— Патрик О’Фланнаган, — изумленно воскликнул он, — разве три дня назад твое бренное тело не предали земле? И разве это не твой дух бродит средь бела дня под божьим солнцем и не может найти покоя?

— С моим бренным телом обошлись гораздо хуже, чем если бы просто предали земле, ваше преподобие! — сказал призрак, как-то зловеще поджав губы. — О’Брайен, подлец, поставил этому телу такие синяки под глазами, каких у него за всю мою жизнь не было. А дух все еще в теле, если духом можно назвать три талона лучшего ирландского виски, чистого, как горный воздух.

— Так ты не умер, несчастный? — проговорил священник удивление которого при загадочных словах странного существа, уже не казавшегося ему настоящим призраком, росло с каждым мгновением.

— Умер? Я? — переспросил Патрик и снова засунул в рот такой кусок хлеба, что это могло убедить в реальности его земного существования даже Фому неверного. — Еще нет, по крайней мере, насколько мне известно, — добавил он из предосторожности. — Потому что последние шесть дней со мной такое было, о чем бы я сам хотел узнать поподробнее. Но это вы можете узнать у меня дома.

Священник смотрел на него остановившимся и изумленным взглядом и, естественно, не знал, как ему все это объяснить. Он сам несколько дней назад получил совершенно определенное известие, что у Патрика О’Фланнагана случился удар и он умер, после чего был похоронен протестантским священником. Более того, он в тот же день вечером спускался по улице и собственными глазами видел, как из «ирландского дома» выходила похоронная процессия.

Женщины на лестнице, с Томом в арьергарде, не могли решить, что им и думать по поводу этих необычайных переговоров между призраком и их патером. Они, естественно, не осмеливались приблизиться настолько, чтобы встретиться лицом к лицу со зловещим выходцем с того света. Одно только звучание хорошо им знакомого голоса Патрика наполняло их сердца страхом и ужасом. И каждую минуту они ждали, когда начнется схватка не на жизнь, а на смерть между упрямым духом и его заклинателем.

Известие, что в доме появился патер и что он будет изгонять дьявола, разнеслось между тем среди людей, стоявших снаружи. Все они держались вблизи здания и с жадным любопытством наблюдали за окнами. У всех, казалось, было такое предчувствие, что рано или поздно они увидят голубое серное пламя, вылетающее из готического окна. И этого они ждали.

— Так, значит, у тебя, Патрик О’Фланнаган, не случился удар? — спросил священник, чтобы хотя бы в этом вопросе развеять свои сомнения.

— Удар? — отозвался Патрик уже с присущей ему раньше усмешкой на все еще страшном лице. — Удар, ваше преподобие? Ну если кучу тумаков слева и справа от лучшего боксера во всей милой Ирландии назвать ударом, так он действительно случился. Только не хотел бы я получить второй такого же рода!

— Но как на тебе оказалась одежда для покойника, несчастный? — воскликнул патер, который теперь уже не мог не видеть, что он имеет дело с реальным, телесным существом и ни в коей мере не с призраком. — И кого похоронили из твоего дома?

— Одежда для покойника? — удивленно повторил Патрик и посмотрел на свои рукава и штанины. — Почему одежда для покойника? Когда О’Брайен — будь он неладен — изодрал мою обычную одежду в клочья, слава богу, хоть была эта, и мне не пришлось надевать выходной пиджак моего брата и кальсоны. И если бы вы, ваше преподобие, попали бы хоть на две минуты под кулаки О’Брайена, вы бы тоже повязали лицо платком, а то и двумя! А что касается того, кого похоронили, — сказал он, став сразу совсем грустным и серьезным, — так это другая и довольно прискорбная история, и Патрик О’Фланнаган не возьмет больше ни капли виски в рот до конца своих дней… Однако позвольте, ваше преподобие, — тут в его глазах снова появились хорошо знакомые веселые искры, и он показал на кадило, с которым стоял, разинув рот, подошедший тем временем мальчик, певший в церкви на клиросе, и внимательно слушал этот необычайный разговор, — значит, все дело в призраке, за который вы меня приняли, так что даже хотели изгнать меня ладаном, выкурив в окно? И поэтому все утро на дворе стояли эти добрые люди и потом, когда я подошел к окну — я подумал было, что они увидели что-то наверху на крыше, — дали тягу, будто за ними гналась нечистая сила? Ну здорово!

