В разнообразных увеселительных мероприятиях, которые проводились в нашем городке, чтобы сблизить молодых людей обоего пола, Мартин принимал участие лишь изредка, да и тогда держался на робком удалении, так как не танцевал. Однако по его большим блестящим глазам, следившим за той или иной красавицей бала, я видел, что кровь его пульсировала так же молодо и горячо, как и у самых безрассудных из наших сверстников, у которых стремление к высшему познанию никогда не вызывало бессонницы.
Целых три года я был рядом с ним, три очень интересных года, в течение которых мы виделись почти ежедневно и когда я стал свидетелем того, как в жизни Мартина произошло еще одно знакомство, совсем непохожее на знакомство со старым франкфуртским философом, открывшим новую эпоху в его жизни. Молодое существо, о котором идет речь, было, можно сказать, полной противоположностью великого мыслителя, истинным дитем природы, произведшей его на свет, видимо, в один из счастливейших своих часов. Девушка была совсем юной, когда ее впервые заприметил мой друг, не старше шестнадцати лет, и, как это часто бывает, дочерью из жившего по соседству семейства. Она расцвела как-то совершенно неожиданно и в то время впервые приняла участие в большом пикнике, устроенном городской молодежью. Особым блеском ее наряд не отличался: родители были люди небогатые. Тем не менее, хотя и в простеньком летнем платье, старой соломенной шляпке с голубой лентой, но благодаря чудным карим глазам, она не уступала гордым дочерям самых почтенных семейств. Мартин случайно оказался на этом пикнике, поскольку участие в нем не требовало больших затрат. Едва Мартин увидел юную соседку, он потерял покой и не мог его уже обрести ни в тот день, ни во все последующие. Но до сближения было еще далеко.
На следующее утро он признался мне, что ему сразу стало совершенно ясно: эта девушка, Тильдхен, так ее звали, — определенная ему небом спутница жизни. Я несколько удивился, откуда на него снизошло это озарение, если он не обмолвился еще и словом со своей избранницей. Однако он был так опьянен счастьем, что я не хотел обременять его своей трезвой рассудительностью.
Вскоре после этого я вынужден был оставить своего друга, чтобы поехать сдавать государственный экзамен. Затем меня назначили в городской суд сюда, где я познакомился со своей будущей женой и настолько прочно здесь обосновался, что в течение нескольких лет не находил времени даже для краткого визита в родной город.
Лишь кончина моего отца призвала меня посетить родительский дом. Тогда у меня было нето настроение, чтобы много встречаться с друзьями и знакомыми. Только моему доброму Умнику сделал я визит. И нашел совершенно изменившегося человека. Отношения Мартина с его возлюбленной достигли определенной зрелости, его старушка-мать тем временем умерла, теперь он мог подумать о том, чтобы обзавестись семьей, и свадьба должна была состояться уже через полтора месяца. Настоятельную просьбу быть на ней мне пришлось отклонить. Тем не менее, увидев счастливых жениха и невесту, я пришел к выводу, что Мартин нашел именно ту, которой ему не хватало во времена его полной лишений юности.
— Как она тебе нравится? — спросил он меня со счастливой улыбкой на лице, которая предвосхищала ответ.
— Ну что ж, — сказал я, — вряд ли тебе удастся воспитать из своей женушки „умницу“, однако, думаю, она поможет тебе получить высшие познания иного рода, которыми тоже не стоит пренебрегать, и будет разглаживать своей маленькой ручкой твое чело, если оно в результате бесплодного мудрствования о тайнах мироздания станет покрываться слишком глубокими морщинами.
Мартин рассмеялся, особенно после того, как я процитировал фразу из „Волшебной флейты“: Жена и муж едины должны быть во всем, тогда они сравниться могут со всемогущим божеством.
— Ну, такое сравнение мне кажется несколько сомнительным, — сказал Мартин. — Но если я и не буду философствовать с самой Тильдхен, то не перестану этого делать, находясь рядом с ней, и она мне будет в этом так же мало мешать, как моему великому тезке (он имел в виду Лютера) его Кэт в исследованиях тайн веры.
