— Это форма папских стрелков, — объяснила Людовика, — мой дед служил в Ватикане.

Василий спрыгнул с коня и появился на террасе.

— Э, вуаля, — сказал он.

Мы ели манго с папаей.

— Шери любит экзотические фрукты, — лепетала Людовика.

— Не все, — заметил Шери, — кокос ненавижу!

Потом была икра в серебряном блюде.

— Он обожает всё русское, родное, — говорила она, хотя икра была иранской.

Мы поболтали ни о чём.

Затем Василий переоделся в белый льняной костюм, повязал шею шелковым платочком, прыгнул в открытый «Феррари» и укатил.

— Какой русский не любит быстрой езды, — вздохнула Людовика. –

Это, кажется, Достоевский?

— Херасков, — ответил я.

— Вы знаете, — протянула она, — я счастлива, но мне не хватает его писем…

Я понял, что мне пора смываться — голод и эмиграция развили во мне пророческие видения. Я видел, как в синем проёме гор Василий улетает от Людовики.

Видения мои подтвердились — вскоре Василий бросил Людовику. Он забрал у неё шале, «феррари» и стал Базилио. Он открыл фирму и торговал с Россией. Базилио продавал ароматизированный сахар. Дела его процветали. Он женился на певичке из кабаре «Распутин» и колесил по миру. Когда мы однажды встретились, он не узнал меня. Возможно, это был рецидив старой болезни.

Как‑то в швейцарских горах я встретил даму, в шубе, старую и большую. Я с трудом признал в ней Людовику.

— А, переводчик, — сказала она, — я хочу угостить вас шампанским.

Мы сели на террасе, солнце было уже жарким.

— Вы тогда обманули меня, — произнесла она.

— Простите, Людовика, — сознался я, — может, Бог смешал языки, чтобы не дать нескольким эмигрантам умереть с голоду…

— Вы обманщики, — проговорила она, — все вы русские — обманщики.

Вы выдумали письма, и он меня никогда не любил. Никакой загадочной русской души не существует! Её нет! Всё это — мифы!..

Я поднял бокал. Шампанское блистало в лучах солнца.

— Не разрушайте мифов, Людовика, — сказал я, — что нас держит ещё на этой земле?..

Эрик ввалился с баулом, споткнулся о чьи‑то ноги и рухнул.

— Ёлки — палки! — выругался он.

В отеле было темно. В тусклом свете свечей сидели какие‑то блондины и старательно выводили «Авейну шолом алейхем».

Ими дирижировала молодая затейница в облегающем костюме.

— «Авейну шолом алейхем», — затейница подбежала к Эрику, — идемте петь с нами «авейну шолом алейхем», — она потянула его.

— Подождите, — сказал Эрик, — сегодня шаббат, я должен встретить субботу.

— А — а, вы не швед, — протянула затейница и отпустила его.

Эрик оглянулся — белокурые головы светились, как фонари на Фонтанке.

Он доковылял до администратора.

— Волноваться не надо, — сразу сказал тот, — свет будет, мне

обещали. И потом, чем хуже свечи? Тору писали при свечах!

Ваша фамилия Олафсон?

— Нет, — ответил Эрик.

— Свенсон? — администратор теребил какие‑то бумаги.

— Павлов, — ответил Эрик, — Эрик Павлов.

— Странная фамилия для шведа, — заметил администратор.

— Я не швед, — сказал Эрик.

— Это ваше дело, но на Новый год у нас — шведы, в «Марине Бич» — датчане, в «Американо» — финны.

— Если вам приятно, вы можете называть меня Павловсен, — предложил Эрик.

— Павловсон, — поправил администратор, — Павловсен — датчанин.

— Согласен, — сухо ответил Эрик, — я могу получить ключ? Уже время зажигания свечей.

— Шабат Шолом, — недовольно буркнул администратор, протянул ключ и какую‑то бумажку. — Если вас интересует — программа нашего вечера. Эрик взял листок и пробежал его.

— Шолом, — было написано там, — остальное — по — шведски, ясно было только одно: 19.00 — Айка, 20.00 — Уйка и в 24.00 — Куйка. Айка уже прошла, было около восьми.

— А что такое «куйка»? — спросил Эрик.

— То, что сразу после «уйки», — бросил администратор.

— А «уйка»?

— Я решаю проблему света, — ответил администратор, — я не мог оставить на Новый год народ, на земле которого никогда не было погрома, без света.

