беспокоит. Прошу меня извинить, – ученая села на землю, погладила Саймона по заднице и хорошенько подергала за яйца, – но, если не считать вашей немного скованной походки, я не вижу в вас ничего нешимпанзеческого, не показывая уже о человеческом «хуууу».