Он не ответил. Писем больше не было. Звонков тоже.

Прошло несколько лет. Я жил в небольшом домике у моря, где‑то между Неаполем и Римом. Лето стояло жаркое, цикады пели лениво, и даже машинка отказывалась стучать.

Однажды утром, когда вдруг испытываешь симпатию к людям — в Италии это чаще, — в дверь постучали. Я открыл. В проеме, совершенно седой, в сандалиях на босу ногу, на фоне моря стоял Жужанский.

— Что носят в Италии? — спросил он, — и почем земля в Бельгии?..

Голос его был полон горькой иронии. Он осматривал мой жалкий дом.

— И это все на мой гонорар! — трагически произнес он.

Волосы его развевались на жарком ветру.

— Я три года на Западе, Барабулька, и уже опубликовал «Хурму».

На гонорар я купил новые штаны и приехал к тебе, но у меня осталось еще на ресторан «Маре адуэрро», за углом. Ты не откажешься поклевать с буревестником свежей рыбки?..

Мы вышли, обнявшись.

— Как по — итальянски «старый мудак»? — спросил он.

Сельма нервно смотрела на часы. Самолет опаздывал. Наконец он появился в утреннем небе, приземлился и подали трап.

Струйка людей потянулась вниз.

«— Он выйдет последним, — думала она, последним…»

Оскар вышел последним. Он не торопился. Он остановился в дверном проеме и начал болтать со стюардессой. Та смеялась…

«— Так он торопится к сестре, которую не видел 44 года! — подумала она, — такой же, как и был, годы ничего не меняют».

Потом Оскар начал спускаться по трапу, не торопясь, насвистывая.

Сельма видела все это в бинокль. Она б убила его. Она опаздывала — оставалось десять минут.

— Оскар, — завопила она, — Оскар!

Он шёл по летному полю с молодой женщиной.

«— Может, он женился, — думала она, — совсем сдурел! Я же пригласила его одного. Куда я дену двоих?»

Появился он минут через двадцать, слава Богу, один. Они обнялись.

— Ну, как ты здесь, сестричка? — спросил он.

— Побежали, я тебе все расскажу по дороге.

Они понеслись к машине. Оскар еле поспевал.

— Куда мы так торопимся?

— На кладбище, — сказала она.

— На кладбище?! — он застыл.

— Да, да, — она подтолкнула его, — я покупаю место на кладбище.

— К — кому?

— Себе, мужу, я знаю.

— Ты себя плохо чувствуешь? — спросил он.

— При чем здесь здоровье?! — удивилась она, — земля дорожает!

За последний год на 7 процентов! Представляешь, сколько она будет стоить, если я еще протяну десяток — другой?

Она забросила его в голубой «Вольво», нажала на газ.

— А — а, черт! — ворчала она, — сколько машин! Час пик. Сейчас у нас круглые сутки час пик.

Она чертыхалась, била рукой по рулю, клаксонила.

— Куда ты так торопишься? — спросил он, — мы не виделись 44 года.

— Там чудесный участок, — сказала она, — его могут отдать. Ты не мог чуть быстрее выйти из самолета?

— Я уже давно никуда не тороплюсь.

— Ты — нет, а я — да. Это чудесный участок, в тени, последние годы я на солнце чувствовала себя не очень…

Она наконец вырвалась на простор и погнала.

— У тебя 160! — сказал он.

— У нас нет ограничений, ты не знаешь?

— Ты всегда так водишь?

— С чего ты взял? Ты же знаешь, куда мы едем!

— Ты летишь на кладбище, как на первое свидание, — сказал Оскар.

… Место действительно было в тени. Сельма внимательно изучала его. Оскар печально сидел на своем чемодане.

— Вот мое место, — показывала Сельма, — вот мужа, вот детей, тут внуки… — Она указала на место чуть поодаль, — Хочешь?

Оскар вздрогнул.

— Не стесняйся! Дарю!

— Не надо, — Оскар замахал руками, — это же дорого, что ты!

— Для брата?! Что жалко для брата?!!!

— Я понимаю… И все же… Подари мне что‑нибудь попроще. Баночку кофе…

— Понимаю, — протянула она, — ты уже купил себе место в Риге…

— Нет, — признался он.

— Понимаю, — опять протянула она, — у вас нет и кладбищ! Ни мяса, ни мыла, ни кладбищ.