— Авейну шолом алейхем, — выводил народ, который не могли оставить без света.

Эрику не хотелось встречать шаббат одному, и он начал шататься по холлу в поисках напарника. Он подсел к одному из певцов, обладателю фальцета.

— Не хотели бы вместе встретить шаббат? — предложил он.

— Авейну шолом алейхем, — пропел фальцет. — Т — сс! Авейну шолом алейхем…

Эрик приблизился к тенору.

— Как насчет шаббата?

Ответить тот не успел, на Эрика уже шла затейница.

— Отстаньте с вашим шаббатом, — зашипела она, — они не знают, что это! Вы срываете мне программу!

Эрик покинул холл и начал поиск в коридорах. Искать еврея в темноте было нелегко.

Он подошел к одному, вроде в кипе — иди разберись.

— В восемь — шаббат, — намекнул он.

— В восемь — уйка, — поправил тот, — а в 12 — куйка! Вы забыли?!

— Помню, помню, — успокоил Эрик и пошел дальше, — хорошо, пусть я попал в Швецию — но ведь и там есть евреи.

Навстречу двигался огромный бородач, лет шестидесяти, типичный ашкенази, и только Эрик хотел его пригласить, как тот сгреб его в объятия.

— Куйка, — весело проорал он, — скоро куйка!

Эрик понял, что «куйка» сильнее шаббата.

— Нильс, — представился бородач.

— Павловсон, — представился Эрик.

— Мне знакомо ваше лицо, — сказал Нильс.

— Мне ваше тоже. Ваша фамилия не Хольгерсон? В детстве я знал Нильса Хольгерсона, который совершил удивительное путешествие с гусями по Швеции.

Нильс расхохотался.

— Это был другой, я колесил на машине.

— Может, встретим вместе шаббат? — спросил Эрик.

— Какой шаббат, Павловсон?! — удивился Нильс, — мы в Израиле, входим в иудейскую культуру, поем их песни, а вы с шаббатом…

Он похлопал Эрика по плечу и помчался в холл. Через несколько секунд оттуда раздавался его бас: «Иерушалаим, шел заав»…

Эрик уже без всякой надежды двинулся к бассейну.

— Мистер Павловсон, — остановил его голос администратора, — отвяжитесь от шведов! Дайте им спокойно встретить Новый год.

— Послушайте, — сказал Эрик, — я вам поставлю бутылку водки, найдите мне еврея на шаббат.

— Отстаньте, здесь Израиль! Тут шаббат не справляют. Здесь справляют Новый год! Шаббат справляют в Европе, вы раздражаете шведов, вы не даете им жить, они, наконец, устроят погром!

— Черт с вами, — ответил Эрик, — дайте свечи для субботы.

— Держите, — администратор протянул одну, — больше нет. Или вы хотите оставить какого‑нибудь шведа в темноте?

Эрик потянулся на третий этаж. Он долго не мог попасть ключом в скважину, наконец, открыл.

Не успел он войти в номер, как кто‑то смачно плюнул ему в лицо.

— Хамство! — вскричал Эрик, — какая наглость!

Он бы набил морду обидчику, но было темно.

— Подожди, скот, подожди! Сейчас ты у меня получишь!

Он чиркнул спичкой и зажег свечу.

В тусклом свете перед ним высился верблюд.

Эрик окаменел.

— Пардон, — выдавил он, — в отеле высшей категории?!! В сингл рум?!

Верблюд дружелюбно смотрел на него и что‑то пережевывал.

— Скотина, как ты сюда попал?! — спросил Эрик, — как ты…. И тут он понял, что это дело рук администратора.

Он понесся в холл. Лысина администратора мерцала в свете свечи.

— Послушайте, — взревел Эрик, — вы думаете, что если я не швед, то мне можно подкладывать свинью?!

— Какую свинью? — спокойно спросил администратор.

— Ну не свинью, так верблюда.

— Какого верблюда?

— Какого… двугорбого!

— Что вы несете, у нас в отеле одни шведы, — он подвинул книгу, — вот: Торвальдсон, Якосбон, Олаффсон…

— Вы встречали двугорбого Олаффсона? — спросил Эрик. — В номере верблюд! Он в меня плюнул!

— Свалились вы на мою голову! — простонал администратор. — Приезжают шведы — все спокойно, прибывает еврей — сразу какой‑то верблюд. Что мы за нация!