После этого он написал мне еще несколько писем, уже будучи молодоженом, и наша переписка снова прекратилась из-за моей лени. Много времени у меня отнимала служба, а часы досуга были заполнены собственными семейными радостями и заботами. О семейных делах Мартина я узнал лишь то, что жена родила ему сына. Излучавшее счастье письмо, в котором он сообщал мне об этом, и мои поздравления по этому поводу были последними известиями, которыми мы обменялись. И поскольку у меня в том городе не осталось больше родственников, а с другими корреспондентами я вел переписку не более аккуратно, чем со своим старым другом, о том, что происходило у меня на родине, я почти ничего не знал. Ведь вихри истории не залетали в это тихое гнездышко, и его имя не фигурировало в газетах.
Так продолжалось, несмотря на мою горячую любовь к родному городу, несколько лет — четыре или пять, а потом в один прекрасный день ностальгия охватила меня с такой силой, что я, не дождавшись судебных каникул, в середине года взял неделю отпуска, чтобы еще раз вдохнуть воздух своей юности.
О своем приезде я никого не известил и предвкушал, как обрадуется мой добрый Мартин. Я сошел с поезда на последней станции перед конечной целью моего визита. Те несколько миль, отделявшие меня от родного уголка, где стояла моя колыбель, я решил не спеша пройти пешком. Была прекрасная погода для прогулок, зной дня сменила вечерняя свежесть; местность, которую я хорошо знал, предстала передо мной во всей ее прелести при наиболее благоприятном освещении, сначала в вечерней заре, а затем при свете луны, которая пряталась иногда за легкие облака. Я не торопился, и чем ближе я подходил к своему городку, тем чаще отдыхал в тех местах, которые будили во мне приятные воспоминания, несколько раз даже сбивался с пути, поскольку кое-что уже изменилось в той местности. В результате я потратил целых четыре часа на дорогу, на которую в прежние времена у меня уходило не больше двух.
Когда я вышел наконец из последней перед городом рощи и увидел возвышающиеся над полями и лугами крыши и башни, освещенные лунным светом, я чувствовал себя довольно утомленным. На опушке леса стояла небольшая скамейка, хорошо знакомая мне с прежних времен. Я опустился на нее, чтобы передохнуть и еще раз насладиться чудным ландшафтом. Однако вскоре мои глаза сомкнулись, и я открыл их снова лишь тогда, когда на колокольне стали отбивать полный час — десять, одиннадцать или даже двенадцать ударов — я не мог определить точно, во всяком случае давно пора было подыскать себе ночлег, поскольку в нашей городской гостинице спать ложились рано.
Когда я поднялся и снова отправился в путь, я увидел недалеко от меня, на луговой тропинке, которая проходила рядом с проезжей дорогой, темную фигуру, двигавшуюся в том же направлении: стройный, одетый в черное мужчина, фалды сюртука которого как-то странно развевались между высокими стеблями тысячелистника и других луговых трав, а его голова была откинута далеко назад, словно он напряженно наблюдал за звездами.
Через пару минут я уже не сомневался, кто передо мной, хотя я был чрезвычайно удивлен, увидев его здесь в столь поздний час. В то же время я почувствовал бурную радость от того, что случай дал мне возможность встретиться со старым другом еще сегодня, да еще в такой интимной обстановке на лоне природы.
— Мартин! — воскликнул я. — Да это действительно ты. И что же это может делать нежный супруг и отец здесь среди ночи?
При звуке первых моих слов он остановился и обернулся ко мне, будто не веря своим ушам.
— Это ты? — проговорил он едва различимо. — Добрый вечер, Вильгельм! — Голос его был чужим и как бы наполовину приглушенным; его лицо лишь на мгновение просветлело, затем оно снова стало мрачным, и он опустил глаза, словно ему было неловко встретиться со мной взглядом. Меня удивило также, что Мартин не протянул мне обе руки навстречу, как он обычно делал, когда мы встречались после долгой разлуки. Это смутило меня. Вместо того, чтобы обнять его, я лишь подошел к нему поближе и стал рассматривать его с тревогой и участием.
