— Не позволю в себя плевать! — повторил Эрик, — Я снимаю сингл рум, а в меня плюнули.

— Плюются не только верблюды, — философски заметил администратор, — там швед! Идемте!

Они поднялись. Верблюд жевал.

— Это не швед, — констатировал администратор, — но это и не верблюд.

— А что это, по — вашему?

— Верблюдица, белая верблюдица, царица пустыни, — сообщил администратор, — мечта бедуина.

— Я не бедуин, — сказал Эрик.

— За нее дают семь верблюдов.

— Зачем? У меня машина. Я снял номер на одного, я должен справлять шаббат. Выведите мечту бедуина!

— Как я могу ее вывести, — возмутился администратор, — вы ж видите — она не пройдет ни в окна, ни в двери.

— А как она сюда попала?

— В темноте, — объяснил администратор.

— Если она в темноте попала, она должна в темноте исчезнуть, — сказал Эрик.

— Логично, — согласился администратор, — потушите свечу.

— Вы мне предлагаете потушить субботнюю свечу?! — обалдел Эрик.

— Тогда справляйте шаббат с верблюдицей.

— Подождите, — сказал Эрик, — мы ее вынесем.

Они вышли со свечой в коридор.

— Сколько надо ждать исчезновения? — спросил Эрик.

— Не знаю, я не зоолог.

— А кто знает?! Отель «5 звезд» — и верблюд!! Кто знает?!! Я понимаю — еще вонючий отель, «2 звезды»!

— Для «2–х звезд» это было б нормально, — согласился администратор, — там бы я даже не поднялся с вами в номер. Вы знаете, кто заползает в номера «двухзвездных?» Не будем уточнять, здесь темно, — воск капал на пол, — я думаю, верблюдица уже исчезла, пошли.

Они вернулись в номер — царица пустыни высилась на том же месте.

— Я все понял, — сказал администратор. — Можете спокойно встречать шаббат, — никого не было и нет — это мираж.

— Что?! — не понял Павловсон.

— Мираж, фата — моргана, не будем забывать, что мы в пустыне.

— Мираж в комнате? — спросил Эрик.

— А в чем дело? Миражи мигрируют. Разливайте вино — суббота пришла.

Он двинулся к двери, и в этот момент получил плевок в лицо.

— Плюющийся мираж, — констатировал Павловсон.

— Разрешите ваше полотенце, — администратор начал вытираться, — я уже отвык. Когда я работал в дешевых отелях — в меня плевали, но с тех пор, как я в «люксе» — впервые, я отвык.

Он взял еще и махровую простыню, плевок был смачный.

— Простите, мираж рассеять не могу.

— Дайте другой номер, — потребовал Эрик, — я снимал сингл рум, а не хлев.

— Мистер Павловсон, — простонал администратор, — какой номер в Эйлате в новогоднюю ночь?! Здесь вся Скандинавия и часть Гренландии. Это все равно, что искать девственницу в публичном доме. Чем вам мешает верблюдица? Проведите ночь с царицей пустыни, а утром придет бедуин, и ее ноги здесь не будет.

— Почему бедуин? И почему утром?

— Сейчас нет бедуина.

— Вызовите какого‑нибудь еврея. И немедленно!

— Еврею это не под силу, мистер Павловсон, верблюды не слушаются евреев.

— Почему?!

— Они не могут простить, что мы осели, они нас не любят.

— То есть, вы хотите, чтобы я встретил субботу с двугорбым антисемитом? — поинтересовался Эрик.

— Это царица пустыни, а не свинья, — возразил администратор, — возможно, ее предок возил вашего во время Исхода. Встретьте субботу с благородным существом. «Участь сынов человеческих и участь животных — одна, как те умирают, так и эти, и одно дыхание у всех…»

— Не занимайтесь демагогией! — перебил его Эрик, — вызовите бедуина сейчас же!

— А когда, вы думаете, мы это сделаем?

— Почему же он придет утром?

— Потому что вы не знаете законов пустыни, мистер Павловсон.

Главный закон пустыни — гостеприимство. Вас три часа угощают чаем, затем столько же кофе, потом обед — жареный ягненок, бараний глаз, неспешный разговор о пастбищах, скоте, женах, снова кофе и только тогда можно подниматься. Когда, по — вашему, он явится?.. Простите, я должен заняться проблемой света, я не могу сорвать праздник народу, на земле которого никогда не было погромов. Шаббат шолом!