— Сестрица, — сказал он, — я впервые на Западе, мы не виделись 44 года, давай поговорим о чем‑нибудь другом.

— Ты прав, я совсем обалдела. Расскажи мне о себе, все, все, подробно!

Он покосился на памятники, могильные камни.

— Может, в другом месте?.. — спросил он.

— Почему — бы и нет? Сейчас оформлю — и поедем. Так тебе брать или нет?..

Они снова мчались, на этот раз к Копенгагену.

— Ты странный тип, Оскар, — говорила она, — не думаешь о будущем — не купил место на кладбище! Не составил завещания! Ты легкомыслен, Оскар. Каким был, таким и остался ветрен и легкомыслен.

— Легкие мысли лучше тяжелых, — сказал он.

— Как вы там все живете, — продолжала она, — только настоящим, не думаете о будущем.

— Мы думаем о светлом будущем, — рассмеялся он, — ну, что у тебя нового, сестричка?

— Всё! Муж, дети, дом! И 70 лет! Главная новость… 70 лет! На западе очень быстро бежит время.

— На востоке еще быстрее, — заметил он, — мне 72! Кто твой муж?

— Датчанин, — ответила она.

— Ага… А дети?

— Тоже датчане…

— Интересно, — сказал он. — Мама бы очень смеялась, если б узнала, что ее внуки — датчане.

— Она любила селедку, — заметила Сельма, — может быть, это ее примирило бы с ее внуками.

— Ты единственная еврейка в вашей семье? — спросил Оскар.

— Я датчанка, — ответила она, — тут все датчане. Даже евреи. Еврей здесь не национальность, как у вас.

— У нас тоже не национальность, — сказал Оскар. — У нас это порода козлов — козлы отпущения! Вот сейчас одного старого козла выпустили попастись на датский лужок, пожевать свежей травки. У вас хорошая травка?

— Неплохая, — ответила она.

— Вот пожую — и обратно в хлев…

Они мчались по деревянной дороге. Желтела пшеница. Лежали коровы.

— Пастораль, — сказал он. — Приятно ехать по земле, чей король надел желтую звезду, правда, Сарра?

— Оскар, — ответила она, — возможно, ты не знаешь, но меня здесь зовут Сельма… 44 года…

— Сельма. — протянул он, — очень поэтично — Сель — ма… Папа искал тебе имя год. Полгода — Сарра, полгода Роха, ты была Сарра — Роха. На что папа убил год? Роха ты хотя бы оставила? Сельма — Роха — куда ни шло…

Дом Сельмы оказался замком. Краснели башни. Ржала лошадь. Лежал сенбернар.

— Я — на первом, Свенс с Олафом на втором, муж на третьем.

— А где Гамлет?

Она не поняла. Со стороны замка приближалась белобрысая команда.

— Знакомься, — сказала Сельма, — Свенс, Кристен, Олаф. А это мой любимый брат — Оскар, таскал для меня яблочки из соседнего сада.

Датчане кивали пшеничными головами.

Затем был королевский обед — фарфор, серебро, икра, лосось.

— Нет, нет, Оскар, куда ты садишься, ты слева от меня, Кристен — справа.

— «Как на кладбище», — подумал Оскар и сел.

Все начали молиться. Он налил водку.

— Оскар. — прошептала она, — неприлично, молитва…

— Это — мой Бог, — ответил он.

Первый тост был за королеву.

— Она тоже носила желтую звезду? — спросил Оскар.

— Положить тебе семги? — ответила Сельма.

Оскар ел, пил, дурачился. Рассказывал о своей жизни, о жизни в стране.

— Впервые ем чистыми руками, — смеялся он, — представляете — нет мыла! Один день моем руки, другой — шею, третьи — ноги…

Смеялся только он. Датчане понимающе кивали.

— Живем в состоянии войны, — продолжал он, — в каждой республике — свой фронт, национальный фронт — латышский, литовский.

И всюду — евреи! Почему, скажите мне, любой национальный фронт — это евреи?!! Главный латыш Риги — Абрам Клецкин.

Он от души хохотал. Датчане загадочно молчали.

— Я что‑нибудь не то говорю? — спросил он.

— То, то, им очень нравится!

— Почему ж они не смеются?

— Как это не смеются, — Сельма удивилась, — они гогочут!

— Я не вижу, — сказал он.

— В Дании, Оскар, гогочут иначе… Я их давно не видела такими веселыми.