Патрик тихо рассмеялся про себя, затем отложил свой завтрак в сторону, снова схватил молоток и пилу и сказал:

— Нет, так дело не пойдет! Я должен управиться сегодня до вечера! И у меня еще много работы, ваше преподобие! Но если вы пожелаете выкуривать меня после того, как я ее закончу, — добавил он с самым серьезным видом, — то я полностью в вашем распоряжении!

Священник, несколько обескураженный, ретировался. Сначала женщины просто не хотели верить, что это сам Патрик О’Фланнаган, а не его призрак целое утро работал в старом зале пилой и молотком. Мисс была немного сконфужена тем, что настолько поддалась общей панике и не показала достаточной твердости. Но тем не менее было все же лучше, что призрака не оказалось. В противном случае они не смогли бы дальше жить нормально в этом доме. Однако Дороти, когда она наконец осмелилась приблизиться к Патрику и даже обменяться с ним несколькими словами, лишь всплеснула руками, увидев его жалкую фигуру и добродушно сказала: чего ж удивительного, что его приняли за призрака, он ведь и не похож сейчас на человеческое существо. Но ее поистине безграничное удивление вызвало то, что Патрик отказался даже от стаканчика горькой, который она ему принесла, и причем не только по той причине, что он еще не закончил свою работу, а потому, что он вообще больше не возьмет в рот спиртного. И основание, которое он при этом привел — хотя вряд ли таковое требовалось при виде его физиономии, — полностью объясняло этот шаг.

Начав пьянствовать, он не был уже в состоянии остановиться почти целую неделю. А тут его мать, вообще болезненная и уже дряхлая женщина, вдруг серьезно заболела и вскоре, когда он продолжал беспробудно пить, умерла. Что произошло во время его запоя, Патрик не помнил, не помнил даже, из-за чего они дрались с О’Брайеном. Но когда он очнулся, его старая мать, которой Патрик по-своему очень дорожил, лежала холодная и окоченевшая на соломе. Она умерла, а он, ее сын, не смог даже услышать ее последние слова и закрыть ей глаза. Более того: она умерла в то время, когда он, почти обезумев от чрезмерных доз виски, пел, кричал и буянил. И когда люди выносили из дома ее бренные останки, он был не в состоянии сказать ей последнее «прости».

Это было уже слишком. Когда Патрик пришел в себя, отчаянию его не было границ. Но он решил не ограничиваться одними горькими упреками самому себе. Он дал себе слово, что, пока он жив, он больше не возьмет в рот ни капли спиртного, поняв — без такой клятвы он не сможет в будущем устоять перед искушением. Теперь Патрик, как он надеялся, стал другим человеком.

Что было дальше, читатель может легко догадаться. Патрик не хотел нарушать данное Мисс обещание и поэтому рано утром забрался по уже упомянутой лестнице через окно в старый зал, чтобы закончить свою работу. Всем, конечно, было немного стыдно друг перед другом, что они пошли на поводу у собственного суеверия, но особенно переживал Том, у которого в смятении чувств вырвалось признание в совершенном им грехе. Из-за этого ему позднее пришлось еще выдержать серьезное объяснение с Рози. Однако в общем замешательстве Тому удалось довольно благополучно выпутаться из затруднительного положения. И об этом инциденте, как можно себе представить, предпочитали упоминать как можно реже.

Но с тех пор Патрика в деревне звали не иначе как «Мертвый Плотник».

В ночь с 9 на 10 октября 17… года в городе Анклам появилось привидение. Это было первое привидение, замеченное в этих местах. Луна светила слабо, так как было новолуние. Бургомистр Андреас выглянул из верхнего окна своего дома. Пробило двенадцать часов, и как раз в этот момент, когда прибывала почтовая карета из Грейфсвальда — некоторые по ней проверяли время, — появилось привидение. Сначала послышались звуки тяжелых шагов, будто кто-то шел в подкованных башмаках, затем из-за угла показалась мужская фигура в темном плаще и стала подниматься вверх по улице. То же самое видел и жестянщик Фогельбауэр, которого расстройство желудка подняло с постели. Жена жестянщика спросила, почему он не ложится — ведь так можно схватить простуду. Тот ничего не ответил, но вскоре быстро нырнул под перину. Его всего трясло, что заставило жену остаток ночи провести в беспокойстве. Но жестянщик не позволил ей пойти к аптекарю. Лишь на рассвете он признался, что видел, как по улице поднимался мужчина-великан, который остановился на какое-то время перед домом бургомистра и посмотрел вверх, а когда он при этом распахнул плащ, то под ним оказались железные доспехи. Кое-кто посчитал все это плодом разыгравшейся фантазии, что было вполне естественно для жестянщика.