И администратор вышел, оставив Эрика с мечтой бедуина.

Свеча догорала. Уже давно пришла суббота. Эрик затруднялся начать молитву — впервые на шаббате у него был верблюд.

Бывали русские, гуляка — грузин, раскаявшийся рецидивист, даже один антисемит — верблюда не бывало.

— Ты мне срываешь субботу, — сказал Эрик, — где это видано, чтобы верблюд срывал субботу?! Ты же не срываешь пятницу бедуину!

Он начал выставлять на стол яства, купленные еще в Иерусалиме.

— Знаешь ли ты, что такое суббота, царица пустыни? Это то же, что невеста для царя, — он поставил бутылку «Кармеля», положил халу, куру, копченую рыбу. — Один царь соорудил брачное ложе и украсил его резьбой. Чего не хватало брачному ложу, царица? Правильно, невесты. Так и с миром нашим — чего недоставало ему после шести дней творенья? Субботы!

Эрик произнес молитву, благословил вино, отпил, благословил хлеб и надломил его.

— Шаббат шолом, верблюдица.

Эрик ел, но кусок не лез ему в горло. Он помнил, что говорит Талмуд: «Не приступай к трапезе, прежде чем не накормишь скотину свою».

— Но это не моя, Боже! Она меня не поит, не кормит, я ее не приглашал!

— Тем не менее он встал, налил верблюдице воды, набросал кой — чего со стола — откуда он знал, что едят верблюды?

Царица похлебала воды, пожевала салата, от остального отказалась.

— Я вижу, что ты субботу не справляешь, — сказал Эрик, — чем они тебя кормят в пятницу, твои бедуины, — кофе?

Он залпом выпил еще один бокал красного.

— Впрочем, я сам с недавних пор встречаю субботу. До этого я справлял другие праздники и чтил других богов. Я потерял много времени, верблюдица, и теперь нагоняю. Но чтоб нагнать, нужна новая жизнь.

Авраам стал евреем в 70 лет, я в 45. Но мы живем меньше, чем во времена Авраама, и у нас нет жен, которые рожают в девяносто.

Я приехал сюда за ответом, верблюдица, ответы, как деньги — их никогда нет, у меня много вопросов и мало ответов, я прибыл за ответом.

В коридоре послышались крики, шум. Эрик взглянул на часы.

— Уйка, — констатировал он, — осталась «куйка», и жизнь прожита не зря.

Он потягивал красное вино и рассказывал.

— Ты знаешь, царица, мы с тобой похожи. Я понимаю, почему ты плюешь, взглянув на человека. И мне хочется иногда плюнуть в свою морду. Да не только в свою…

На мне, как и на тебе, постоянно ездят верхом, не будем уточнять, кто.

Как и ты, я могу долго не пить, правда, потом напиваюсь до бесчувствия.

Мы похожи, царица, только за меня никто не даст семи верблюдов, паршивую овцу за меня не дадут.

Как и ты, я в пустыне. Я еще не перешел Иордана, мы бредем, и видны миражи. Я не знаю, что видишь ты, но я часто вижу себя молодым, полным радости и надежд. Я вижу дачу моего детства, дощатый дом у моря. Там горит свет, пахнет гречневыми оладьями, спелой антоновкой и покоем. В окнах люди, которых давно нет, они болтают, курят папиросы, и все они добры.

Иногда в своих миражах мне видятся сосны моего детства. Я лежу в траве, закинув руки и задрав кверху голову. Плывут облака, и мир прекрасен.

В миражах своих я вижу счастливых людей, они летают высоко в небе. Я летаю с ними и пишу рассказы. Если б ты умела читать, царица, ты б заметила, что люди в моих рассказах летают.

Писать — кочевье, от рассказа к рассказу, от колодца к колодцу.

Иногда бредешь, а колодца все нет, сплошные миражи, исчезающие при приближении. Но ты бредешь — и появляется новый колодец, новый рассказ. В субботу не следует думать, надо растворяться в природе, но я нарушаю субботу — я все время думаю — правильно ли я живу? Так ли я живу? Там ли? Нельзя отключать голову, как свет в отеле. Поэтому я нарушаю субботу, но это между нами, царица.

Он замолк. Человек и животное молча смотрели друг на друга.

Раздались залпы, огни салюта окрасили небо, все загремело, задрожало, и в номер ворвался огромный Нильс.